Принимая во внимание личность погибшего, пожар сочли несчастным случаем и не стали особо разбираться в обстоятельствах произошедшего. Что же до его осиротевшего сына, то ему теперь надлежало отправиться в детский дом, поскольку родственников, желающих взять над ним опеку, не нашлось. Жестокая расправа над собственным отцом стала для Олега вторым переломным моментом, своеобразной точкой невозврата, после которой уже ничто не могло быть как прежде, а цепь последовавших за этим происшествий неумолимо привела его к третьему и самому главному событию в его жизни, к той невероятной, таинственной и мрачной встрече, что окончательно определила его дальнейшую судьбу.
ГЛАВА 1
Свет полуденного солнца заливал просторную комнату, Максим стоял у
мольберта, нанося на холст один мазок за другим. Все свободное пространство вокруг было завалено ворохом эскизов и карандашных набросков, а также огромным количеством готовых работ абсолютно разных жанров и направлений, среди которых попадались зарисовки из литературных произведений, городские и деревенские пейзажи, портреты и даже натюрморты. Реалистичные работы, изображавшие то худого нищего мальчика, будто сошедшего со страниц романов Достоевского и Диккенса, то усталого прохожего на автобусной остановке, соседствовали с пестрыми картинами площадей и переулков, написанных в стиле импрессионизма.
Четверо детей в семье Агаты и Эдгара Розенбергов, включая Максима, были невероятно одаренными. Сосредоточенный и вечно погруженный в себя Марк виртуозно владел скрипкой, его учителя наперебой прочили мальчику большое будущее. Самый младший, Виктор, проявлял в детстве весьма впечатляющие математические способности, однако в конце концов тоже выбрал своей стезей музыку и к своим шестнадцати годам уже успел собрать огромное количество призов на всевозможных музыкальных конкурсах молодых пианистов. Елена, единственная дочь, прекрасное хрупкое создание с большими, невообразимой красоты зелеными глазами и густыми волнистыми черными волосами, ниспадающими почти до пояса, была студенткой второго курса училища имени Гнесиных по направлению художественного вокала, ее великолепное сопрано не раз приводило в восторг как педагогов, так и однокурсников. Лишь один Илья, пятый и самый старший из детей, не проявлял каких-то особых неординарных талантов, что несказанно расстраивало его родителей. Все пятеро с самого детства воспитывались в жестких, почти спартанских условиях, где авторитет отца и матери был непререкаем, а времени на игры и развлечения почти не оставалось. И тем не менее, многие, кто знал эту семью, искренне недоумевали, каким образом удалось добиться столь впечатляющих результатов. Всем казалось, что есть еще какой-то секрет, который родители просто не хотели выдавать, что неизбежно порождало огромное количество слухов и домыслов, включая самые дикие и неправдоподобные: будто бы Розенберги не брезгуют давать своим детям специальные стимулирующие препараты, в несколько раз повышающие их работоспособность, и что этими самыми препаратами семью тайно снабжает знакомый врач.
Максим также мог бы связать свою судьбу с музыкой, поскольку по мнению многих, как и Виктор, был великолепным пианистом и вовсе не уступал брату в искусстве владения инструментом, однако в конце концов твердо решил, что станет художником. Трудно было сказать, что повлияло на его окончательное решение, было ли это осознанное понимание, что писать картины ему нравится больше, или же он просто хотел слегка позлить родителей, особенно мать, которая очень гордилась наличием в роду своего мужа талантливых музыкантов и надеялась, что все дети в их семье достигнут вершин именно в этой области. Сам Эдгар, хоть и весьма неплохо музицировал, не обладал по-настоящему выдающимися способностями, и Агата видела свою миссию в том, чтобы развить таковые у их детей. Максима несказанно раздражали невероятное упрямство и эгоизм матери, ее стремление делать все так, как хочет она, не особо считаясь с чужим мнением. Так или иначе, он был в равной степени одарен как в музыке, так и в живописи, и еще ни разу не пожалел о сделанном выборе.
Елена вошла в комнату брата несколько секунд назад и безмолвно наблюдала за его работой.
– Ну, что скажешь, сестренка? Взгляни-ка, по-моему, неплохо получилось, – неожиданно спросил Максим, отойдя от холста, на котором была изображена темноволосая девушка, сидящая в вагоне поезда, ее рука в черной лайковой перчатке лежала на деревянной ручке громоздкого бежевого зонта, упиравшегося железным наконечником в пол. На девушке был элегантный пиджак из черного бархата, наброшенный поверх белой шелковой блузки, и весьма экстравагантная длинная клетчатая юбка, из-под которой были едва видны мыски коричневых полусапожек.
