- Ну, матушка, с его-то слов - вовсе он не страдает. Сказал, что если я его совсем прочь не гоню - стало быть, надежда у него есть, а раз так - вон, библейский Иаков за Рахиль 14 лет тестю служил, а я получше той Рахили буду.
- А у него есть надежда? - Хертта пристально посмотрела на приёмную дочь, - на что ни крепко любит мужчина, но гордость-то однажды в нём взыграет… Если не взыграла - значит, либо слабый и безвольный человек он, и нечего смотреть на такого, либо истинно крепко любит. Тоже не хотелось бы, дочка, чтоб ты хорошего человека из-за недоверчивости своей упустила…
Пертту был куда лаконичнее.
- С одной стороны - вроде, как ни погляди, человек очень даже хороший… Не клад, быть может, но хороший. Собой недурён, силой бог не обидел, работящий, приветливый… Болтлив, пожалуй, излишне, но это невелик грех, ерунда… Но вот что-то сомнения берут. Ему ведь не осьмнадцатая весна теперь наступает. Чего же до сих пор не женатый? Хороший-то мужик всё-таки на дороге не валяется… Может, всё же есть в нём какая червоточина?
Татьяна с этой стороны ситуацию, конечно, совершенно не рассматривала. Мало ли, по какой причине человек может быть неженатым? Пертту крестьянин, и своими крестьянскими понятиями мыслит, крестьянину быть несемейным трудно, чуть ли не с жизнью несовместимо, человек же социальной ступенькой повыше уже больше может себе позволить. Может быть, планировал посвятить жизнь военной карьере, а жениться как-нибудь потом… Мелкий дворянин тут опять же так во времени не ограничен, он и в сорок лет жених, а если имеет хоть какое-никакое состояние - так и в пятьдесят. Правда, судя по редким оговоркам Владимира, он-то ни особо высоким положением, ни богатством похвастаться не мог. Может быть, потому и стеснялся он говорить о семье и своей прежней жизни, что семья его была незнатной и практически нищей? Нашёл, конечно, в чём стесняться перед финской крестьянкой…
Владимир, с необычайной торжественностью, смешанной со щенячьим восторгом, притащил её поглядеть на первую проталину. Проталина, действительно несомненно единственная на весь Усть-Сысольск и окрестности, образовалась за Троицким собором на пригорке - солнце тут припекало, в ясный день, почти непрерывно, да и толщина снега была небольшой - ветер слизывал. Совсем небольшой участок свободной от снега, мокрой до состояния каши земли - а сколько восторга…
- Вы чуете, чуете, Лайна Петровна? Пахнет-то как… Вдохнёшь раз - и на весь день пьян! Нет, пожалуй, ничего слаще, чем запах мокрой земли весной…
Ишь ты. Может, кровь каких-нибудь предков-землепашцев в нём заговорила? Впрочем, что уж такого. Она была с ним полностью согласна. Сама уже раза два, хоть и опасалась заболеть снова совершенно некстати, снимала шапку, позволяя взлохматить волосы этому божественному ветру, доносившему запах где-то далеко уже начавшейся, уже и к ним собирающейся весны.
- Ой, а это что?
- И в самом деле… - Владимир склонился низко-низко, чуть ли носом в эту землю не ткнулся, усы так точно, кажется, запачкал, - травинка… Травинка ведь, Лайна Петровна! Росточек! Малюсенький такой, а ведь зелёный, а ведь живой!
- Может быть, с прошлого года осталось?
- Да не, новый это, весенний…
Росточек едва из земли было видать, с ноготок, как не меньше. Острая зелёная стрелочка, со всей категоричностью и убедительностью доказывавшая неизбежность наступления весны.
- Лайна Петровна… - в огромных глазах Владимира восторг вдруг сменился такой же жгучей, щемящей печалью, - ведь заморозки ещё будут… Ведь прибьёт его заморозками!
- Прибьёт…
- Эх, глупый-глупый, что ж так рано полез? Обрадовался, что солнышко, что тепло… Это тебе тут тепло, да и то на пару дней, не больше… А вокруг ещё вовсю зима лютует. Может быть, нынче ночью так грянет - славный будет тогда на мостовых каток… Лайна Петровна, а давайте его… в горшочек выкопаем, в дом унесём? Ну, сбережём от гибели-то?
