Раймон слушал её, наклонив голову набок и смотря ей в глаза. Единственное, чем они были похожи – это вертикальные зрачки, однако лично его этот факт очень радовал, непонятно из-за чего.

– Я знаю, что как родитель совершил много ошибок, которые, однако же, не мог не совершить. Нельзя не совершить ошибок, когда с нуля учишься жить в чужом мире, и нет того, на кого можно опереться, кто научит, подскажет, можно полагаться только на себя. Когда я был совсем один, мне было сложнее, ведь я даже не знал чужого языка. Я не знал, как найти еду, я не знал, что из того, что я здесь встречаю, может быть съедобно для меня, кровь каких из этих существ… В вашем мире тоже принято приручать животных, чтобы выращивать их для питания, но это другие животные, и я не был уверен… что у меня получится так же. Позже я понял, что для того, чтобы выжить, необходимо с кем-то говорить, что-то делать, хотя бы на пальцах объяснять, как и получалось первое время. Лорану проще, он знает много языков. Однако, я говорил, большую часть его жизни у него никого не было, кроме меня, как и у меня – никого, кроме него. Он говорил, что и не нуждается ни в ком, что ему достаточно просто быть со мной. Я понимал, что это в нём говорит мой страх – страх той враждебности, которую он может встретить, если окружающие раскроют его природу, страх потери, какую пережил я. Понимал, что это неправильно, что так не проживёшь всю жизнь… Но что я мог с собой поделать? Потому-то, когда вы нашли его… Конечно, я был в ужасе от всего, что с ним произошло. Но в то же время я был и рад тому, что к кому-то ещё он сумел привязаться, довериться, установить контакт. И потому сейчас, хотя моему сердцу нанесена новая рана, я снова не знаю, где мой сын и что с ним, я могу утешить себя тем, что он к кому-то привязался, кто-то привязался к нему. Вито нипочём не согласится со мной, а мне трудно с ним спорить, всё же, хоть я и прожил дольше на свете, но свой мир он знает лучше, чем я, и может быть, это я ошибаюсь, а он прав… Но мне странно спокойно за него. Мне кажется, эта девушка сумеет о нём позаботиться… Что искренне хочет этого. Быть может, во мне просто говорят воспоминания – о лучших днях моей жизни, о такой же немыслимо странной девушке, выбора которой тоже не понял бы никто – но она осталась ему верна до конца. И всё, чего я мог бы желать от судьбы – должна ведь она, после всех испытаний, посылать нам и что-то доброе – чтоб их история не кончилась так печально, как наша.

Дайенн задумчиво прошлась по комнате.

– Значит, вы не против выбора сына? А Мария… вы говорили, вы познакомились на Марсе. Почему же вы выбрали… такое странное место для жизни?

Раймон некоторое время молчал, потом заговорил тихим и грустным голосом.

– Мария… Работала на Эдгарс Индастрис, была на хорошей должности, с блестящими, как я понимаю, перспективами. Красивая, богатая, казалось, её жизнь совсем не так должна была пройти. Мы могли никогда в жизни не встретиться, но бывают такие вот случайности, выходила с работы, а я ремонтировал систему сигнализации у ворот. Мы познакомились и почти сразу заинтересовались друг другом. То есть, она – сразу, а я… долго не мог поверить. Она была одной из первых, кто увидел мои глаза… А потом… Вы ведь знаете – она была телепаткой. Её тянуло туда, где раньше жили телепаты, она много думала об одном человеке, которого встретила единожды в жизни, но чем-то эта встреча необыкновенно повлияла на неё… Теперь-то я знаю, – Раймон невесело усмехнулся, – что встреча с Андо Александером и больше меняет в жизни, если взять как пример тех же лорканцев… Встретиться с его семьёй ей не удалось, к тому времени они уже покинули Минбар. А мы вот там остались, она полюбила этот ледяной край, дом его племени, хоть холод и повредил её здоровью. Ну, и там нас не мог найти её отец, ярость которого мы хорошо представляли. Тогда, когда я пришёл в ваше отделение в поисках вестей о своём сыне, я говорил уже, что, верно, меня настигла расплата за то, что пережил когда-то этот человек. Тогда я был юношески слеп – хоть вам, наверное, и дико слышать такое, зная мой возраст. Но Мария была юной – а с нею и я. И её отец был для нас просто некой злой силой, которая против нашего счастья… Вот потому-то я не считаю, что вправе указывать своему сыну, как ему жить и что делать – я сам был на его месте, и поступал точно так же. И у меня ведь до сих пор хватает ребячества связывать себя с человеком.

