- Нормальная такая мамаша… - пробормотала Анна, - головы бы таким отрывала.
- Получается, надеяться кого-то там найти и нечего, - кивнула бабушка Лиля, - если эта дама авантюристка со стажем и они ни на одном месте не оседали долго, что теперь выяснишь-то, тем более и средств у нас нет на эти выяснения. Конечно, такие женщины о детях заботятся только пока они им зачем-нибудь нужны, или пока не подворачивается удобной возможности от них незаметно избавиться. Повезло детишкам, нечего сказать…
- Повезло, - решительно сказал Алексей, всё это время испытывавший сложные чувства от того, что понимал в речи Катарины больше, чем ожидалось от его языкового уровня, - всем, кто сюда попал, очень повезло.
Он грустил из-за этих событий ещё несколько дней, очень много всего внутри бурлило. Было так неприятно, словно он мог иметь к этому какое-то отношение. Вероятно, потому, что ведь эта женщина не была бедной, нищей, возможно, она была даже не очень-то низкого происхождения, и всё же она бросила своих детей - один из которых тяжелобольной малыш. Кроме того, она, получается, очень много лгала - окружающим, своим мужчинам, своей дочери, которая неизвестно, дочь ли ей. Вероятно, она из тех, кого можно назвать распутными женщинами, а отчего становятся такими? Кто-то считает, что такими рождаются, но такого, конечно, не может быть, чтобы в ком-то было меньше добродетельности или больше склонности к греху. Аполлон Аристархович сказал как-то - ещё давно, в связи совсем не с этой темой - что к тому толкают любые перекосы, будь то крайняя нужда или напротив, излишества. Теперь, пожалуй, эта мысль стала понятна. Как невозможность свести концы с концами может толкнуть человека на неблаговидные поступки и родить чёрствость в отношении к близким, так и тяга к роскоши и удовольствиям. И общественное осуждение останавливает ровно до той поры, пока не удаётся его как-то обойти. И если эту женщину сердце её влекло не к семье и детям, а к лёгкой, приятной жизни, к роскоши, приятному мужскому обществу - то разве нет в этом вины и тех, кто создал всё это, кто сделал жизнь за чужой счёт предметом зависти? Чем выше положение человека в обществе, тем больше искушений он подаёт ближнему, ведь если одни могут с рождения пользоваться столькими благами, то почему другим не желать достичь этого хотя и путём обмана, использования кого-то в своих интересах, предательств? А кто может сказать, что знатному, однако же, должно сопутствовать благородство - что действительно достойная дама, например, никогда не бросила бы своих детей - насколько прав? Легко быть благородным, когда тебе ничто не мешает таковым быть, когда окружающие принимают как равных и тебя, и твоих детей, и когда дети твои - ещё одно твоё достоинство, а не бремя, не обуза, не недостаток. Не потому ли люди высокого положения нередко занимаются благотворительностью, что чувствуют внутри себя угрызения совести за то, что владеют многим в то время, как другие этого лишены, что понимают, что рождают в ком-то зависть, осуждение, гнев?
Ещё думал он, в связи с упоминанием о Швейцарии, об учителе Пьере, ведь он был швейцарец. Для человека, живущего в такой большой стране, как Россия, Швейцария ведь очень маленькая, и кажется, что все швейцарцы непременно знакомы между собой, даже если разумом и понимаешь, что это не так, и сперва становится неловко от того, что вспомнил хорошего человека в связи с этой женщиной, а потом просто грустно. Где он сейчас, что с ним? Сумел выехать из России или всё ещё где-то здесь? Что слышал, что знает, что думает? Так устроен человек, что по-настоящему осознаёт он свою любовь и привязанность, только лишившись этого. Он и прежде понимал, конечно, как бесконечно дороги могут стать друг другу люди, даже когда связывает их не кровное родство, но прожитые вместе годы, пережитые вместе радости и печали. Но сам он теперь испытывал весьма сложные чувства - ведь с одной стороны, разумеется, он невыразимо тосковал по тому, чего лишился, по прежней детской жизни, по всем персонажам и деталям её, и если б знал, что вот где-то за поворотом - дверь в безмятежное вчера, где он мог бы обнять не только родителей и сестёр, но и учителей, слуг, своего любимого ослика, свою любимую подушку в спальне - кажется, мчался бы туда со всех ног… И нет, нет, он был даже рад, что нет такой двери, что нет повода мучительно разрываться между своими чувствами. Ни в коем случае не должны лежать на разных чашах весов то, что он имел прежде и то, что имеет сейчас, это не сравнимо, жестоко это сравнивать. Но к счастью - разумеется, счастью, ведь здесь сумели не только осушить его слёзы, что сумел бы, вероятно, и кто-нибудь другой, но и дать ему надежду, дать силы жить - примешивалась горечь. Если был учитель Пьер хотя бы вполовину так же привязан к ученику, как ученик к нему, как же, должно быть, больно ему было… Сможет ли он когда-нибудь открыть ему правду? Сможет ли извиниться за этот вынужденный обман?
