— Ой-ой, щас расплачусь! Детишек им жалко, женщин, стариков… Надо просто быть сильным, и всё. Сильный мужчина сможет защитить свой дом, а слабому и жить незачем, слабого и незачем избирать в мужья… Вера… Жить по вере хорошо, пока ты не высовываешь носа со своего поля или пастбища. Если вышел в космос — веру надо оставить дома. Если ты не поймёшь это, Махавир, для тебя всё кончится плохо. Ты не представляешь, что сейчас начинает происходить, какие силы поднимаются… Если б ты был умнее, Махавир, ты б подумал об этом. И, пока не поздно, примкнул к нам. Нам нужны свои люди везде, в том числе в полиции.
Парень вскочил, едва сдерживая негодование.
— Я тебе обещаю, Маниша, ты отсюда не выйдешь. Я добьюсь, чтобы ты состарилась в тюрьме. И никакие покровители тебе не помогут. Мы и до них доберёмся.
— Попробуйте, мальчики, попробуйте. Вера, она ж для того и существует, чтоб поддерживать в трудную минуту?
— Алварес, я тебя ненавижу! — простонала в который раз Дайенн, прикладывая к ссадине над виском лёд. Жаловаться, конечно, было грех просто в силу того, что им всем всё же удалось выбраться оттуда живыми. Но отчаянное бегство через непролазные заросли чего-то колючего и жгучего было не совсем тем, что она хотела бы запомнить о работе в полиции. Вселенная, почему она на это согласилась? Ну да, Алварес дал ей не больно-то много времени на размышления, просто взял в оборот, усталую и выбитую из колеи всем вчерашним… А Сайкей, даром что как старший должен бы быть рассудительнее, всегда поддержит любую авантюру старших по званию, даже если не удержится в процессе от ворчания.
Самому Алваресу, правда, тоже досталось — он в процессе бегства умудрился садануться боком о сучок и сейчас сдержанно постанывал, пока Лалья обрабатывал ему рану. Обезболивающее только начинает действовать…
— Думаю, шефу об этом говорить не надо, — изрёк Сайкей, осторожно ощупывая рану сквозь повязку.
Да уж, наверное. Что-то он скажет, наверняка, о том, что успех на Зафранте вскружил молодёжи голову и она решила, что теперь везде такими методами можно. Сложно представить, какими именно выражениями он это скажет, на то у него есть расовое и возрастное преимущество… но что-то — скажет.
— Это замечательно звучит особенно от тебя. У тебя огнестрел, как ты это надеешься скрыть?
— Обыкновенно, не пойду к Реннару просто. Само заживёт. Мы, дрази, сильные…
— Сайкей! Взрослый мужчина, что за детское поведение! Чтобы оставаться в строю, нужно беречь своё здоровье, оно не только твоё, от него зависит остальная команда…
Выдохлась Дайенн, впрочем, быстро — от Реннара она уже слышала немало о том, какие дрази трудные пациенты.
— Главное — чтоб нам тут… остатки здоровья не подпортили, — хохотнул Лалья, — после всего-то. Хотя сдаётся, Хистордхан понимает всё же, что нужно быть осторожнее. Он же не знает, сколько нас было и что мы успели увидеть. Трупы точно обстановку не разрядят. Трупов тут и так многовато…
От этих слов встрепенулся сгорбившийся в углу Тулпеше — язык иномирных гостей он знал плоховато (что ночью доставило немало проблем, и если б дело было только в кошмарном выговоре, из-за которого иногда вообще невозможно было понять, что он говорит), но слова, связанные со смертью и мертвецами, опознавал в речи прекрасно.
— Труп, да! Вы видеть! — его монументальный нос словно бы резал воздух перед ним, как воинственный клинок, — теперь вы знать, что это быть раньше правда. Мой бедный брат… Он видеть раньше, теперь вы видеть, надо, чтоб все видеть потом. Этот Хистордхан работать злу! Друг мёртвых — враг живых… Он принимать в свой дом скверна, и она быть рушиться на всех нас! Кто знать, сколько мертвецы у него! Кто знать, сколько пострадать, как мой брат!
— Между нами, уж будем честны, — огрызнулся на эту тираду Сайкей, — вашего брата лишила жизни его же родня!
Тулпеше повернул крановую стрелу своего носа в сторону дрази.
