Другим фактором, важным для общенациональных кризисов, является примирение после жестокого внутреннего конфликта или гражданской войны. В Финляндии после гражданской войны 1918 года все произошло намного быстрее и полнее, чем в Чили после военной диктатуры Пиночета (см. главу 4), а вот индонезийцы до сих пор не могут обрести общенациональное согласие после спровоцированного армией геноцида 1965 года (см. главу 5). Отчасти объяснение заключается в национальной специфике, конкретно в том, до какой степени армия сохраняет свое влияние и продолжает угрожать бывшим противникам. В Индонезии армия осталась у власти после 1965 года, да и в Чили она олицетворяла собой угрозу даже после ухода Пиночета с поста президента, но финская армия стала играть менее заметную роль после гражданской войны. Отчасти же объяснение кроется в финском ощущении своей уникальности, разделяемом всеми финнами, равно победителями и побежденными: они привержены равенству, единственные на свете говорят на финском языке как на родном, читают «Калевалу» и являются соотечественниками Яна Сибелиуса и Пааво Нурми.

Финляндия выступает первым из двух примеров страны, очутившейся в кризисе вследствие внезапного внешнего шока. В следующей главе, посвященной Японии, мы обсудим другую страну с сильной национальной идентичностью и особым языком, гораздо более отличную от Европы, чем Финляндия, еще более решительно осуществлявшую выборочные изменения и проявлявшую схожий реализм в оценках, но в иной геополитической ситуации, которая позволила Японии реализовывать свою долгосрочную стратегию более уверенно, чем получилось у Финляндии.

В отличие от других стран, обсуждаемых в настоящей книге, я не говорю на основном языке Японии, не жил в этой стране в течение длительного времени – и побывал там впервые всего два десятилетия назад. Впрочем, у меня оказалось достаточно возможностей узнать обо всем опосредованно – и о выборочных изменениях в Японии, и о присущем этой стране сегодня сочетании европейских и азиатских традиций. Когда я переехал в Калифорнию с Восточного побережья США, из Бостона, где родился и вырос, я попал в ту часть Америки, где гораздо больше азиатского населения, и многие из этих людей были японцами или американцами японского происхождения. В настоящее время представители Азии образуют большинство в студенческом сообществе моего университета (Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе), превосходя в численности студентов европейского происхождения. У меня много японских друзей и коллег, в том числе замечательный научный сотрудник-японец, который отлично знает США и Европу, поскольку долгое время жил там и там, и многие из этих друзей и коллег состоят в смешанных браках. Также у меня много американских друзей и коллег, которые очень хорошо знают Японию и прожили там долгое время, а кое-кто даже женился на местной жительнице или вышел замуж за местного. Я сам, к слову, приобрел японских кузенов и племянниц, когда женился на женщине из семьи с двумя японскими «ветками».

В результате мне постоянно приходится слышать о различиях между Японией и США или Европой – от японцев, американцев и европейцев, обладающих многолетним опытом проживания в Японии, США и / или Европе. Все мои японские родственники, студенты, друзья и коллеги упоминают о существенных отличиях (наряду с немалыми сходствами) между японским и американским / европейским обществами. Перечислю навскидку, не пытаясь ранжировать, некоторые из этих различий: извинения (или отсутствие таковых), трудность изучения языка и письменности, умение стойко переносить испытания, стремление налаживать тесные контакты с перспективными бизнес-клиентами, крайняя вежливость, отторжение по отношению к иностранцам, откровенный сексизм, близкие контакты врача и пациента, восхищение красивым почерком, умаление индивидуализма, отношения с родителями супруга / супруги, положение женщин в обществе, привычка прямо говорить о своих чувствах, отсутствие эгоизма, способы проявлять несогласие – и многое, многое другое.

