Гудман нелепо брыкнулся на кровати, пытаясь вывернуться из хватки здоровой руки Алвареса — хоть держали одной рукой, зато за горло.
— А что, твой, что ли, пацан был? Ну тогда сочувствую…
— Гудман, у тебя есть какой-то особый резон меня злить?
— А есть резон говорить? Что ты мне, два года из общего срока скостишь? Да и что он, один такой у нас был? Их толпы перед моими глазами прошли, смекаешь? Толпы. И не то чтоб я их у себя коллекционировал-то, какие, конечно, и на месяца засиживались — ну, шваль всякая копеечная, а каких, почитай, чуть не с трапа расхватывали — ну, это, конечно, баб, да мужиков покрепче. Или ты думаешь, я всю бухгалтерию свою в башке у себя таскаю? Бухгалтерия тех лет на Тенотке погорела в основном, это чтоб ты знал… Вот что, малыш. Ты мне поможешь — и я тебе помогу. Ничего просто так не бывает. Меня, по итогам, скорее всего на Проксиму отошлют, я с тамошними больше всего наработал… А я туда шибко не хочу. Устроишь, чтоб уступили орионским — может, и вспомню чего про твоего мальчика… На Орионе нормально, сидевшие говорят, жратва — как у президента, библиотеки, спортзалы, и по амнистии выйти можно. А с Проксимы я не выйду, там начальник — зверь, я его знаю… Мы с Барни Носатым ещё в 67 его жену с сынком порешили… Ну, я не решал, я на стрёме стоял… Так вот, Барни и остальных двоих уже в живых нету. Не знаю, какой я там смертью умру, но лютой. Придумай уж что-нибудь, я в чём скажешь сознаюсь, хоть что ихнюю бабушку подушкой задушил, но добейся для меня Ориона.
Вито, столкнувшись в проходе с медсестрой-зандерианкой и наградив её каким-то не очень приличным бракирийским выражением, наконец достиг противоположной палаты и совершенно не деликатно выволок Вадима наружу.
— Алварес, ты в своём уме? Ты что, не видишь, что он с тобой играет?
— Синкара, ты б, может, не лез не в своё, вообще-то, дело? Я наконец напал на след своего брата! Этот Гудман что-то знает, и…
— А на тебя сейчас нападут медики, стоит мне только свистнуть! Я тебя пока старше по званию и я решаю, что моё дело, что нет!
— Гудман с дружками промышляли в астероидном поясе Марса…
— И что? В этом поясе в давние времена кто только не промышлял… Он тебе скажет всё, что ты хочешь услышать. Ты не знаешь, а я уже знаю — Гудман телепат. Слабый, но достаточно, учитывая, что именно о брате ты сейчас и думаешь.
Алварес раздражённо запустил пятерню свободной руки в волосы — ощущалось это, сквозь анальгетик, странно, словно рука частично не своя.
— Это не при чём… Знаешь ли, я тоже не совсем обычный человек. От отца я унаследовал особенность — ни одному телепату пока не удавалось меня просканировать. У меня абсолютный блок.
Синкара наконец соизволил выпустить плечо Вадима.
— Пусть даже так. Это не отменяет того факта, что это самая натуральная, неприкрытая, ребёнку очевидная провокация…
Вадим сунул под нос надоедливому коллеге кулак с зажатой в нём цепочкой.
— У него кулон моего брата! Это — вещественное доказательство, а не провокация!
Глава отдела контрабанды невозмутимо хмыкнул.
— Что, этот кулон штучная работа, и других таких во вселенной нет?
— Ну, в точности таких — полагаю, что нет. Доктор Гроссбаум заказывал его специально для Элайи. Это, как выразился Гудман, заклинание — 116 псалом. Не самый ходовой — просто он, поскольку короткий, вошёл сюда весь, а не 1-2 стиха. Тут их всего два. Первый на одной стороне, второй на обратной.
Вито растерянно ковырнул пальцем мелкую вязь по граням пересекающихся треугольников.
— Погоди… Так твой брат что — еврей?
— Ну, не в национальном, а в религиозном смысле — да. Влияние друга семьи, когда-то, в общем-то, спасшего жизнь ему и его матери…
Шоколадные глаза Вито стали, мягко говоря, очень большими.
— Но вроде бы, у вас там религия всякая запрещена?
— Не запрещена, а не одобряется, это не одно и то же, Синкара. С Элайей кто только не проводил разъяснительную работу, включая матерей — бесполезно. Вынужденное затворничество, с лишением воспитательного влияния коллектива, плюс болезнь, ломавшая его с самого детства… Люди ударяются в религию от бессилия перед тем, что они не могут постичь и с чем не могут справиться.
