Вечером Ицхак пришёл в комнату Алексея. Это не было редкостью, они нередко болтали перед сном, и Ицхак в самом деле был очень не против, если б их поселили вместе, потому что даже его в целом позитивно-непробиваемую натуру стало постигать ощущение, что старшему брату он своей болтовнёй порой надоедает, да и болтать со сверстником неоспоримо интересней и легче.

- Возможно, в конечном счёте, я надоем с этим и тебе, - изрёк он, блаженно растягиваясь на кровати и закладывая руки за голову, - но знаешь ли, иногда так распирает, что необходимо поделиться… С кем? Леви мне откровенно жалко, Миреле только моих глупостей не хватает, Аполлону Аристарховичу… ну уж нет. С бабушкой Лилей, конечно, тоже хорошо говорить об этом…

- Ицхак, ну зачем ты говоришь такое! Ты знаешь, между нами нет причин для недоверия… - на этих своих словах Алексей, правда, почувствовал болезненный укол, вспомнив тут же, насколько сам далеко не откровенен с товарищем.

- Понимаешь, Антон… Вот бывало у тебя такое… даже не знаю, как описать. Когда ты внезапно осознаёшь, что ты живой и будешь жить. Что жизнь - это надолго? я думаю, это скорее должно быть у тебя, чем у меня. У меня же это из-за Леви, конечно… Когда из родни на белом свете ты имеешь лишь брата, и при том брат этот болен, и так или иначе, хоть ты и младший, ты - его поддержка… Жизнь становится на двоих одна, и ты иногда путаешь, где его жизнь, где твоя…

Алексей хотел сказать, что это, несомненно, прекрасно, но удержался. Не стоит так говорить человеку, испытавшему за близкого родственника столько боли и страха. Научившись смотреть глазами другого, многое понимаешь - здоровому тяжелее, чем больному. Больной боится за свою жизнь, а здоровый - за жизнь того, кто безумно ему дорог. Он не смог бы описать, пожалуй, в чём эта разница - иметь сестру или иметь брата, но теперь, имея подле себя Ицхака, Леви, Яся, он очень ясно чувствовал, что прежде его жизнь не была полна, и станет полной, когда он снова встретится с сёстрами, а без одной из этих половин - семьи родной и названной - полной не будет никогда.

- Конечно, это… когда как, понимаешь, как прилив и отлив. И сейчас иногда бывают чёрные минуты, когда мне видится, что всё безнадёжно, что неизбежного не миновать, однажды Леви умрёт, и я ничего не смогу сделать, чтоб это предотвратить или хотя бы отсрочить, и я останусь один, и зачем я тогда буду нужен… Но сейчас - нет. Сейчас я верю, вижу, что это не обязательно так. Что для нас действительно есть шанс. Что мы вовсе не должны жить одним днём, что нам можно - нужно! - думать о том, что мы будем делать завтра, и через год, и через 10 лет. Что мы будем взрослыми, что у нас будет всё то, что есть у взрослых людей, мы будем ходить на работу, будем иметь семью, и может быть даже, мы когда-нибудь будем седыми стариками, и смерть к нам придёт даже позже, чем ко многим здоровым. Я верю, что Аполлон Аристархович это может…

Алексей хотел было ответить, что разумеется, может, он же врач, он очень умный и у него огромный опыт, но осёкся - в его прежней жизни было немало врачей, которые, однако же, вынуждены были признать своё поражение. Не всегда знания и опыт могут всё, каждому может встретиться задача не по его силам. Поэтому он просто сказал:

- Да, у меня тоже было такое ощущение.

Ицхак посмотрел на него задорно.

- Надеюсь, ты говоришь правду, потому что ощущение это прекрасное, хотя и… сложное, в общем. Знаешь, порой прямо в ужас приходишь, как люди живут. Ведь это о стольком надо думать, столько обязанностей на себя взять… Это как с домом - одно дело, если ты живешь как гость, пожил и уехал. А если ты хозяин, то тебе надо и дров на зиму запасти, и пропитания впрок, и починкой озаботиться… И всё же лучше быть хозяином, сам понимаешь.

- Не принимать дар жизни было б неблагодарностью, разумеется, если ты об этом. Желать умереть грешно, даже если ты не накладываешь на себя руки.

- Ну, не знаю, как с этим у христиан, по моим ощущениям очень двояко, раз вы уповаете на жизнь вечную и награду на небесах, зачем же тогда держаться за жизнь эту? Хотя я успел понять, что всё это больше на словах, лишь тогда, когда удобно, чтобы ничего не менять в своей жизни, в другое же время христиане совсем не против и здесь пожить хорошо, иначе бы медицины, например, у христиан точно не было.

