Роза не так говорила. Роза объясняла, как так получается. Исподволь объясняла, будто между делом в разговорах, а Настя всё равно смущалась, не зная, как реагировать, чего от неё ждут. Вроде как, гоже ли ей, представителю как раз этого вражеского, паразитирующего класса, даже и слушать это? Нет, она-то слушала, и многое находила интересным и верным. Только поверит ли Роза этому, если сказать? Поймёт ли, почему так? У каждого класса, конечно, свой интерес кровный, который он будет защищать, сколько ему достанет сил, борьба это непримиримая. Только вот какой её собственный интерес, как теперь понять? Те же, что отняли, потом жизнь спасали, а тех, кто вроде как спасти хотел, опасаться нужно… Времени, чтоб разобраться, чтоб все вопросы задать, не дали. Времени для размышлений у неё вот теперь зато предостаточно, только кому вопросы задавать - Розе, что ли?

- Наверное, там, где большевистская власть, теперь людям очень хорошо живётся? - рискнула, хоть и боялась, что Роза посмотрит как на дурочку или с иронией, ища подвоха, - все довольны?

- С чего же хорошо? Плохо.

- Как это? - опешила Настя, даже забыв, какие слова ещё готовила.

- Странный вопрос. Как может быть там хорошо, пока здесь плохо? В стране нет и не может быть уголка, на который бы война не влияла. Даже здесь у нас, хотя нет выстрелов и разрывов снарядов, это влияние есть. Наша отрезанность от внешнего мира. А в больших поселениях, тем более по линии железной дороги, это влияние неописуемо. Даже если вживую над ними не занесена белогвардейская сабля, то она занесена голодом, перекрытыми дорогами, нехваткой мужчин, ушедших на фронт… Пока крестьяне, рабочие, служащие воюют - нет нормальной жизни страны, нет своевременного посева и жатвы, не хватает рук на заводах - а армию нужно кормить, одевать, поставлять боеприпасы. А сейчас наша несчастная страна кормит две армии - и красных, и белых. Нет, нигде не будет хорошо, пока не победим. И долго после этого не будет - потому что придётся много труда вложить, чтоб восстановить порушенное. Кому восстанавливать? Нам, конечно. Но если хотим, чтоб было у нас будущее - придётся это перетерпеть.

Настя кивает - всё сразу хорошо не бывает, о чём и дед Фёдор говорил. Русский народ, говорил он, каких только бедствий не изведал, всё потому, что так учит его Господь жить по правде. Роза, конечно, ни про какого Господа не говорит.

- Человек от животных тем отличается, что ему дан разум. А разум - значит, можно ж не только хорошие вещи выдумать. В природе тоже нет равенства и справедливости, но на то она природа. Там кто сильнее, тот и съел, тот и прав. Но люди - вроде бы, и подчёркивают, что не звери они, существа духовные, благородные, а для оправдания неблагородных поступков друг к другу чего только не придумывают. Богом, мол, и природой так установлено… Ну, бога никто не видел, а если на природу пенять, так следует уйти в лес, рыть норы и голыми в них жить. Раз уж мы придумали цивилизацию, ушли от состояния зверского, скотского - так надо совсем уйти. Ну, это, конечно, не одного дня задача…

- Пока война, этого, конечно, не достигнешь.

- Это верно. Но в то же время, война - к тому средство. Война - она не только на полях сражений, она везде сейчас, это ведь не борьба оружия с оружием, группы с группой, это война идей. У них своя, у нас своя. И в каждом городе, в каждом доме, в каждом человеке та же война идёт. Даже очень далеко от линии фронта - мира нет. Врагов и в тылу предостаточно… У белых - партизаны, у нас - контра, спекулянты… И наши старшие товарищи там, в Москве, Петербурге, других городах - свою войну ведут, не менее тяжёлую. Сволочей, конечно, каких только нет, ну так будто они это только сейчас на свет народились… Просто время выбрали удобное.

Об этом Настя немного уже слышала. О том, что отнюдь не две только стороны, две силы в стране действуют - что есть ещё меньшевики, эсеры, анархисты, а есть просто бандитские шайки, в зависимости от обстоятельств прикидывающиеся, кем удобнее. Иногда - просто для того, чтоб легче было грабить, иногда - чтоб подставить неугодную им сторону.

