- Выпивка - она ничего в человеке нового не прибавляет. Нет у неё своей души и своих мыслей. Когда говорят - это, мол, вино в человеке говорит - неправда это. Вино только разбудить всякое может. Но то, чего нет - того и не разбудит.
И думать об этом интересно вот ещё по какой причине - от многих ведь, так сказать, приверженцев прежнего уклада жизни она слышала это, сравнение революции и всего того, что следовало сейчас за ней, с опьянением. Пьяный угар, пьяная толпа, пьяный дебош - примерно так, в различных вариациях. И вот если с теми же дедовыми словами сюда подойти - ну и что же из этого дальше? Чего в человеке не дремало - то и не проснётся. А вечно ли можно жить по русской поговорке «Не буди лихо, пока спит тихо»? Пока оно спит тихо, ты и знать, получается, не будешь, что лихо есть, будешь хорохориться и изображать, что всё хорошо и расчудесно? Так ведь оно только спит, лихо, а не мертво… Всё равно однажды проснётся…
Это если вовсе о том не говорить, что она вот лично в этой комнате пьяных не видит, ни в прямом смысле, ни в символическом. Не потому только, что это, как правильно Якоб Христофорович сказал, не выпивка, а так, святое причастие. А она сама? Да, голову кружит и вот это странное внутри, благостное, но ничерта не умиротворение - какая-то дикая, ликующая нежность… В то же время, сидит ведь спокойно и мысли связные, и никаких глупостей делать не хочется - вроде того, чтоб заобнимать их всех и сказать, какие они все хорошие… Даже странно это, пожалуй. Ведь когда человек выпимши, из него отвага так и прёт. Неужели так мог перемениться её характер, который в семье, при всей любви, не считался иначе, чем невозможным? Да нет, как будто и характер на месте. Но тогда ведь, две недели назад, пришло ей в голову, что сидит в шкурке прежней Анастасии рядом с дядей Анастасия новая… И вот как объяснить, какая она, эта новая Анастасия, что отпало, а что отросло у неё сначала в Екатеринбурге, потом в деревне, потом в пути этом долгом, который один жизни стоил, и здесь вот… Впервые, пожалуй, она задумалась - что будет, когда она воссоединится с родными? Не напугают ли их эти метаморфозы? Нет, едва ли может такое быть, чтоб прямо на порог не пустили, как упыря. Даже смешно от этой мысли. Но упыри упырями, а какая-то мистическая нота есть в этом. Всё ещё где-то за спиной у неё призраки из мёртвых деревень и болотные духи, и тень эта, самая главная, самая страшная и дорогая…
Здесь этой тени бояться нечего и говорить, она здесь своя, что только стакан ей не наливают. Мелькают в неспешных, с улыбкой разговорах имена, перекатываются, как серые камешки… другая география, которой ни в каких учебниках не было - география тюрем…
- Спойте, - просит Александр, - вы же знаете наверняка эту… «Когда над Сибирью»?
Она вздрагивает от этих слов, явственно чувствуя, как эта тень смыкается кругом , идеально замкнутым кругом - коснувшаяся здесь каждого, течёт через неё, перетекая с пальцев Айвара, касающихся столешницы, в её ладони, обнимающие стакан, циркулирует в ней и течёт дальше, к Олегу, тянущемуся за изюминой… Как некая незримая сила, объединяющая их всех, теперь коснувшаяся и её. Она даже невольно потёрла пальцами друг о друга, словно ощущая в них щекотку этой силы, и за одним валом мыслей и чувств - сравнений, эмоций, предчувствий, сразу второй - Тополь! Петь! А можно не сомневаться, Александр уговорит, есть у него такая способность… И тут уже на лицо Айвара просто любо-дорого смотреть, такое оно… словно изо всех сил пытается скрыть смущение и предвкушение своего восторга. Словно именно ему вдруг решили сделать что-то очень приятное, а он ничего такого не сделал. Да впрочем, и у неё, наверное, такое же, какое ещё оно может быть, когда дышишь даже как-то с осторожностью, боясь ненароком слишком много выплеснуть - этого чувства…
- Когда над Сибирью займётся заря
И туман по тайге расстилается,
На тюремном дворе слышен звон кандалов,
Это партия в путь собирается…
