Настя прислушалась к тягучему вою за окном - метель свирепствовала второй день, лишь ненадолго стихая. Это где-то, верно, уже весной пахнет, а здесь не очень-то пахнет. Зима здесь - время не для действий и событий, сиди у печи, починяй одёжу, плети корзинки, пережидай. Всей скотины на Насте, почитай, одна Марта и есть - коровку она пристроила к бабе Луше, у которой сараюшка, после того, как в конце лета потерялась, сгинула где-то в болотах её собственная, непутёвая и упрямая Пеструха, так и стояла незанятой, а потом, посмотрев, с какой удивительно смесью трепета, обожания и строгости обращается бабка с норовистой Паскудой, совсем её отдала, так просто, безвозмездно. Любит баба Луша коров, всегда любила, да нет сейчас денег на новую, да и в селе не у кого взять, на отдачу только тёлки первогодки. Ребятишек в доме у бабки трое, им молоко нужнее - много ли молока самой Насте нужно? Сколько нужно, столько ей соседи дадут. Лошадку, важно так, «взял в аренду» дед Мартын, запрягал её ездить за дровами - его-то собственная коняга была уже слепа и доживала, видимо, последние свои дни, привозил дров и для дома отца Киприана, где остановилась сейчас Настя, и для сельсовета. Ну, и Скорый в основном квартировался там же, Насте-то куда среди зимы ездить. Так что всех и дел её было, кроме уроков с ребятишками, по утрам топить печку, если вставала раньше матушки Еванфии, плести туески и корзинки - дело хлопотное, трудное, все пальцы изломаешь-исколешь, пока что-нибудь получится, но нравилось это Насте куда больше, чем какое-нибудь вышивание, да со скуки читать духовные книги, которых в доме отца Киприана было немало и к которым лично он не имел боле ни малейшего интереса. Но не такова Роза, чтоб сидеть пережидать и ничего не предпринимать. Благо, и конь у неё ей под стать, дурной совершенно, он в жизни одно счастье знает - гнать во весь опор, дождь ли, зной, снег - ему едино не помеха. Нелепая смесь скакуна с тяжеловозом, страшен и видом, и нравом, и кроме Розы, пожалуй, такая скотина никому б здесь не сгодилась, потому как к мирному крестьянскому труду конь был не способен совершенно, и если не дать ему убегаться вусмерть, так, чтоб потом рухнуть спать - спал стоя он редко, обычно падал на бок, чем непривычных пугал - то разнести копытами стойло ему вообще ничего не стоило, а если был он там, по несчастью, не один, то не обойтись без увечий, других жеребцов конёк не переносил на дух, да и кобылам доставалось. Роза говорила, что это у него какая-то болезнь, из-за которой мышцы требуют постоянного движения, нагрузки, а дед Мартын, чиня последствия беснования Мужика, ворчал, что с головой у него болезнь. С Розой они, в общем, нашли друг друга, на нём она и совершала регулярные вылазки до соседних разрозненных сёл и малого городишки - за спичками, за лекарствами, за новостями. К марту новости появились, каких Роза ждала и предполагала.
- Первые медведи из берлог полезли, вот и эти решили не отставать. Выступают, будут пробиваться к Волге…
Настя вздрогнула.
- Они и сюда придут?
- Нет, это-то уж вряд ли. Раз до сих пор мимо прошли, то и теперь не пожалуют. Значимого мы ничего для них не представляем. Если только за поживой… Да какая тут пожива, армии это на один зуб, не стоит того, чтоб через болота и леса сюда тащиться. Проще уж в тайге волков настрелять, тоже мясо.
- А что, волков разве едят?
- Когда жрать хотят, Настя, всё едят.