– Ребячество? Интересное определение.

– Я неправильно выразился. Ребячество в том смысле, что будь я хоть немного умнее, понимал, что чувства не творят чудес… Что второго такого удара, как смерть Марии, мне лучше бы не знать. И в этом смысле вы, наверное, правы, считая, что разумнее было бы для нас с Лораном вернуться на Атлу, и не заводить связей с теми, кто заведомо живёт меньше, чем мы, кто уйдёт раньше нас, оставив наше сердце разбитым. Однако, если что и роднит нашу расу со всеми разумными, так это то, что мы не можем жить одним лишь разумом. Вот и я опять … как вы выражаетесь? Хожу по тому же кругу?

– То есть… вы любите Вито? – вопрос вырвался у Дайенн куда раньше, чем она спохватилась, видимо, сегодня день, в плане самоконтроля и порядочного поведения, выдался особенно чёрный.

Раймон удивленно посмотрел в её округлившиеся глаза, а потом засмеялся, прикрывая рот ладонью.

– Простите, – сквозь смех проговорил он, – просто у вас такое удивлённое лицо было сейчас. А что я, по-вашему, здесь делаю тогда?

– Э… Простите, ради бога, – Дайенн редко бывало так стыдно, как сейчас. Когда Раймон уйдёт, она обязательно выдаст себе нужную порцию полагающихся внушений, – я полагала… я полагала, что вы здесь ради сына, это ведь… вполне оправданно и достойно.

– Это не было бы ни оправданно, ни тем более достойно. Использовать такого человека, как он, ради собственной выгоды, я бы не смог. Конечно, я очень хотел помочь моему сыну, однако я сознавал тяжесть его преступлений. Я проклинал себя, что не смог его уберечь от всего этого… Но разве это не подло – использовать кого-то вот так? Ради того, чтобы помочь, пусть и своему ребёнку, использовать человека, который был так добр с самого нашего знакомства. Знаете, в мире не так много существ, которые бы с радостью помогали мне. Вито Синкара – один из них. Но не из-за взаимопомощи или долга я нахожусь с ним рядом. Я говорил вам про обещание. Когда-то я пообещал себе, что больше никогда не привяжусь к краткоживущему, не хочу такой боли. Но потом, потеряв сына, я о многом думал, многое переоценил. И дал себе уже другое обещание – ценить счастье, пока оно есть у меня – теперь я знаю, как оно скоротечно. Ценить в том числе и глазами их, краткоживущих, решивших впустить в свою жизнь нас. Пусть он называет наши отношения партнёрскими, пусть он не чувствует то, что чувствую я, я хочу просто быть рядом и давать ему то, в чём он так нуждается. Ему нужна семья – значит, у него будет семья. Если только с Лораном всё… образуется, на что я очень надеюсь.

Дайенн потрясённо сглотнула.

– Да, наверное, я… стала жертвой каких-то своих предубеждений. Хотя, когда я в день нашего приезда увидела вас рядом за столом, я подумала… не рассуждая о любви или каких-то подобных материях… просто подумала, что вы хорошая пара. Что подходите друг другу. Хотя это и может показаться странным.

– Просто вы так сказали… Вы ведь знаете его дольше, чем я… Скажите… Может ли быть моё отношение к нему слишком… обременительным?

Дайенн окончательно растерялась.

– Я… Ну, по правде, я б не сказала, что я его хорошо знаю. Дольше, чем вы, где-то… на десять дней. И мы… как-то соприкасались исключительно по работе, говорить по душам нам не случалось. Я с трудом могу представить себе его образ мыслей. Но мне кажется, вы… вы и Лоран ему… более чем дороги. Жизненно необходимы.

Эркена сел напротив Вадима, на столе перед которым лежало несколько старых газетных вырезок, на которые он смотрел отсутствующим взглядом уже в течении получаса.

– Я слышал о вашем брате. Конечно, об этом мало кто не слышал. Я соболезную вашему горю.