Это заставляет задуматься, внутренне вздохнула Дайенн, опустив взгляд к мелко дрожащей воде, как многого мы не знаем — и не узнаем никогда. Любая война ужасна, но та война была ужасна именно масштабами. Именно тем, что с карты галактики стирались целые миры — не в результате долгих ожесточённых сражений, а по одному мановению руки — светящейся ли или чёрной, как смоль. Они так долго таились, разводя вокруг себя сплетения домыслов и легенд, подобные плющу, оплетающему старинное здание. И что же они накопили в себе? Потенциал к разрушению. Имея технологии, которые самому богатейшему воображению представителя младших рас и не представить — они обращали в прах тысячелетние города, они убивали миллионами, не спрашивая, сколько среди этих миллионов детей и стариков. Миллионы погибших некому помянуть, потому что никто не знает их имён. Миллионы, миллиарды без могил, свечей, без самой памяти, что вот такой мужчина, такая женщина или существо иного, третьего рода вообще рождались на свет. Лумати хотя бы были известны другим мирам, они поминаются в молитвах жрецов-отшельников. А о скольких мы так и не узнали…

— Моя старшая дочь, Линшат, загорелась идеей основать из оставшихся в живых лумати поселение на одной свободной планете… Свободной в том смысле, что не находится под юрисдикцией какого-то конкретного мира. Там было поселение землян, какие-то рудники, как всегда, сколько-то беженцев со времён войны с Центавром и Изначальными… Это могло показаться чистым безумием на первый взгляд, какой-то детской утопией — объединение без всех прежних барьеров. Но на второй взгляд становилось понятно, что только так и можно. Если мы хотим хотя бы иногда, хотя бы отчасти чувствовать себя народом, а не бродящими по пепелищу призраками. Эти барьеры всё равно уже… Если и не пали, то были не более чем декоративными памятниками старины. Нас осталось чудовищно мало, многие лишились всего — состояния, бизнеса, семей. Кто-то смог подняться, держаться хотя бы на плаву, а кому-то осталась доля продавцов, разнорабочих, даже уличных артистов-попрошаек. Ни одному миру уже не интересны послы и полпреды более не существующей державы, руководители банков и предприятий, ушедших в небытие. Хороший инженер или финансист всегда в цене, если рассматривать его самого по себе, но не тогда, когда вокруг сколько угодно местных не менее хороших специалистов. Родных этой почве, имеющих связи, знающих язык лучше, чем большинство из нас. Нет, немало предприятий согласны были взять на работу лумати, если он действительно хороший специалист в своём деле. Но на зарплату куда меньшую, чем платили бы местному. Ведь очевидно, что нам некуда деваться. Мы проигрывали эту конкуренцию, это приходилось признать. Мы, прославлявшие конкуренцию и считавшие, что в совершенстве познали её законы и никогда не упадём — упали.

И это снова отсылало к разговору с Сенле Дерткин, это почти её слова. Почти, да не совсем — связан ли куда более спокойный тон только с тем, что дом и дело Хистордхана всё же устояли после этих жестоких штормов, или также с возрастом, которому уже не приличествуют бурные проявления эмоций, или с тем, что в этой вселенной уже нет ни одного врага, которому он мог бы желать отомстить, ни единого объекта для закономерной ненависти? А легче ли от этого на самом деле? Следовало признаться, она не позволяла этому вопросу прежде оформляться в голове. Как многому из того, о чём не рекомендовалось думать. Уход Изначальных не означает, конечно, что их перестали обсуждать — в чём-то эти обсуждения стали даже более дерзкими, ввиду понимания, что живьём уже ни одного из них не встретить, а в чём-то напротив, более экзальтированными и трепетными, ввиду куда большего понимания их прежней роли во вселенной. Но определённо, в этих обсуждениях сохранялась некая полярность — Ворлон это свет, Тени это тьма. Но если со злобностью тьмы всё довольно однозначно, то такое ли добро этот свет? Жители уничтоженных миров могли б поспорить с этим… если б у мёртвых были голоса. Должны ли как-то различаться чувства таких вот чудом уцелевших детей не существующих более миров в зависимости от того, кто уничтожил их дом — Тьма или Свет?

