— В общем-то, он прав. На тебя слишком многое свалилось…
— А на кого тут — мало? Девентри говорит, Гархилл утром сознание потерял. Не ел давно! То Минбар звонит, то Маригол, то Земля, и все считают, что они у него единственные и самые важные… Свалится ещё больше, когда я дойду до своей комнаты. Потому что надо будет, действительно, звонить им… а я знаю, что Офелия сейчас одна, Виргиния на вылете где-то в маркабском. Я просто оттягиваю этот момент. Есть вероятность, что подробностей ей не озвучили при запросе, но…
Оттягивание… Это правильное выражение. Но сколько ни оттягивай — в конце концов, придётся. Реннар, в самом деле, закончил. Теперь дело за ней, и если она оставит это на следующую смену, легче совсем не станет. Надо идти к Авроре. Этой девочке, которую Лоран назвал женой Элайи, а Г’Тор назвал существом, и в этом его понимали все, кто хоть пять минут пробыл в обществе этого ребёнка в нарядном, почти кукольном платьице, перепачканном кровью. И дело не только в её ментальной силе — поистине страшной, разрушительной силе. Сквозь её улыбочки, нарочито детские интонации и прочие кривляния слишком ясно проглядывало что-то совсем не детское, порочное, злое. Это приводило в оторопь, а если ещё честнее — пугало. Нирла, при всём том, что ей пришлось пережить, оставалась ребёнком. Это существо с детским лицом и голосом ребёнком не было.
Отчего-то вспоминались те зимние каникулы, которые Элайя едва не целиком провёл в доме Лаисы с детьми. Когда они с Элом и Уильямом втроём целыми днями гуляли в парке, на катке… В Эштингтоне сильных морозов не бывает, да и снега выпадает не слишком много, поэтому каток был крытый, в помещении. Эл долго боялся выйти на лёд, но Уильям его всё-таки вытащил, и потом его уже самого было не загнать домой… Потом по пути брал что-нибудь к чаю, обязательно горячие мясные пирожки для Гани… Ганя редко ходил с ними, на каникулах его облепляли одноклассники Элайи и их младшие братья и товарищи, им нравилось общаться с необычным юношей, слушать его рассказы. О семье, об удивительных событиях, которые происходили с теми, кого он знал.
— …И больше никогда в жизни он не смотрел ни на одну женщину, — суровым, торжественным тоном заканчивал он повествование о своих приёмных родителях, когда они вошли.
— Расскажи ещё о семье Вадима! — просили ребятишки, — ты рассказывал в прошлый раз, как товарищ Лаиса познакомилась с Рикардо, как они вместе сражались против захватчиков на Центавре. А что было потом?
Мама как-то сказала, что это, пожалуй, больше всего восхитило её в корианском языке — как много в нём слов о любви, о всевозможных оттенках отношений. Больше, чем в центаврианском. Есть слова для любви, сопровождённой брачными узами, и для любви запретной, для любви как нежной привязанности и любви как страсти, лишающей разума, для любви безответной и любви взаимной. Всё это разные слова, хоть чаще всего однокоренные. На Минбаре о Рикардо всегда говорили как о её супруге, подчёркивая этим несомненность и святость их союза, понимая, что для неё, центаврианки, это имеет особое значение. На Корианне и для этого есть разные слова — для супружества как формальности, уточнения, что такие-то двое оформили свои отношения официально, для супружества как совместного проживания и ведения быта, и было слово, наиболее близкий перевод которому можно было найти в минбарском языке и, как ни странно, в дилгарском. Избранник с суффиксом взаимности, вторым корнем в этом слове было «задача, дело». Союзник, соратник, с которым связывают любовные отношения — происходящие из этого общего дела или в нём укрепившиеся. Совершенствование в языке было очень важно для Гани, поэтому он проводил столько времени в таких вот беседах. «Если ты смог что-то объяснить одиннадцатилетке — можешь считать, что ты знаешь предмет», — сказал как-то Маркус, проверяя у Гани домашнее задание по математике и обнаружив, что сам встал в тупик.
