Вито поднял фото Элайи, неуместно лежащее поверх веера фотографий мест преступлений.
— Потому что ты был против этой поездки?
— Да. Да не в поездке как таковой дело. Я был против его выбора… Знаю, ты можешь сказать, что это его выбор и он имел на это право. Любой так скажет, когда предмет разговора достаточно абстрактен для него…
Чёрная с золотым тиснением книга лежала на краю стола и казалась его органическим продолжением. Виргиния как-то сказала, что смешнее бракири-католиков с её точки зрения только дрази-мусульмане, а Диус возразил, что встречал землян, искренне поклонявшихся Иларус, да и они тут, в общем, на довольно смешной планете живут… Отдельная проблема любого заимствования — переводы. На Диусовы переводы жизнеописаний и восхвалений богов историческая родина смотрела в основном равнодушно, но иногда даже выносила сдержанные похвалы за популяризацию центаврианской культуры — и это при центаврианской любви докапываться до каждой мелочи, которая может выставить великую Республику недостаточно великой. Вот Дэвид регулярно получал шпильки по поводу недоучтённого богатства значений какого-нибудь слова, от маститых жрецов, которые сами ничего не переводили и не собирались. Минбарцы не заявляли, как те же нарны, что священные книги нужно читать строго в подлиннике, да и поздно б это уже было — переводы некоторых наиболее популярных текстов минбарского вероучения на земной и центаврианский были сделаны задолго до Шериданов, но случая подчеркнуть, что при переводе теряется смысл, не упускали. Вот Виргинии было тяжелее, она была в положении тех самых критиков, которые сделали б лучше, если б могли — на себя смелость переводить на брим-ай или арнассианский что-то серьёзное она б не взяла, но в чужих работах недостатки видела. Поэтому все с большим интересом следили за увлекательным сериалом бракирийских споров о переводах — испытывая смесь сострадания и радости, что их это не касается. Первые попытки перевода были сделаны ещё первыми неофитами-энтузиастами, но вот этот, утверждённый Ватиканом, вариант был собран, после многочисленных соборов, прений и обвинений друг друга в ереси, только в конце 80х.
— Ну, я б не сказал, что религия — это для меня абстрактно. На меня не подумаешь, конечно, как на религиозного человека, потому что это не то, о чём я готов болтать… Выставлять религию напоказ — это фарисейство. Но и интимных тайн я из неё тоже не делаю, не вижу смысла. Нет, я понимаю тебя в какой-то мере. Когда твой близкий верит иначе, чем ты — это трудно принять, если твоя вера искрення, конечно, и если ты искренне любишь его и беспокоишься о его душе. А кто-то из родни в этом плане был на его стороне?
— Прямо чтоб на его стороне — наверное, никто. Виргиния считала, что это детская блажь и это пройдёт, и лучше не давить — тогда просто из подросткового упрямства будет держаться за своё. Офелии всё это тоже не слишком было симпатично, но она считала, что если это помогает ему бороться с болезнью, то пусть хоть что… Дяди — понятно, как относились, особенно Дэвид. Но, при том значении, что он имел для Элайи — на это тоже повлиять не мог.
— Вот непонятно, кстати. Как у него это совмещалось-то? Ну, с одной стороны — родителей заповедано уважать, с другой — гомосексуализм смертный грех.
— Да, это действительно доставило Элайе много переживаний. Вито, в католичестве это тоже смертный грех, как ты совмещаешь?
В смуглой руке начальника отдела контрабанды изнанка фотографии смотрелась контрастно белоснежной.
— Мои взаимоотношения с богом — это мои проблемы. И строго говоря, ты не совсем прав. Ну, едва ли ты мог бы хорошо знать историю вопроса, откуда вам там на Корианне… Церковь уже давно не отлучает гомосексуалистов, в 2240 году Папа Марцелл III разрешил венчания гомосексуалистов. Правда, через три года уже новый Папа, Лонгин II, отменил… В настоящее время вопрос венчаний и отношения к гомосексуализму вообще отдаётся на усмотрение кардиналов, так что каждая местность по-своему… А кардиналы Экалты традиционно делают вид, что этого вопроса вообще нет. На Рагеше вот ещё первый кардинал разрешил — вот и пойми этих центавриан, то вроде как за традиции держатся, то вон… Вот чего этот твой дядя не католик? Конечно, подданные б не поняли, но он и так сын проклятого императора, что он теряет? Хотя с иномирцем, наверное, всё равно не повенчали бы, не настолько уж Рагеш эталон толерантности. У меня первый напарник был центаврианин с Рагеша, Царствие ему небесное, — Вито перекрестился, — отличный был парень, грущу о нём до сих пор. Некоторые дураки думали даже, что мы были парой, хотя у него была любимая, а я о центаврианах в этом ключе сроду не думал. Не, технически оно, конечно, очень интригующе, но неравнобоко, как ни крути — их там шесть, а задница у меня одна.
