Ночами, когда не ожидалось поезда, а разводить костёр нельзя, чтоб внимание к себе не привлечь, грелась настойкой деда Мартына. Она сладковатая, на ягодах… Пожалуй, вот чего жаль - что никак не послать им весточку, Розе, матушке Еванфии, деду Мартыну. Что всё с ней в порядке, и всё ближе и ближе она к Москве… Только это и важно, а не то, как тяжело порой бывало, когда казалось, что ни в какой поезд она уже больше не попадёт, и никакой еды больше не найдёт никогда… Это проходит. Когда-нибудь, быть может, снова встретятся, и она им расскажет - многое, но, конечно, не всё. Но об этом думать не так чтоб хорошо, всё равно не находятся слова, какими объяснить Розе - зачем, за какой такой неодолимой надобностью, почему, несмотря на это вот всё - всё равно б пошла… Пусть думает, что искать сестёр, брата… Или что от белых подальше бежала. Когда-то ей предсказали судьбу необычную, интересную… Вот такую, видать - врать много и по-разному, а для правды слов не находить. Такую правду описывать она непривычная… У него имя - как лязг засова за спиной, как эти прямые, блестящие рельсы… И довольно об этом.
От Вязников с одной девицей ехали даже как короли - смогли в вагон пробраться. Там и кроме них безбилетников хватало. Вагон был подчистую забит, не то что там спать - сидели-то по очереди. Настя с девицей так и не присели ни разу, потому что ближе к выходу стояли, чтоб если что, быстрее дать дёру. Ну, они и не в претензии были. Курили, о жизни друг другу рассказывали. Настя, конечно, только о той, что была в деревне. Не потому, что это вопрос собственной безопасности. И не потому даже, что не поверит, оскорбится, идиоткой посчитает. А потому, что рассказывать о их царскосельской классной комнате, о Ливадии, о путешествии на яхте, о Беловежской пуще, о балах у тёти Ольги потомственной проститутке, которая младше её на год и уже схоронила двоих детей, надо совсем не иметь совести.
Чем дальше, тем, конечно, ехать зайцем всё труднее было, иной раз садиться не успевали - выгоняли. Всё же больше здесь порядку. От Владимира часть пути она проделала по тракту - провезли на грузовике за то, что помогала грузить мешки. К тому времени не ела дня три, откуда силы взялись грузить - не знала. Потом сколько-то ещё ехала в полуразбитой волокуше с какими-то татарами, за то, что читала им в дороге газеты. В Костерево снова сумела сесть в товарняк, тогда, обнаружив, её впервые не выгнали, а разрешили проехать до следующей. Там она помогла скалывать наледь у крыльца, дали немного каши. С поезда в общей сложности раз шесть или семь ещё сгоняли - ближе к столице, и проверки чаще, благо, следующего поезда ждать не так долго было, зато попасть в него труднее. От Фрязева до Есина так пешком шла, выжидать надоело. Тогда допила последние глотки из деда Мартыновой фляжки…
Когда выбралась под утро из вагона на окраине Москвы, очень хорошо поняла тех путешественников, которые, сходя на берег, землю целовали. Именно это и хотелось делать - целовать грязный синюшный лёд у железнодорожных путей…
Чуть не сцапали её тогда, несколько часов отсиживалась в закоулках складов. Прятаться тоже хорошо научилась…
Стращали же её, что в лесу, в болотах заблудится. А заблудилась она в Москве, в людной столице, по-настоящему заблудилась. Настоящее отчаянье действительно бывает в конце пути. Вот когда не решишься присесть где-нибудь, тем более прилечь - вдруг прицепится кто. Вот когда чувствуешь оторванность, отрезанность - люди кругом, жизнь кругом, цивилизация… но не купишь поесть, не наймёшь экипаж. Не на что. Вот когда начинаешь скучать по молчаливым соснам - карты Москвы-то у неё нет. И не думалось ей, что тут какие-то сложности могут быть. Люди, когда она просила подсказать, как пройти к Лубянке, смотрели на неё как-то странно…
Только тогда поняла, что спала, когда начала просыпаться. Когда смутные образы лесов, болот, бесконечных диких полустанков были отогнаны шумом, голосами, и шелест камыша по берегу уральской речушки оформился в человеческую речь…
Первую ошибку Настя совершила, когда выползла из-за ширмы - ну не проснулась до конца, не сообразила, что голос звучал не в телефонном разговоре, в живом. Вся нестройная компания, столпившаяся сейчас возле стола, обернулась и уставилась на неё в некотором шоке, кто-то даже рот отворил. В этот момент Настя совершила вторую ошибку - она покраснела.