— Не согласен, но это вопрос отдельный. Дай угадаю, это к этому другу семьи он летел тогда?
Вадим кивнул.
— Да, но не только. Там добавился ещё один друг семьи, из прошлого — мистер Гарибальди, ему тоже страшно захотелось принять в своём доме сына Андо, внука Литы Александер… Это был его транспортник. А сопровождала Эла дочь Гроссбаума Эстер. Ну что могло случиться, в самом деле, всё же было под контролем…
В конце коридора, вернее, правильнее сказать — в начале, у выхода в холл, куда ходячие больные из общебольничных выходили посмотреть новости и почесать языками, два дрази, временно переквалифицированных в санитары, пытались закатить в палату какую-то мудрёную установку. Установка оказалась несколько выше дверного проёма, и теперь они ждали кого-нибудь «постарше», чтоб разъяснил, можно ли её наклонять или как. В другом конце общебольничный, по-видимому, из ремонтников, с громоздкой конструкцией, сковывающей всю руку и часть плеча, крался к соседней палате — страсть как хотелось посмотреть на настоящего пирата. Издержки нехватки мест, что поделать, а повыгонять на амбулаторный всех, кто не совсем лежачий, тоже нельзя. Сквозь закрытую дверь приглушённо доносились переругивания Гудмана с соседом.
— Алварес, если этот тип действительно что-то знает — мы за него возьмёмся так, что он сам удивится глубине своей памяти. Но этого не будет, если ты с открытым ртом будешь ловить всё, что он тебе скажет. Это он должен стараться убедить тебя, что говорит правду, понимаешь? Он должен беспокоиться, станешь ли ты его слушать, а не ты — станет ли он говорить.
— Всё это замечательно и очень гладко звучит, когда говоришь не о своём брате, правда?
Вито вцепился ему в ворот и встряхнул, как куклу.
— А о моих братьях речь никогда не зайдёт — они мертвы. Не ты один тут знаешь, что такое терять — я потерял всю семью. Дважды. И первых я хотя бы не помню, не знаю их имён и их лиц, зато вот вторых помню прекрасно. Да-да, у тебя есть слабое место — твоя надежда снова увидеть брата, а у меня слабых мест уже нет.
Вадим отвернулся — видеть в обычно смеющихся и бесстыжих глазах такое выражение совершенно не хотелось.
Свет ближайшего плафона загородила широкая туча с голосом Шочи Каис.
— Ребят, если вы решили друг друга поубивать, то делайте это не в госпитале, а в морге. А вообще кое-что есть по зубастой теме. Хмырь тут один сказал, мальчишку-ранни — ну, он-то вообще не понял, что это такое, да и не разбирался — продал года три назад какому-то хурру. Имени не запомнил, и не пытался — там не вышепчешь… Хурр не из тех, с кем они сотрудничали, тех они хоть как-то запоминают. Несколько хурров у нас тут с прошлого улова осталось, надо бы очную ставку что ли устроить. Да и вообще плотно этими хуррами заняться, им окромя клыкастого мальчишки много чего интересного продали, в частности, на след королевских бриллиантов напали, тех самых… тридцать лет где-то плавали…
В комнате Андо Колменареса царил образцовый военный порядок, даром что сам он по касте был жрецом.
— Батя — это который батя Андрес — нам всегда так говорил: «Хватит Алиону того, чтоб за мной срач прибирать, меня уже не переделаешь, так хоть вы проблем не доставляйте». Ну и Диего нам хорошего леща прописывал, если хоть одна вещь не на своём месте…
Дайенн произнесла полагающуюся формулу, принимая чашку и вдыхая аромат напитка. Что ни говори, мастерство жрецов в приготовлении чаёв непостижимо. Неприятный момент обсуждения того факта, что у Андо два отца, был пройден — в немалой степени, просто потому, что касается это не воинской касты, и как ни крути, при всей скандальности этого союза, речь идёт о не последних людях в обществе, осуждать фриди если и позволено, то не рядовому воину из клана медиков, да и осуждать главу минбарского отделения Комитета помощи отсталым мирам медику не очень позволяет такт. Можно соглашаться с алитом Соуком, что наши верхи перестали следить за своей чистотой окончательно — но соглашаться следует молча, покуда твой голос никто не пожелал услышать. И в любом случае несправедливо б было возлагать на Андо ответственность за то, чему он не был виной, баланс между необходимым осуждением греха и необходимым почтением к родителям — и так достаточная для него ноша.