Настя зябко передёрнула плечами, и тут же бросила взгляд на Розу - заметила ли, и не истолковала ли неправильно. Что уж говорить, она-то не голодала, грех бога гневить, мясо вот, правда, видела редко, в основном рыбой довольствовалась. Неделю назад дед Мартын привёз ей, опять же, «в арендную плату», добытую в лесу попутно птицу, Настя под руководством матушки Еванфии ощипала её и отварила, но большого восторга не испытала - жёсткая, как подошва. Дичь готовить тоже приловчиться ещё… А так ничего, летом вот Настя, кажется, одним воздухом лесов и болот, дымом их с мальчишками костров наедалась, ни на какие лакомства бы не променяла их запечённую картошку и собственноручно копчёных на костре мелких рыбёшек. Нет, совсем другое её беспокоило, по лету, по осени трудов не стоило об этом не думать, новая жизнь сама подхватила её и затянула, новая реальность, простая незатейливая радость каждого дня решительно отметали тревоги прошлого и будущего - настоящее, вот что несомненно. Но с наступлением зимы, и с тех пор, как помер дед, снова она оказалась предоставлена этим мыслям, уроки, возня с ребятишками отгоняли их немного, но не спасали совсем. Зима, особенно такая суровая, вьюжная - время унылое. Несмотря на то, что рядом всегда кто-нибудь был, Настя почувствовала себя одинокой. И даже не тоска безвестности о родных и близких была тут главным… Кому могла б она довериться, просто поговорить по душам? Здесь одна Роза знала правду о ней, но как запросто говорила она с Розой обо всём житейском, о школьных делах - так о том, что грызло столько времени уже - не могла. Каждое слово приходилось оценивать пристально и нервно - как-то воспримет, как оценит? Чего она может ждать от неё, каким реакциям верить?
Жестоко всё вышло, жестоко и неправильно - как в издёвку. Когда Роза и её городской товарищ говорили в сельсовете речи о новых задачах, которые стоят перед крестьянством ввиду новой народной власти, о целях и планах этой власти, о необходимости дать отпор белогвардейцам и интервентам, Настя тоже приходила послушать, не всё понимала, а смятения, вопросов внутри только больше было. Хаос и анархия - вот и всё, что знала она о происходящем в прежней своей, уже безвозвратно закончившейся жизни. Грабежи, пьяные погромы, самоуправство, поруганные святыни и погубленные жизни - а чем другим может быть бунт? Само слово это - большевики - произносилось в их разговорах так, что было понятно - не было до сих пор названия для пособников дьявола на земле, а теперь вот есть. В самом деле, такие дела может человек творить, только если в него бес вселится! Смещать законные власти и устанавливать своих ставленников - это вроде бы понятно, в каком же перевороте иначе, но они-то, кажется, и всё общество, всякое подобие порядка хотят разрушить! С заводов выгоняются управляющие, из родных усадеб выгоняются помещики, солдаты самосудно отправляют в отставку, а то и на тот свет своих офицеров, бандитские орды врываются в дома, отбирают деньги, хлеб, забирают с собой боеспособных мужчин, иногда и женщин, и никто уже не может быть спокоен за своё имущество, да и за самую свою жизнь.
А теперь оказывается, что не всё так просто.
- Новый-то дом, Настя, строят либо на новом месте, либо как снесут старый. А старую гнилую завалюху латать да стены палками подпирать - это не дело, срам это, безрукий, значит, хозяин. Ну, тут вот на новом месте дом строить - сама знаешь, дело нехорошее бы было, потому как это б значило, на своей земле всё выжрав, в чужую идти с завоеванием, а порядок надо у себя дома наводить, а не на чужой дом зариться.
- Вот уж порядок так порядок!
- Ну-тко, пигалица, лучше можешь? Так становись на их место, небось, по-божески сделаешь. Судить да рядить всегда желающих полно, подавай им сразу всё готовеньким да ещё чтоб нравилось… Как умеют, так и делают! А наше дело - на своём месте всё хорошо делать!
Почти так говорила и Роза. Почти, да не так. Она не делила дело на «ваше» и «наше», говорила, что в городе и в деревне одни должны идти процессы, выглядеть могут по-разному, а в корне лежит одно. Дед говорил - коммунисты в том правы, что хотят человека к истинной природе своей вернуть. Когда всё общее, и с любой задачей, с любой бедой всем миром справляются.
- Вот наше сельцо в этом смысле - не дурное место. Шибко богатых и шибко бедных нет, люди друг от друга не жмутся, не дичатся. Потому как куда тут сам с усам поживёшь - кругом тайга, а супротив неё ты один со своей самостью - тьфу, букашка, проглотит и не заметит. Поэтому люди тут заветов правильных держатся, вместе и жнут и сеют, дома погорельцам и молодым семьям всем миром ставят, здесь крепок сосед - крепок и ты сам, а немощному в помощи откажешь - так и тебе кто тогда поможет? А в городе люди другие становятся, человек, мол, человеку волк… Да только и волки стаями живут… В городе люди от земли отрываются, от правды её, забывают, что равными мы в неё ляжем, червям-то нет разницы, как ты при жизни величался…