И ведь он это совершенно серьёзно. Татьяна уж не стала спрашивать, что ж он теперь, с каждым проклюнувшимся раньше срока ростком так поступать будет? Лучше не развивать мысль, чего доброго, и станется с него. Оранжерею дома разведёт.
А в самом деле, почему б нет? В больницу им к вечеру только, утренние упражнения с уборкой снега не вымотали практически, есть и время, и силы сбегать до дома за какой ни есть посудиной…
Что-то, чтоб копать, Владимир, правда, забыл прихватить, и выкапывал росточек прямо руками, а разжиженная до грязи земля леденит, наверное, до невозможности… Ещё и руки потом об снег и вымыл, наверное, вовсе их чувствовать перестал.
- Может быть, это вовсе цветочек какой-нибудь окажется? Да если и нет… Когда всё оттает, высадим его в земельку, в огороде где… Казалось бы, ерунда такая, да? Мало что ли травы зеленеть будет, один росток - не прибыток, не потеря… А всё ж почему бы нет, что на одну былинку больше будет солнышку радоваться…
Вот и стоял теперь этот горшочек в хате Ярвиненов на окошке - что говорить, цветов у них, конечно, не было, откуда им тут взяться б было, так пусть хоть сорняк какой-то из-за занавесок зеленеет… Старый Пертту головой покачал.
- Совсем до блаженности мужик дошёл… Что ли уж реши ты с ним что-то, дочка, а то ведь вон что любовь с головой-то человеку делает…
«Реши с ним что-то»… Да, пожалуй, что-то решить надо, только не с ним, а с собой. Владимир - он всё тот же, и всегдашняя его услужливость-заботливость, и робкие комплименты, и несколько менее робкие попытки, когда она в хорошем настроении, взять за руку… А вот в ней что-то меняться начало явственно. Всё чаще ловила себя на том - надо ведь быть честной с собой - что тепло на душе становится от его слов, от его улыбки, и лёгкая странная дрожь от прикосновения его большой, сильной ладони. Видно, и в её сердце весна наступает? Снегу ещё долго не стаять, а ветер уже упорно своё гнёт: весна, весна… Уже, как ни стыдно, меньше слёз и меньше тяжести в сердце от мысли о родителях. В самом деле, и старики Ярвинены, как ни велика их скорбь по дочери и сыну, улыбаются, и Эльза улыбается, глядя на детей. Так почему ж с ней должно быть иначе? Да, у неё-то меньше времени прошло с того, как она узнала… Впрочем, казнить, что ли, себя за то, намеренно растравлять в сердце рану? Это уж точно было бы грехом… Жизнь продолжается, и это правильно, и недаром уныние - один из смертных грехов. Мама тоже не одобрила бы, если б она всё время теперь жила в печали. Мама хотела бы, чтоб её дети были счастливы…
Снова грянул жестокий мороз - лютый, ещё и после недавнего потепления, настолько, что прежние, декабрьские-январские, показались в сравнении с этим даже мягкими. Кажется, даже воздух стал плотнее, словно сгустившийся в нём морозный пар был осязаемым и тяжёлым, он затруднял движения, а о том, чтоб дышать им не через обмотавший пол-лица шарф, не приходилось и говорить. Даже Любовь Микитична, которую в принципе вывести из душевного равновесия было сложно, с опаской косилась на затянутые морозным рисунком окна - не потрескались бы… Наиболее худые из них - оставалось удивляться, как выдерживают плотный слой льда, образующийся на них. В сенях потолок напоминал своды пещеры, так зарос кустистой снежной бахромой из-за вырывавшихся, при открытии дверей, клубов тёплого воздуха. На улицу лишний раз старались не выходить даже самые стойкие, доктор, отправляясь домой, с особой тщательностью закутывался шарфом и даже, кажется, крестился перед выходом. Он бы, наверное, тоже часто оставался на ночёвки, как Татьяна, был он вдовым, но обязанность по кормлению оставшихся по покойной жене птичек и комнатной собачки тоже возложить было не на кого.
В один несчастный день старого Пертту угораздило подвернуть и растянуть ногу. Доктор сказал, связки целы и несомненно придут вскоре в норму, хотя сложно сказать, сколько времени займёт выздоровление, известно же, когда младенец падает - ему бог подушку подкладывает, а старому - чёрт борону, так что Пертту ещё легко отделался, но чтобы не усугублять - лучше первые дни усердствовать поменьше… В каковой связи растопка бани в сей раз легла на плечи Татьяны.