— Ну не знаю, дядя Дэвид как-то справляется, — Вадим отхлебнул из своей бутылки и снова принялся перебирать фотографии, начиная с первой.
Глаза Вито озорно сверкнули.
— О да, дядя твой вообще великая личность… Кстати, а почему, получается, они оба Шериданы, если он… Ну, я понимаю, вам там на условности плевать… Хотя я сам не очень сторонник вот этого, чтоб мужчину женой называть.
— Строго говоря, тут вообще в другом дело. Они под одной фамилией со второй или третьей книги, кажется, числились… Просто у Диуса замечательная мать, добившаяся запрета публикации их книг с фамилией Винтари на территории не только Центавра, но и Земного Содружества. Да, при том, что сама носит другую. А потом и вовсе подала иск о запрете Диусу использовать эту фамилию. Опротестовать его он, кстати, никак не может — потому что формально она права, от наместничества он отказался, а фамилия прилагалась к титулу. А та фамилия, которую она по закону не имеет права отнять — ему самому, как ты догадываешься, не нужна. Так что и минбарские, и затем корианские документы выдавались с фамилией Шеридан. Ну, Шериданы пока никаких протестов не выражали — я имею в виду земных родственников Дэвида… Почему он оставил в живых женщину? Что вообще отличает это дело от предыдущих? Можно ли считать… что, в какой-то мере, она тоже является вестником, только мы пока не можем понять это послание?
— Алварес, — Вито опрокинул в себя последние капли, — ты сумасшедший. К счастью, не такой, как автор вот этого художества, но тоже. Зачем я тебе это показал… Хотя можно подумать, Ситар бы не показал…
— Ну, по крайней мере, теперь Дайенн перестала подозревать Зирхена. Нет, правда, за столько лет… Мог кто-то из пиратов наткнуться на этот мир? Мог. Хотя в таком случае, наверное, мы уже натолкнулись бы на ранни уже где-то. Да, от того, что Раймон определённо ни при чём, не легче…
Фотография вернулась в руку Алвареса.
— О, спасибо, что напомнил, пойду как раз выселять этого невиновного. А то отписали этому барину целую камеру, а тут отбросы общества складировать некуда.
— Вито. Спасибо.
— Не за что. Выпивка и уши у меня всегда есть, время вот не всегда… Твою мать, уже ж среда, а мне данные с Проксимы так и не прислали! Ну, я им сейчас ввалю…
Дайенн вытащила из холодильника следующее тело и при посредстве Билла, шкафообразного молчаливого санитара, взгромоздила его на анатомический стол.
— Мужчина, центаврианин, возраст 50 лет, если верить документам… Вес около 80 кг… Точнее — 79,7… И это с учётом кровопотери… Смерть наступила предположительно около семидесяти двух часов назад, вторичное окоченение ещё не наступило…
В прозекторской, как и в операционных, центаврианского колорита, по какой-то логике, было ещё больше, чем в целом по отделению. Помимо крайне помпезного оформления всего, что тут не было привозным — видимо, центавриане не центавриане б были без этих вот завитушек, выгибулин и бляшек на ножках столов, дверцах шкафов и каркасах светильников — примерно половину одной из стен в каждом из этих помещений занимала какая-нибудь картина на тему великих светил медицины великого народа. Картины были вмонтированы в стену, демонтировать их, может, и можно было, но хлопотно, да и какой особо смысл — никому не мешали, младший персонал глазел на них первую неделю, а потом привыкал, как и ко всему прочему центаврианскому наследству. Дезинфекционную обработку они не затрудняли, так как представляли из себя литьё из металлопластика и ни от каких воздействий не портились, правда, поговаривали, после одной обработки глаза Велимари Хмурого стали светиться особо зловещим светом, но Дайенн, видевшая эту картину промельком, склонна была думать, что выглядеть добродушнее эта физиономия не могла, не было у неё такого свойства. Конкретно здесь картина являла эпизод из жизни достойнейшего ученика этого самого Хмурого — Макко Златорукого, славного своим мастерством установления причин смерти во времена, когда совершенство ядов далеко превосходило совершенство методов анализа. Здесь, стоя над телом министра Зуэйя, в соответствии с церемониальной логикой, иногда полностью перечёркивающей логику житейскую, изображённого одетым в парадный мундир со всеми регалиями, Макко величаво воздевал вверх руку, являя найденное им доказательство, что благородный министр был отравлен. Что это должно быть за доказательство — художники, видимо, не придумали, а может — причина опять же была в том, что времена натуралистичных изображений ещё не настали, поэтому рука анатома просто светилась чем-то зеленоватым. Непосвящённому могло показаться, что Макко обнаружил министра уснувшим прямо в одежде, что с удовольствием и демонстрирует столпившимся поодаль придворным.
