— Да, офицер Алварес так и сказал. Ваши легенды говорят о вампирах как о безжалостных, чуждых человеческого существах, и пожалуй, это правда — ввиду того, что мы просто не могли воспринимать вас как равных себе. Мы давно не охотники — мы довольно быстро сообразили, что выращивать животных, чтоб иметь источник крови всегда под рукой, выгоднее. Но в каждом из нас жив спящий охотник, которого можно разбудить…
— Ой, ну это про кого угодно сказать можно, — махнул рукой человек, — ну разве что, кроме пак’ма’ра — этим не нужно охотиться, достаточно ждать, когда кто-то сдохнет.
— …Охотника, которого будет только распалять ненависть и сопротивление дичи. И этот азарт охоты… как потом заставить его смолкнуть снова? Забыть вкус самой идеальной для нас пищи, забыть вкус власти… Не все, но многие из нас способны вызывать не только животный ужас в жертве, но и проявлять гипнотическое воздействие — опять же, не на всех…
Ещё Альтака сказал — «найди кого-нибудь порезвее». Законсервированный во времени полутруп подойдёт? Вообще-то, если б можно было не искать от добра добра — вполне отлично б было, хотя никаких разговоров о какой-либо верности между ними не было, да и не могло быть, и некоторой склонности к экспериментам не лишены оба. Но если б можно было оставить всё как есть… Видимо, пришлось бы и оставить надежду убедить Альтаку, что брать на себя львиную долю моральной ответственности за происходящее — жирно будет. Конечно, нет пока никаких оснований полагать, что вот этот — согласен, чтоб его таким образом «нашли», что после того, как они разбегутся каждый по своим рабочим делам — что-то вообще ещё будет. Каждую минуту во вселенной кто-нибудь трахается с твёрдым убеждением, что потом даже не перезвонит. И не всегда это трагедия. Но Зирхену по объективным обстоятельствам придётся ещё некоторое время торчать здесь, и с высоты 150-летней умудрённости жизнью можно было придумать какой-то другой выход из щекотливой ситуации, не в направлении кровати. Уж по крайней мере, не рассказывать вот это всё…
Ему идёт этот румянец, определённо, идёт. Выглядит необычно и так и притягивает взгляд.
— Не на меня точно, — заявил, сладострастно потягиваясь, Вито, — на меня гипнотическое воздействие хороший секс оказывает, а не наоборот.
— Но бывало и иначе — когда кому-то из нас удавалось… узнать живую плоть, увидеть в ней личность, завести отношения — дружеские или более. Я говорил — мы не убиваем без нужды. Нет смысла убивать ради стакана крови. Убивали — если жертва слишком сопротивлялась, или чтоб соблюсти тайну существования — чтобы жертва, оправившись от ран, не привела соплеменников, чтоб уничтожить нечисть… Но когда хищник привязывается к жертве, когда жертва привязывается к хищнику…
— Парень, извини, но ничего нового ты об этом не расскажешь — об этом куча книг написана и фильмов снята.
Раймон снова улыбнулся.
— Что ж, это не могло не оказать влияния и на вас, как на нас… Но зная, о чём ты говоришь, всё же скажу — мало кому удалость постичь это с другой стороны, с нашей. Как ломается сознание в таком… симбиозе. До какой глубины и мощи разрастается эта жажда — и ничем, никогда её уже не заглушить. Это можно сравнить в вашей жизни, быть может, с наркотиком — как полицейский, ты знаешь, на какие только безумства не идут ваши люди для заполучения того, что подчинило не только плоть их, но и разум. Так вот, и наш разум меняется, когда мы получаем представление о том, что является не просто средством поддержания жизни — истинным обновлением, оживлением наших тел, огнём, проходящим по всем нервам, заставляющим каждую клеточку тела петь. И не в одну только бездну охотничьей страсти это может нас швырнуть, есть бездна иная, не менее глубокая и гибельная. Когда источник жизни становится твоим, истинно твоим, и отдаёт свою кровь не в бою или в состоянии беспамятства, а с полным пониманием, с заботой о том, чтоб ты жил — и эта кровь живёт в тебе, и то, что владеет этим человеком в тот момент — нежность, доверие, любовь — ты чувствуешь нутром, оно врастает в каждую клетку, делая и тебя отчасти им… И порождая вечную тревогу — как-то невольно повредить этой хрупкой жизни… И вечный страх — знать, что как бы ты ни берёг это странное, дорогое, уязвимое существо, ты всё равно его потеряешь, ведь век их короче, чем наш. И те, кто возвращались оттуда — уже никогда не знали покоя…
Вито одной рукой взбил подушку, пытаясь устроиться удобнее.