- Вот, кстати, раз уж об этом речь зашла - я тут в городе газету раздобыла, не свежая, конечно, но свежую кто б сюда довёз… И то радость всё равно. Я до дыр зачитала, теперь ты почитай. Рассказывала ведь я тебе про ВЧК?

Настя приняла из рук Розы сложенный вчетверо газетный лист, развернула… и крик застрял в горле. С одной из фотографий на неё смотрело лицо Никольского.

Март 1919, Москва

В городе стояла весна. Хотя стояла - о весне вообще не очень правильно, какое-то другое слово нужно. Стоять может летний удушающий зной, когда даже солнцу, кажется, лениво ползти по небу, стоять может трескучий зимний мороз, когда в воздухе так и видятся сотни ледяных иголочек, колющих лицо и гортань при дыхании. Весна - пронизывала. Рыхлый сизый снег оседал, корчился, взрывался новыми чёрными проталинами, таял в глубоких грязных колеях на дорогах, где вязли колёса и ноги, небо над ним бурлило то пронзительной синью, то грязными, потрёпанными тучами, размышляющими, каким видом осадков разродиться сегодня, весна гуляла холодным мокрым ветром в закоулках, где драные, круглогодично линяющие собаки увлечённо рылись в грудах мусора, будто в самом деле надеялись найти там что-то съедобное, и задирали ногу на исписанные лозунгами и испещренные пулями стены, без всякого уважения ко всему, что эти стены видели. Весна текла по улицам ручьями талой воды и нечистот, ручьями людей, звучала в конском ржании, рёве автомобильных двигателей, надрывном кашле, гомоне птиц и очередей. Весна проникала всюду, проползала, как вирус, врывалась, как сквозняки в худые форточки, голосила, как ветер в трубах. Весна со своим промозглым холодом и терпкой, больной бодростью пробиралась в рукава, за ворот, в щели окон и дверей. Она гуляла, многократно, как эхо, отражаясь от этих голых холодных стен, смешивалась с густым табачным дымом, с горьковатым запахом заваренного «чая» - какой-то травы и шиповника, давно уж настоящего-то чая тут не бывало… Разная бывает весна. У кого на этом слове цветущие сады и салатовая молодая травка, а у кого дерьмо, повылезшее из-под снега…

Грань, за которой «поздний вечер» переходит в «ночь», неизвестна. Грань есть между сутками - пробьёт полночь на часах, вот и новый день. А пока - старый день не кончался, хотя так уж посмотреть - ещё позавчерашний день не кончался, и когда ещё ему кончиться. Сколько будет решено, столько дню и длиться. Чай противный, зато этой противностью бодрит. И хорошо, что холодно, в тепле б давно уже сморило, тело человеческое упрямо и коварно, ему уже и ложиться для этого не надобно, достаточно сидеть, хоть стоя пиши, в самом деле.

- Феликс Эдмундович, тут к вам девица просится… Даже прямо сказать, настаивает. По какому вопросу - не говорит, твердит, что будет говорить только лично с вами. Чего с нею делать?

- Что за вопросы! Сюда вести, конечно! Какая из себя, как одета? Представилась?

- Дурно одета, примерно как собака в подворотне. Нет, и имя отказывается называть тоже, говорит только - она от Никольского.

- Какого такого Никольского?.. Сюда её, в общем.

От Никольского… мало ли на свете Никольских. Ничего, лично так лично. В табачно-травяную симфонию ворвалась нота запаха мокрой псины - ну да, шуба собачья, при чём собака, видимо, умерла своей смертью этак полвека назад, но в этом ли дело. Девушка зашла без шапки - шапку, кроличью, но того же возраста, что шуба, она сжимала в руке, как драное мочало, другой рукой раздражённо отвела с лица растрёпанные рыжеватые волосы. Мало в его жизни было такого вот беспримесного шока с одного взгляда, до всяких слов, это вот был один из этих моментов.

- Вы?! Что вы, чёрт побери, тут делаете?

- Стою, - Анастасия вздёрнула подбородок, - приехала вот. Извините, что в такой час негостевой, прежде-то никогда по Москве пешком не ходила.

Вышел из-за стола, всё ещё на какую-то долю надеясь, что спутал, обознался. Да нет, не спутал. Это и по её глазам яснее ясного читается, восемь месяцев прошло с того разговора на сон грядущий, совсем не простых восемь месяцев, а узнавание, как весенний озноб между стен кабинета, проскакивает от взгляда к взгляду.