Все эти отличия можно считать наследием традиционной Японии, сохранившимся вопреки западному влиянию на современную Японию. Традиции начали объединяться с кризиса, разразившегося 8 июля 1853 года, и темпы слияния ускорились после возрождения Мэйдзи 1868 года (о котором см. подробнее ниже), когда Япония приступила к реализации программы выборочных изменений, что охватила полстолетия. Япония эпохи Мэйдзи была, пожалуй, выдающимся примером внедрения выборочных изменений в национальном масштабе, причем она использовала другие государства в качестве образцов для подражания. Как и кризис в Финляндии, о котором мы говорили в предыдущей главе, в Японии все началось с внезапной иностранной угрозы (но без фактического нападения). Подобно Финляндии, Япония продемонстрировала поразительно честную самооценку и выказала удивительное терпение, экспериментируя с различными вариантами, пока не отыскала приемлемые для себя. Но, в отличие от Финляндии, Япония совершила куда более масштабные выборочные изменения и располагала большей свободой действий. Поэтому Япония эпохи Мэйдзи кажется подходящим примером для нашего исследования, особенно в паре с Финляндией.

Япония первой среди современных неевропейских стран попыталась сравняться с европейскими государствами и заморскими «неоевропейскими» обществами (США, Канада, Австралия и Новая Зеландия) по уровню жизни, индустриализации и развитию технологий. Сегодняшняя Япония схожа с Европой и «неоевропейским» миром не только экономически и технологически, но и во многих политических и социальных аспектах, будь то парламентская демократия, высокая грамотность населения, западный стиль одежды и западная музыка (наряду с традиционной японской). Но в других отношениях, прежде всего социальных и культурных, Япония до сих пор радикально отличается от всех европейских обществ, гораздо сильнее, чем любое европейское общество отличается от прочих европейских обществ. В этом нет ничего удивительного. Неевропейские признаки, впрочем, вполне ожидаемы, поскольку Япония находится в 8000 милях от Европы и ощущала на протяжении своей истории немалое влияние соседей с материковой Азии (в особенности Китая и Кореи).

До 1542 года Япония вовсе не знала европейского влияния. Затем наступил короткий период взаимодействия, порожденный заморским расширением Европы, но все-таки взаимодействие было ограничено изрядным расстоянием; этот период длился с 1542 по 1639 год, а далее влияние Европы неуклонно снижалось вплоть до 1853 года. Большинство «европейских» аспектов современного японского общества возникло уже после 1853 года. Конечно, они не смогли полностью вытеснить традиционную Японию, наследие которой весьма велико. В этом Япония схожа с уцелевшими в пожаре в «Коконат-гроув» и с Великобританией после Второй мировой войны: она стала мозаикой старого и нового – причем заметнее, чем все остальные шесть обществ, о которых рассказывается в настоящей книге.

До реставрации Мэйдзи фактическим правителем Японии являлся наследственный военный диктатор, носивший титул сёгуна, а император правил номинально, не обладая реальной властью. С 1639 по 1853 год сёгуны всячески ограничивали контакты японцев с иностранцами, тем самым как бы сохраняя верность длительной японской традиции самоизоляции, возникшей вследствие островной географии. Эта история может показаться удивительной, если посмотреть на карту мира и сопоставить положение Японии с положением Британских островов.

На первый взгляд эти два архипелага выглядят географическими эквивалентами друг друга. Они расположены, соответственно, у восточного и западного побережий Евразии. (Просто взгляните на карту, чтобы убедиться.) Япония и Британия, если не придираться к точным цифрам, схожи по площади и лежат рядом с материком, так что мы, казалось бы, вправе ожидать аналогичных историй взаимодействия с континентом. Но на самом деле с Рождества Христова Британские острова четырежды успешно завоевывались континентальными силами – а Япония никогда. С другой стороны, британцы воевали на континенте в каждом столетии после норманнского завоевания 1066 года, тогда как материковая Азия не видела японских войск до конца XIX столетия, не считая двух коротких периодов[42]. Уже в бронзовом веке, более 3000 лет назад, Британские острова активно торговали с материковой Европой; шахты в Корнуолле были основным источником олова для европейской бронзы. Всего пару столетий назад Великобритания являлась ведущей торговой державой мира, а японская внешняя торговля оставалась, по сути, ничтожной. Почему же столь явные различия так откровенно опровергают наши ожидания?