- Ты не совсем прав, но… не важно. Не хочу говорить за других христиан, могу только за себя. А я думаю, это в равной мере кощунственно - считать, что богу угодно, чтоб я умер, или что ему угодно, чтоб я жил. Мы его волю знать не можем. Но Аполлон Аристархович при тебе говорил, кажется, что это совершенно не значит, что мы должны как-то мешкать в своих делах, оглядываясь на божью волю, мы всё равно никогда не будем её знать.

- Не, ну это тоже настрой какой-то… неправильный. Словно тебе всё равно, словно ты удачи ему не желаешь… Я понимаю, страшно понадеяться и разочароваться.

- Однажды в моей жизни такое было, - вырвалось у Алексея, и он снова оборвал себя, чтобы не сказать, что уже тогда испытывал немалый стыд за то, что думал - а правильно ли это, если жизнь ему сохранится молитвами святого человека? Получается, так бог не хотел, чтоб он жил, но ради праведного своего уступит? Нет, конечно, не только ради него, ради отца и матери, конечно, и сестёр, и вообще России, чтобы у России был новый император, чтобы она не оказалась ввергнута в новую смуту… Но неужели то, что необходимо такому множеству людей, бог не мог бы спасти просто так, без специальных молитв? На практике, конечно, всё это вообще оказалось не так - и святой человек оказался не так уж облечён силой, раз уж позволил себя убить, и Россия живёт без него - может, и не замечательно, но точно не хуже, чем раньше. Но этого говорить, конечно, было нельзя. Однако Ицхак, к счастью, уже оставил опасную тему.

- Я, вообще, вот о чём, Антон… Тебе Лиза нравится?

- Что?

- Ну уж не прикидывайся! Аполлон Аристархович вот сказал, что о будущей профессии нам надо думать уже сейчас - правильно сказал, потому что, хотя в училище нам не сейчас прямо поступать, но готовиться-то надо. К женитьбе, к семейной жизни тоже надо готовиться.

- Как?

- Ну, дурак… Например, лучше узнать свою избранницу, определить, имеете ли вы в самом деле друг к другу такую душевную склонность, одним ли образом смотрите на то, как надобно устраивать быт, как детей воспитывать… Да и вообще, если ты кого-то любишь, это важно не только тогда, когда ты можешь жениться, а и уже сейчас, в особенности если человек любит тебя в ответ. Я не знаю, есть ли у Лизы любовь к кому-нибудь из нас, но если есть, мне бы интересно было знать, к кому. Знаешь ли, вчера я видел, как Леви и Миреле целуются…

- И ты подумал о том, чтоб поцеловаться с Лизой?

Вопрос был какой-то нехороший, бестактный, когда Алексей осознал, что действительно произнёс его вслух, было поздно. Впрочем, он не пожалел об этом, так как впервые, он мог бы поклясться, увидел Ицхака смущённым. По крайней мере - вот настолько смущённым.

- Ну, а почему бы мне не думать об этом? Ты считаешь это странным? Не говорю, что я определённо влюблён в неё, чтобы так говорить, нужно многое передумать и перечувствовать - у меня перед глазами пример Леви и Миреле, чтоб знать, насколько любовь - это глубоко и серьёзно. Впрочем, я знаю, что любовь может быть и неглубокой, несерьёзной, у многих и так, что сделаешь. Я пока не знаю, на какую я способен. Вот может быть, ты любишь Лизу гораздо больше, сильнее, чем мог бы я, и может быть так же, и Лиза тебя любит, тогда мне нечего и думать об этом.

- А ты умеешь целоваться?

- Нет, конечно, и полагаю, ты тоже.

- А как вообще люди учатся целоваться, где, у кого?

- Хороший вопрос. Не знаю. Кажется, люди как-то сами этому учатся. Ну во всяком случае, я никогда ни от кого не слышал, чтоб его кто-то учил… А кто, ты думаешь? Родители? Ты, вообще, как себе это представляешь?

Алексей вынужден был признать - никак. Если мать с сёстрами и вели какие-нибудь таинственные беседы на их женские-девичьи темы, то с ним, во всяком случае, отец ни о чём таком не говорил. Может быть, заговорил бы лет, в самом деле, через пять, если б он столько прожил, и стало бы уже понятно, что нужно подыскивать ему невесту…