— Да, Изначальным проиграл бы кто угодно, верно… Но это не слишком-то утешает, когда вы разрозненные, жалкие осколки былого величия. Среди нас лишь трое могли что-то вложить в этот проект, в том числе я. Спасибо Альянсу, который по программе помощи беженцам снабдил нас материалами на постройку первых домов и подведение коммуникаций… Линшат потратила почти весь свой личный капитал — приданое, попросту говоря — потратила на семена и саженцы луматских растений, какие удалось найти преимущественно у центавриан. Под конец, почуяв выгоду, они неплохо так подняли цену, но основное, к счастью, мы успели купить. Это делалось не только ради того, чтоб окружить поселенцев кусочком родного мира, но и с расчётом выращивать потом фрукты на продажу. На эту мысль я, правда, смотрел уже более скептически — во-первых, как ни неприятно об этом говорить, всё это ненадолго, этого количества не хватило бы для восстановления популяции, даже будь мы более плодовитыми. Просто ещё одно вырождающееся, вымирающее племя… Во-вторых — при таком малом стартовом финансовом и человеческом капитале мы опять же не конкуренты на большом рынке. Я хорошо знаю, как корпорации жрут малые предприятия и фермерские хозяйства, нам не светило что-то большее, чем самоокупаемость, точнее — прокорм самих себя. Пользоваться льготами беженцев тоже можно не вечно… Но Линшат необходимо было во что-то верить, что-то делать. Она собирала инвалидов, оставшихся после войны, выкупала рабов… Рабов-лумати в галактике никогда не было много, мы не любили выносить свою грязь наружу. Ей удалось найти около сотни, уступали их довольно дёшево — в основном они были немолоды, с подорванным жизнью в тяжёлых условиях здоровьем. Было, правда, и несколько молодых, родившихся в рабстве… Одна такая девушка, Дикхалсур, стала женой моего сына. Да, я не возражал против этого брака. Хотя бы потому, что, подозреваю, если б возражал, потерял бы ещё и сына — он просто оставил бы меня. И как ни крути, выбор родовитых и состоятельных персон был… не на вдове же нашего посла в Республике Центавр ему было жениться. Теперь я знаю, что имей выбор между дочерьми самых влиятельных семей Лумата, я не мог бы пожелать сыну другой жены, чем Дикхалсур. Природа наградила её не только выдающейся красотой, но и умом, и золотым характером. Она поддерживала Абима, когда из-за дракхианской эпидемии начались первые срывы поставок, первые финансовые потери… Поддерживала Линшат, всегда с интересом обсуждая с ней детали проекта, выспрашивая последние новости. А потом та планета оказалась в зоне карантина. Это был конец. Конец того, во что я сам уже, оказывается, успел поверить. Я часто смеялся над Линшат — по-доброму смеялся, конечно, мне никогда не хотелось её обижать. Но я всё чаще думал о том, что вот скоро, укрепив свой бизнес, отладив работу на новом заводе, передам всё Абиму, а сам отойду от дел, поселюсь там вместе с Линшат и её семьёй, научусь ухаживать за фруктовым садом, жить тихой, размеренной жизнью, без треволнений переговоров и сделок… Имею я на это право в конце концов. Из всей колонии выжила только одна пожилая женщина, бывшая рабыня. Дракхианский вирус делает с организмом лумати что-то ужасное — кости стремительно теряют кальций, у тех, кто дожил до финальной стадии болезни, руку можно завязать узлом. Это жуткие боли. Но обычно гораздо раньше разлагается печень. Повезло тем, кто быстро умер от передозировок обезболивающих, не повезло тем, кто дожил до того, когда они перестали помогать. Так я потерял свой мир второй раз, уже навсегда.

— Я… соболезную, — пробормотала Дайенн. Ей было откровенно не по себе — в курсе вирусных болезней дракхианскую чуму они проходили преимущественно на примере землян, на которых коварство этой заразы проявилось максимально широко, уничтожая иммунитет и маскируясь под кучу разных болезней, и это было очень жутко… Но то, что описывал — бесстрастным, отрешённым тоном — Хистордхан, было кошмарнее.