– А я думала, ты меня не заметил. Отец был прав, когда говорил, что у тебя глаза на затылке. И ты конечно же опять не спал всю ночь, – на лице Елены появилась слабая улыбка. Из всех четверых своих братьев она больше всего любила именно Максима. Они были близнецами и с самого детства невероятно тонко чувствовали и хорошо понимали друг друга. Максим всегда поддерживал ее, старался развеселить, с какой-то легкой непринужденностью находя нужные слова, после которых даже самые сложные проблемы уже не казались таковыми. Молодой, энергичный, общительный, всегда улыбчивый парень, он никогда не лез за словом в карман, был грозой однокурсниц и вечной головной болью для своих строгих родителей.
– Вот эта особа не давала мне заснуть, – Максим подошел к портрету и, деловито скрестив руки на груди, оглядел его, – но оно того стоило, из всех написанных мной портретов, этот, пожалуй, лучший. Невероятно цельный образ, ты же знаешь, как я люблю такие, она будто явилась из другого времени. Это одна из причин, по которой я обожаю ездить в общественном транспорте, хоть наши с тобой чопорные предки этого и не одобряют, только там можно встретить столь богатое разнообразие типажей. Возьмем, к примеру, метро, это же настоящий Вавилон, причудливое переплетение всего и вся, люди разных слоев, религий, разного уровня достатка и образования, запертые в узком ограниченном пространстве, это ли не сбывшаяся мечта о вселенском равенстве! Быть художником – трудное дело, скажу я тебе. Нет, с одной стороны, конечно, гораздо проще вызвать к себе интерес у женского пола, но с другой – каждая твоя пассия непременно ждет от тебя, чтобы ты написал ее портрет. Каждая мнит себя Мадонной или по меньшей мере Марией Каэтаной де Сильва. Помнишь Наташку Минину? В ее глупом смазливом личике не было ничего интересного, ни капли поэзии! Как же я намучился с тем, чтобы перенести этот пресный образ на холст. А эта дамочка совсем другое дело, настоящая находка. Кстати, ты, я смотрю, тоже не выспалась.
– Виктор сказал, что ты собираешься уехать от нас.
– Вот ведь негодник, а клялся, что никому не расскажет. Да, сестренка, решение принято и обжалованию не подлежит, муторно мне здесь, и я надеюсь, что рано или поздно ты поступишь точно так же. – Максим отбросил в сторону кисть и устало рухнул на диван. Он терпеть не мог родительский особняк, это угрюмое каменное чудовище, с его строгими линиями и каким-то неестественным мрачным величием. Этот дом скорее подходил для пейзажей туманной Англии, нежели для пригорода Москвы. Максим всей душей обожал город с его безумным ритмом, в то время как безмолвное, обволакивающее умиротворение здешних мест угнетало его до крайности.
– Может быть, но уж точно не сейчас, и я ума не приложу, с чего ты, вдруг, решил уехать. Конечно, мне тоже не особо нравится наш дом, но зато он большой и просторный, даже по-своему красивый, у каждого из нас есть своя комната, не то, что в нашей прошлой московской квартире. Да, конечно, он слегка мрачноват, но за эти пять лет, что мы здесь живем, я, кажется, уже привыкла к нему. По крайней мере, я не настолько скучаю по городской жизни, чтобы бежать отсюда, хотя наше детство и прошло в столице.
– Детство? А было ли оно у нас? Мы ведь Розенберги. Как там всегда говорила наша мама: «Это большая ответственность и честь!». В сущности, каждый из нас – прежде всего предмет для гордости и повод для зависти окружающих, одаренные дети благородного семейства. Иногда мне кажется, что наша фамилия столь же монолитна и тяжеловесна, как и этот особняк, тащить ее на своих плечах – дело весьма трудное, всегда боишься быть погребенным под этой махиной. Все наше детство – это подъем по расписанию, обед и ужин по расписанию, бесконечные репетиторы и учителя, строгий надзор за каждым нашим шагом, тренировки и еще раз тренировки, бессонные ночи и так каждый день. В нашей семье никогда не было настоящего тепла, которое есть в обычных семьях. Никогда, понимаешь? Здесь все напоказ, все для дела, а я художник, я просто хочу на волю. Сестренка, мы с тобой творческие люди, нам нужна свобода, вдохновение, полет! А наш дом – это так, вишенка на торте. И ты это знаешь лучше меня, тебе здесь неуютно и холодно так же, как и мне, хоть ты и упорно пытаешься убедить себя в обратном. Другие молчат, но я уверен, что думают то же самое. Так что не обманывай себя.