И теперь Ганя подбирал слова, чтобы рассказать этим детям о событиях, перевернувших вселенную и прошедших мимо Корианны. В то время, когда отряд Рикардо Алвареса вёл свою тайную героическую деятельность на Центавре, родители этих детей, вернувшись в Эммермейнхе в заслуженный отпуск из Сурамбы или Кайде, где строили дома, учили детей или изготавливали противоядия от укусов бесчисленной недружелюбной местной фауны, думали — что ж, теперь, пожалуй, можно и родить детей. Некоторые из этих молодых людей там, в этих командировках, и познакомились, а некоторые ещё раньше, будучи возраста Гани в те времена, когда революционная волна омыла последний континент. Они знают, что это такое — когда история творится на твоих глазах, но у них это была другая история. И сосредоточенно хмурятся, соотнося в уме — что происходило на Корианне в тот период, в какие годы это было… Рикардо Алварес родился после дилгарской войны. На Корианне примерно в те же годы тоже была война, отцы Велли Рееарно и Альхире Чайн участвовали в ней — по разные стороны фронта. Нил Киндар и Улло Даркани не участвовали в ней, думал в это время Вадим, не на фронте. Они уже тогда были сотрудниками службы безопасности, уже тогда участвовали в создании грандиозной мистификации…
— Тебе обидно, наверное, что твои предки были в этой войне… злой стороной? — тихо спросила Ганю сидящая рядом девочка.
— Обидно, конечно. Какими бы разными мы ни были внешне, как бы по-разному ни были устроены — всем нам хочется гордиться предками, черпать жизнеутверждающие, созидательные примеры в их пути. Мои предки были сильны, очень сильны и очень умны… Но на Земле они споткнулись, потому что земляне храбры и мужественны, и потому что всегда есть то, на чём споткнётся захватчик, где окончится его гибельный, неправедный путь. Путь дилгар был неправедным, потому что, имея большую силу, они уничтожали слабых на своём пути. А истинная сила — это сражаться лишь с сильным, равным противником, и опекать и поддерживать слабого. Сильный не вынет меча лишний раз, так это сейчас у Альянса. Поэтому иногда смысл жизни потомков — не в том, чтоб продолжить дело отцов, упрочить ту память, что есть о них, а изменить её, искупить своей жизнью, вырастить добрый плод на дереве, которое считали ядовитым…
Легко ли рассказывать о событиях, очевидцем которых ты не был, о людях, с которыми ты лично не встречался? Ну, каждый учитель истории как-то справляется. Юные корианцы, путаясь в иномирной хронологии, порой не сразу понимали, что Ганя не знал голубоглазого рейнджера, который должен был погибнуть на своём безумном пути тысячу раз — но так обидно погиб, когда они уже почти победили, не знал рыжеволосого телекинетика, разминувшегося во времени со своим двоюродным братом, их одноклассником. Они жадно расспрашивали его о Джоне Шеридане — человеке, отстоявшем Корианну… Такая смешная штука жизнь, говорил Диус, они здесь инсценировали крушение инопланетного корабля в то время, когда там, за границей их неба, была тьма-тьмущая этих кораблей, но они не знали об этом.
Ганя думал, что будет сложно объяснить детям про войну Изначальных, но оказалось — не сложнее, чем дилгарскую, или земляно-минбарскую, или нарно-центаврианскую. По опыту своей истории они уже знают, что иногда более технологически развитые народы воюют не напрямую, а руками тех, кого считают дикарями.
— Получается, они проделывали над вами примерно то, что, как нам внушали, проделывали вы над нами.
Сложнее им оказалось понять войну телепатов, точнее — сам факт, саму основу этого противостояния. На Корианне очень мало телепатов, и на самом деле вплоть до падения зондов Гидеона на большей части планеты пси-способности считались мифом, сказками дикарей или розыгрышами фокусников. Да, можно сказать, что Элайя и его семья вызывали у них опаску — но у детей есть такое замечательное свойство, тянуться к тому, что их пугает, пытаться это исследовать, понять…
— Госпожа Дайенн, примите соболезнования.
— Спасибо, Лалья.
— А что же это вы, отпуск-то для похорон не возьмёте?