— Вы, чужаки, можете думать — его можно быть раньше спасти. Может, вы правы. В наши родные края не делать так. В наши родные края решать нушмека, древний закон говорить — кто не двигаться, не издать речь, тот не живой. В нём разрастаться тление, отравлять его и всё вокруг. Так не должно быть. У нас не возвращать мёртвые к жить.
Всё-таки надо отдать должное мужеству этого коротышки — дом Хистордхана для него ведь что-то вроде филиала преисподней, и однако же он решился провести чужаков туда. Хотя, рабочие-кровельщики по логике вещей ребята не робкого десятка.
— Мёртвых нигде к жизни не возвращают, — проворчал Сайкей, — но этот-то не был мёртв! Ну, нет у вас там возможности ставить парализованных на ноги, и вы решили, что милосерднее дать ему умереть — я вас осудить не готов. Даже думаю, что вы правы. У нас, дрази, мужчине немощь страшнее смерти. Но…
— Не быть бы так, если бы не этот Хистордхан! Или мой брат может раньше сам упасть от гора вниз? От гора, в который расти? Больше птица упасть или рыба тонуть, не мой брат падать от гора! Его толкнуть! От Хистордхан! От скверна, которая видеть раньше мой брат, где работать у Хистордхан! От жить и знать, что Хистордхан работать злу! Не свои руки, чужие — Хистордхан толкнуть мой брат, чтобы он мертвец! Не быть раньше мы пустить Шудвеке к мёртвые совсем, если не быть раньше это его толкнуть, если не быть раньше это Шудвеке видеть мертвец в дом Хистордхан! Проклятый дом!
Гадать, сколько лет Тулпеше, не пришлось — сам сказал, что 35. Учитывая, что живут зенды в среднем 60 — это должен быть зрелый, солидный мужчина. Что ж, может быть, таковым сам Тулпеше себя и считал, а вся его родня едва ли — ведь он всё ещё не обзавёлся собственной семьёй, и работал не столько потому, что хотел скопить на обзаведение хозяйством — семья, из которой он происходил, была многодетной, и надежд на наследство особых не было, сколько потому, что трудная и рискованная работа кровельщика влекла его всё-таки больше, чем однообразие крестьянского труда. Во всяком случае, не один раз этот рыжеватый проворный мужичок с острыми серыми глазками подчеркнул, что финансовая независимость — это то, чем они с братом всегда гордились.
— Если вы были уверены, что вашего брата покушались убить — почему вы не заявили?
Дайенн посмотрела на Лалью тоскливо — где он был, когда тот же вопрос задавала она? Горный народец, живущий по своим законам — тогда ведь и самим пришлось бы отвечать за то, что добили родственника, переломавшего все кости, официальное разрешение лишать жизни здесь есть только в отношении преступников. Да и какие доказательства? Железобетонной уверенности родни, что сам Шудвеке сорваться не мог, для суда недостаточно. К тому же, и винили в произошедшем не только Хистордхана, но и самого пострадавшего — понесло ж его в столицу, ближе, что ли, работы не было, да ещё и младшего брата потащил, и самих себя — что не сумели удержать, отговорить.
— А вы заявить? Заявить, что к вы стрелять, что к вы угрожать?
— Ну, мы — это другое… Мы всё-таки сами полезли в его дом…
Да уж. Зафрант повлиял, что сказать. Решили, что теперь везде так можно. Уже сейчас у Дайенн были некоторые вопросы к себе, почему она не удержала коллег от этой идиотской, самоубийственной авантюры, а ведь должна была, обязана была. А завтра, надо думать, это непонимание будет ещё обширней и катастрофичней. Хотя как знать, ожоги лазера, обработанные заживляющей пеной, уже болеть не будут, и осознание того, что все выстрелы, а было их немало, прошли вот так по касательной, нанеся вред главным образом одежде, может действительно вскружить голову. Дёшево ведь отделались. Кроме Сайкея, который, впрочем, тоже утверждает, что дёшево, в его жизни столько всего пострашнее бывало — он бы даже перечислил, да ведь не о нём сейчас речь.
— Тулпеше, — голос Алвареса звучал уже заторможенно, наркоз начинал действовать, — можете повторить ещё раз, сколько жильцов в доме? Ну, как вы запомнили? Конечно, прошло три года…
— За три года многое могло измениться… — осторожно начала Дайенн, но осеклась. Ничего не менялось за почти 30 лет, с какой стати изменилось бы за три года? Да, это действительно странно… Но есть ли основания не верить официальным данным?