Отчего наш народ так любит грустные песни? Кто-то из дядей, не вспомнить, кто, и не вспомнить, где именно они тогда отдыхали - но кажется, ей тогда лет 10 было, как раз недавно был её день рождения - сказал это за ужином. Отчего именно грустные песни так увлечённо, задушевно поются, так ложатся на сердце? Тогда много чего и много кем отвечено было, и не всё Настя вспомнить сейчас могла б, потому что детским умом не всё и поняла, но интересно ей стало по-прежнему, и даже с новой силой и остротой. Может быть, верно то, что душа в них шире, полнее раскрывается, что потаённые глубины этими песнями всколыхиваются, а в потаённых глубинах этих у каждой души живёт глубокая, неизбывная тоска, не осознаваемая и невыразимая - по чему? По вечной ли любви, вечному смыслу, по утерянному раю? Оттого ли, что всякая душа в мире земных страстей - невольница? Да, вспоминая сытые, счастливые лица из того дня далёкого детства, как-то об этом не очень думалось. Не всяк в сей юдоли скорби так уж страдает, хоть скорби, конечно, не избегнет никто, кто родился и живёт, о чём говорил так много дядя Павел в эту неожиданную их странную встречу, однако не всякая скорбь скорби равняется. Если полагать, что рождаемся мы в этот мир для трудов и печалей, если верить, что кого Господь любит - тому посылает испытания, в меру сил и немощей наших их посылает - то получается, их-то всех он только под конец жизни стал любить? Так может быть, любовь к грустным песням у одних - это чувство к тому, что близко и знакомо и обычное их в жизни состояние отражает, а у других - некое стремление к искуплению, восполнению незнания душой настоящих скорбей и страданий? Ну, теперь-то вопрос этот видишь праздным и даже глупым, и здесь уж точно его не задашь - не потому только, что сколько тут «нашего народа»… А, ну Александр, Олег… А потому, что правильно - о себе спросить, почему так щемит в груди, словно невидимая рука несильно перебирает пальцами сердце? Может быть, это рука этой тени? Может быть, не тень за нею, а всё же она идёт за тенью, выпрашивая сопричастности и искупления?
- Не видать им отрадных деньков впереди,
Кандалы грустно стонут в тумане…
И не стыдно за слёзы, которые осознала только тогда, когда они уже сбежали по щекам. Не стыдно. Что стыдного в том, чтоб расчувствоваться от песни? Пусть подумают - потому что девушка, и потому что всё же пробрало её вино, пусть. В шутку это Якоб Христофорович сказал о святом причастии, а как хороша вышла шутка. Каково причастие, такая и благодать…
========== Весна 1919. Рубежи ==========
Март 1919, Москва
День рождения мальчишки-подростка - это не столько вопрос, что подарить, сколько вопрос, где найти. У Аполлона Аристарховича вопрос был решён давно - он собирался подарить книгу. Замечательную книгу о животных на французском, что должно было простимулировать Ицхака к дальнейшему изучению этого прекрасного языка - книга о кораблях свой благотворный эффект в этом плане прекрасно показала. Но вышла маленькая накладка - книга не пришла вовремя. Аполлон Аристархович вздохнул - к перебоям в работе почты он приучил себя относиться философски, чтобы не впадать в полное отчаянье, и отправился на поиски подходящего варианта, прихватив с собой Миреле, у которой, ввиду грустного состояния копилки, тоже ещё ничего не было решено. Задача на полдня, если не больше - во-первых, прогулки с Миреле быстрыми не могут быть сразу по двум причинам, во-вторых, в лавке, прежде преимущественно книжной, теперь чего только не было, так что у самого глаза разбегались, а Миреле, естественно, поминутно просила описать какой-нибудь предмет, раз уж руками потрогать можно, увы, не всё. Да и просто поворачиваться в лавке теперь и зрячему следовало очень осторожно, чтобы ничего не своротить и никого не зашибить - в честь выходного дня маленькое и к тому же хаотично заставленное помещение было полно народу. Хочешь постичь понятия «столпотворение» и «парадокс» - добро пожаловать сюда. Сколько Аполлон Аристархович знал Иону Гаврилыча, дела у него никогда не шли в гору, и два его товарища, сейчас проворно снующих между прилавков и стеллажей, были определённо из той же породы. Когда пришибленные неожиданными крутыми переменами в привычном мироукладе представители проигравшего класса бросились сдавать за бесценок предметы искусства и роскоши, они сперва, видимо, обрадовались. Однако продать в дальнейшем купленное оказалось куда как сложнее - коллекционеров и дельцов, промышляющих вывозом ценностей за границу, заинтересовать могло далеко не всё, покупательная способность народа в целом была невелика, да и попросту пища духовная сейчас откровенно проигрывала в востребованности пище телесной. Оставались, впрочем, такие энтузиасты, как Аполлон Аристархович, ну или те, кто покупал что-то просто из интереса, забавы ради.