- Доброе утро, Анастасия Марковна, - вообще-то, конечно, уже не настолько утро было, к полудню ближе, но внутренние её часы за это путешествие совсем разболтались, - да, кстати, товарищи, позвольте представить вам новую сотрудницу, Малиновскую Анастасию.
Смысл фразы это Настя уже после осознала, когда отмучилась угрызениями совести, что проснулась так поздно, когда нормальные люди уже вовсю работают - верно, будить её совершенно не спешили, молясь даже, чтоб проспала подольше, может, за это время найдётся, куда её благовидно девать, и верно, не нашлось, так что придётся принять. Новая сотрудница… Не только то, что добралась наконец до Москвы, ей не приснилось, наяву было… Первым делом восхитилась, до чего ровно и невозмутимо это было сказано. Словно в самый раз для новой сотрудницы появляться помятой и растрёпанной из-за ширмы, где стоит кровать. Потом, конечно, она поняла, что какая-то неловкость могла б быть, если б речь шла о каком-то другом человеке. Есть такие люди, которые не то что вне пересудов, а просто не пристанет к ним, как нечто совершенно далёкое от их свойств.
- Благодарю, все свободны… Кроме вас, Айвар. Поручаю новую сотрудницу вашим заботам. Введёте в курс дела… проводите в столовую, в частности…
Айвар обернулся к Насте, это время ковырявшей ногой пол, в попытке почесать ступню. Лет не больше тридцати, голубоглазый, русый. Латыш или литовец, верно. Высокий - она ему по грудь где-то, плечистый, настоящий богатырь. Протянул руку, Настя пожала её, стараясь покрепче - ну да руки у неё за жизнь в посёлке стали очень сильными, хотя слабыми и раньше не были.
- Айвар Вылкхаст.
И голос у него приятный, с таким напевным выговором. В общем, расположение почувствовала сразу. Приятный человек. Чем-то похож на могучую уральскую сосну, с ровным, как столб, высоким стволом, с густой, непроницаемой кроной.
- Настя Малиновская… очень приятно, - что вообще говорить полагается, конечно, не знала, и старалась виду не подавать, как стушевалась.
- Да, в самом деле, Айвар, сводите девушку позавтракать, я тем временем подготовлю приказ… В вашу ночную операцию Анастасия Марковна идёт с вами, разъясните ей всё в подробностях.
- Феликс Эдмундович, - Настя почувствовала, что горят даже уши, - а одежда моя где? Я её вечером у кровати оставляла, как и сказали…
- Распорядился сжечь. Извините, но одежды я там не усмотрел. Пока оденете вот это, - он кивнул на стоящий у стены стул, - размер может не подойти, но на первое время… Следовало бы, конечно, первым делом сводить вас в баню, но времени на это сейчас нет совершенно.
С этой охапкой Настя нырнула снова за ширму. Смущение оставляло понемногу - после всего, что было, и со стыдом уже другие отношения становятся, вскоре она, наверное, и наготы б не постеснялась. Ну, чего такого, на что там смотреть, на выпирающие, после долгого очень своеобразного питания, ребра и лопатки?
Ничего, всё впору оказалось. Форма кадетская, все нашивки спешно спороты, пуговицы, правда, тоже надобно перешить, ну, это уж она сама потом… Вот кожанке рукава, с великим трудом, закатать придётся. Настя слушала, как хрустит новенькая кожа, принюхивалась. Не так чтоб греет она, наверное, в это ещё очень холодное время, но её будет греть…
Что такое портянки, Настя, конечно, знала, а вот наматывать их, понятное дело, не умела, как-то не учили этому. Айвар, ничуть не смущаясь, усадил её на стул, обмотал одну ногу, взялся и за вторую, но тут она ему не позволила, справилась и сама. Позже ей нашли трофейный японский мундир, японцы мелкие как раз, немного переделали - и сгодилось. В этих двух комплектах она и ходила в основном.