Итак, теперь Анна и Леви солидарными усилиями двух слабосильных, но настырных существ ударно делали в дальней комнате ремонт, с тем, чтоб туда потом могли переехать Анна с бабушкой Лилей, щеглами и растениями, с тем, чтоб уступить более тёплую и солнечную комнату детям, бабушка Лиля на кухне стряпала именинный пирог, для которого умудрилась где-то достать клюквы, а в коридоре и гостиной Ицхак и Алексей разыгрывали стихийное представление для Катарины и кстати гостящей Лизаньки, в котором они были конями, а сидящие у них на закорках Ясь и маленький Франциск - рыцарями, для чего им было выдано по деревянному мечу и крышке от кастрюль, утащенных тайком с кухни. Даром что один рыцарь только недавно оправился от простуды, а другой - только недавно снова смог полноценно двигать левой ручкой, задора было сколько угодно в обоих. Катарина хохотала и что-то выкрикивала - не слишком-то понятное, но явно восхищённое и одобряющее, Лизанька хлопала в ладоши и придирчиво выбирала, кому бросить загодя отщипнутый от герани бабушки Лили цветочек. Счастье бабушки Лили было, что у неё на кухне шипело и гремело так, что приглушало происходящее за пределами её видимости, а вот Аполлона Аристарховича едва не хватил удар от такого зрелища. В довершение из дальней комнаты раздались забористые ругательства Анны по поводу того, что Леви едва не уронил доску себе на ногу. Миреле улыбнулась - она и не знала, что Анна умеет так ругаться.
- Да, Аполлон Аристархович, - пробормотала бабушка Лиля, раздавая «коням» подзатыльники, - в вашем доме живёт только одна цыганка, однако ощущение полноценного табора…
Итак, этот день рождения Ицхака проходил куда более шумно и сумасбродно, чем предыдущие. Что и не странно - за последний год в жизни изменилось многое. Их количество увеличилось, и к тому же у них появились друзья среди ребят во дворе. Да, Ванька, Шурка, Колька и Матюша всей процессией пришли поздравить, передали извинения от остальных ребят, которые придти не смогли, вручили скромные дары - свёрток пирожков, напечённых солидарными усилиями Шуркиных и Матюшиных бабок и деда, и верёвочную лестницу, собственноручно сплетённую Ванькой из спёртой где-то Колькиным старшим братом верёвки. Еле вместились все за столом в гостиной. Пирожки пришлись очень кстати - как-никак, на праздничном столе кроме собственно клюквенного пирога и пустоватого супчика «из полного набора строительных инструментов» (шутка Аполлона Аристарховича на тему сказки про кашу из топора) ничего и не было. Из подарков наибольший, кажется, всеобщий восторг вызвал подарок Алексея - деревянная кукла-паяц. Вопросом, сможет ли он такое сделать, Алексей задался ещё в начале декабря, и по мере, как идея обретала воплощение, решил приурочить её явление к дню рождения Ицхака, полагая, что ему такая штука может понравиться. Здесь неоценим был вклад Лилии Богумиловны, исправно таскавшей ему подходящие деревяшки - неудачных, забракованных попыток было много, да ещё нужно было делать это тайком от порядком любопытного Ицхака. Получилось всё равно не в высшем сорте - одна рука длиннее другой, одна нога заметно кривовата (впрочем, после того, как совместно с бабушкой Лилей сработали кукле мешковатые штаны и пиджак, это стало уже не так заметно), больше всего мучений было с приклеиванием глаз и бороды. Ицхак пришёл в восторг и уверенно окрестил паяца Петром Каллистратычем, по мере передачи из рук в руки подивиться Пётр Каллистратыч легко и непринуждённо оброс биографией и семейно-профессиональными подробностями, Шурка пообещала притащить лоскуты, в которые потом будет наряжена Матрёна Сергевна, жена Петра Каллистратыча, и Митька, их непутёвый сын, Ванька вспомнил про виденное где-то выкинутое старое кресло, набивка из которого отлично подойдёт на брюхи богатому господину и попу, Ицхак тут же на листочке начал, кажется, набрасывать схему будущего кукольного представления. Воздали, впрочем, дань восторга и бадминтонным ракеткам, правда, выяснилось, что играть в бадминтон умеет только Алексей и тот в основном теоретически. Но это никого не огорчало, дело наживное. Лилия Богумиловна, немало удивлённая тому, что получила подарок на день рождения Ицхака, поддавшись уговорам общественности и промаявшись минут пятнадцать с настройкой порядком провисших струн, сыграла и спела один из любимых романсов, с которым ещё год назад даже выступала в одном ресторане, и получила много восхищения, в особенности от Катарины и Лизаньки. Лизанька Ицхаку подарила запонки, ведь у настоящего мужчины должны быть запонки. Ицхак, у которого не было ни одной рубашки, с какой носят запонки, был тронут.