— Я б сказал, мир полон приятных вещей, лишающих покоя. А зачем живому вообще покой? Сдохну — там до чёрта этого покоя… Так что уж извини, если выдернул тебя из завязки… погоди, но ведь донорскую ты тоже не звериную пил. Есть разница с употреблением, так сказать, из источника? Наверное, для твоего уха это звучит глупо, явно же есть. Консерванты…
— Консерванты, да. Но я полагаю, они не самый критичный фактор, они придают пище, выражаясь вашими аналогами, несколько неживой вкус — наверное, как привкус упаковки или несъедобной примеси, но это не делает её непригодной к употреблению. Но в живой крови, помимо того, что нет консервантов, есть другое, более широкая палитра, чем просто форменные элементы…
Можно это расценивать как такой жирный намёк начать раскаиваться в своём дурацком порыве? Наверное, можно, но вот как-то хрен. Да, должен был подумать, что, с учётом всего до сих пор слышанного, для них употребление крови способом тех самых вампиров из легенд — что-то уровнем даже выше секса, по накалу эмоций. О каких-то мутных движениях души Альтаки тоже должен был подумать, да… Вито скосил взгляд на набухшую багровую полосу, рассекающую запястье, на подсохшие рыжие разводы и решил, что, какое б продолжение эта история ни имела, одному можно порадоваться точно — годы в нём авантюризма не поубавили.
— Могу предположить — белки и глюкоза того, что недавно ела жертва, гормоны… особенно они, наверное — ух, тут одного адреналина сколько должно быть? В общем, с этим пусть медики разбираются, под то у них головы заточены, а если захочешь повторить однажды — я всегда за. Я б не сказал, что я сильно много… крови потерял… Так что… стезя донора — дело почётное, а уж когда так оплачивается… — он скользил взглядом по фигуре Раймона, остановившись на меланхолично шевелящемся хвосте, — боже… и правда, длинный… Можно увидеть… полностью? Я имею в виду, хвост… Хотя чего там, не только…
Раймон скинул покрывало и вытянулся, поводя хвостом, как кошка, прижал ушки к голове и откинул за спину окутывающие тощие плечи волосы.
Вампиры, вампиры… Какие, к чёрту, вампиры, сколько помнится, в земных легендах точно у них ни ушей, ни хвостов не упоминается. А вот как не подумать теперь, не с кого-то ли подобного рисовали богиню ночи Таб? Длинные чёрные волосы — имеются, острые уши — имеются, про хвост разумеется, ничего не говорится — если и были такие дерзкие, чтоб заглянуть под одеяние богини, то видимо, ничего никому уже не рассказали. Но если уж у бракири хвосты хоть небольшие, но есть — могут они быть и у божества, культ которого, с переменным успехом, существует 3000 лет. Но вот глаза её точно не были красными, они светились холодным голубым светом, светом Кометы…
— Дааа… Действительно, здоровенный. Это ж он даже в спокойном состоянии впечатляет, а когда встаёт… Чёрт, надо было всё же сначала тебе отсосать, ну почему я голову всегда включаю поздновато… Хотя не слишком удобно, конечно, целиком он даже в мою глотку не влезет… Я как-то уже привык, чтоб влезало… — он зачарованно протянул руку, ловя качающийся за спиной Раймона хвост, — кому как, но по мне… вы великолепны…
А Раймон в это время думал, как ни странно, о том же самом. О том, что прожитые годы не делают ни осторожнее, ни мудрее. То есть, какое-то время даже может казаться, что делают. Много лет может казаться, что ты всё понял, ты научился быть сдержанным и осторожным, знаешь ведь, что должен научить юное существо собственным примером — да, примером ошибок в том числе, как ни тяжело и стыдно называть ошибкой появление этого существа на свет. А потом с таким тяжёлым трудом выстроенное рассыпается. Болью потери, неизвестности, бессилия… Болью осознания своей слабости. Были возможности это прекратить, пресечь в зачатке — и всё же он поддался, нет, даже не жажде настоящей крови, живя годами среди разумных животных, он привык держать её в узде (или думал, что привык). Безумию же, которое порождает добровольная жертва, ни один ранни сопротивляться не может.
