— Это уж точно.
Аврора. Если она всё правильно поняла из сдержанных и обтекаемых показаний Лорана Зирхена, эту девочку зовут Аврора, и она второй лидер в их… сообществе. Точнее, расследование покажет, кто здесь второй, кто первый.
— Аврора… — Дайенн, брезгливо переступая через лужи крови и ошмётки тел, подошла к ним, — что с твоими руками, с твоей одеждой? Чья это кровь?
Аврора нарочито удивлённо посмотрела на своё платье и на руки, сейчас пустые — что не успокаивало, вовсе не успокаивало.
— Ой, тётенька, это такие пустяки! Кровь одного плохого дяди, который когда-то отрезал моей подружке язык, после чего она умерла от сепсиса. Вы знаете, что такое сепсис? Вижу, знаете. Ну, вот я и вырвала язык ему. Знали б вы, до чего трудно вырвать человеку язык! Скользкий, противный, фу! А уж кровищи…
Вадим смотрел на брата, на его спокойное, улыбающееся лицо, и думал о том, что проще и легче бы было сейчас не верить, что перед ним действительно Элайя. Нет, он понимал это слишком хорошо, хотя здесь не было ни распятых тел, ни буквы в кровавом круге. Это всё сделал действительно он. Это понимание стояло в его глазах, больных глазах со зрачками разного размера — первый признак, заставивший врачей ожидать, что у ребёнка будут проблемы с мозгом. Когда-то ему казалось, что самое худшее об этих проблемах он знает — телекинез, порой вырывавшийся из-под контроля и оставлявший Элайю забившимся в панике в угол разгромленной комнаты, приступы истерик, головные боли, после которых он не мог вспомнить, что говорил или делал. Но всё это… ко всему этому можно привыкнуть, с этим можно жить, ежедневно страдая и надеясь, что средство однажды найдётся и от этого. Можно было всё равно, выговаривая Элайе за очередную его вспышку, говорить, что он нормальный ребёнок, что у него всё есть… Самому верить в это… Но дело даже не в трупах и не в веренице кровавых картин там… Что-то тёмное, страшное вставало сейчас за его спиной, а может быть, в нём самом.
— Элайя… Ты не помнишь меня? Не узнаёшь?
— Узнаю… Что такое узнавание, Вадим? — парень наконец повернулся, разновеликие зрачки едва заметно дрогнули — или в них дрогнули блики свечей, — я знаю, что ты мой родственник. Знаю, хоть и не помню этого. И наверное, это знание жило во мне все эти годы, как знание о местах, где я никогда не бывал, как умение говорить и писать… Я не помнил твоего имени и лица, но знал, что ты есть — нечто мне близкое и в то же время непостижимое, что занимало важное место в моей памяти, больше мне недоступной. Моей… ты стал чем-то вроде символа этой неуловимой памяти и моего собственного, потерянного среди отголосков «я», человек без имени и лица. Иногда, кажется, я видел тебя во сне, но наутро не мог вспомнить…
Вадим сглотнул.
— Но ведь ты всё-таки узнал…
Элайя сделал шаг вперёд, обходя стол медленно, как и Дайенн до этого — но это была медлительность не опасающегося непредсказуемых действий, а знающего, что спешить больше некуда.
— Да. Я знаю, кто ты… Но я не знаю, кто я. Кто говорит сейчас с тобой.
Подойдя к Вадиму, он протянул обе руки ладонями вверх.
— Но я доверяю тебе, как доверял когда-то, в той жизни, которой я не помню.
В тот же момент Вадим защёлкнул на его запястье браслет наручников. Второй браслет был на его руке.
В первой комнате транталлилы, негромко переговариваясь, помогали врачам грузить на носилки пострадавших и мёртвых. Все как один разгибались и смотрели ошарашено на странное шествие — Дайенн, крепко держащую за руку перепачканную кровью и безмятежно улыбающуюся девочку, Вадима, ведущего худого, бледного юношу с опущенной головой.
— Алварес, это чего… свидетели или подозреваемые? Мать честная, они ж совсем дети! И всё, что ли? Больше там никого живого-здорового и нету?
Подойдя к лестнице, Дайенн растерянно посмотрела вниз — под весом транталлилов почти все ступени осыпались, оставив только погнутые железные каркасы, и, воззвав к остаткам самообладания, приготовилась взять девочку на руки.
Элайя поднял голову, посмотрев на растерянную девушку и Вадима. Потом прикрыл на секунду глаза, глубоко вдыхая. Вокруг них образовался прозрачный шарообразный купол.
— Не бойтесь. Я спущу нас вниз. Глаза можете закрыть.
Купол дрогнул и медленно, осторожно, словно мыльный пузырь, поплыл вниз. Когда он коснулся земли, его стенки растаяли.
========== Гл. 18 Немного кошмара ==========
«С недавнего времени вошло в моду отрицать эту начальную ступень половой жизни человека. Хотят избавить человечество от этого «позора». И при этом ссылаются не только на отсутствие какого-либо прямого доказательства, но особенно на пример прочего животного мира; относительно последнего Летурно («Эволюция брака и семьи», 1888) собрал множество фактов, показывающих, что совершенно неупорядоченные половые отношения свойственны и здесь низкой ступени развития. Однако из всех этих фактов я могу вывести лишь то заключение, что они абсолютно ничего не доказывают в отношении человека и его первобытных условий жизни. Длительное парное сожительство у позвоночных животных достаточно объясняется физиологическими причинами: например, у птиц тем, что самка нуждается в помощи в период высиживания птенцов; встречающиеся у птиц примеры прочной моногамии ничего не доказывают в отношении людей, так как люди происходят ведь не от птиц. И если строгая моногамия является вершиной всяческой добродетели, то пальма первенства по праву принадлежит ленточной глисте, которая в каждом из своих 50 — 200 проглоттид, или члеников тела, имеет полный женский и мужской половой аппарат и всю свою жизнь только и делает, что в каждом из этих члеников совокупляется сама с собой»*.
Дайенн свернула файл — к своему месту, через нагромождения натащенного Шлилвьи дополнительного оборудования, пробирался Алварес.
— Ты… был у него?
Вадим мотнул головой.
— Вести допрос, как родственник, я не вправе. А просто поговорить… по дороге у нас разговор, как ты видела, не сложился. И не уверен, что сложится теперь.
— Всё в порядке, — со своего места поднялся Махавир, — займусь я. Мне Реннар как раз переслал результаты первичного сканирования — ну, всё действительно как-то… не очень-то позитивно. Но ты ведь понимаешь, допросы допросами, а есть разговор, которого я за тебя не проведу.
Его-то отряду тоже не пришлось скучать на Мариголе — в городе, под такое дело, началось мародёрство. «Но куда они дальше-то собирались с награбленным?» — «Там, как бы помягче, не гиганты стратегической мысли». Грешным делом, хорошо, что хозяева большинства из этих субъектов, в несколько фрагментированном виде, обретались в том самом здании — теперь не компасируют мозги Альтаке по поводу вопиющего и безобразного изъятия немаленькой такой части их работничков. Потому что некоторые тут, оказывается, из ориентировок ещё Брикарнских… На этом проклятом Мариголе порядочные люди вообще есть? — ворчали дрази-силовики, рассредотачиваясь в надзор и помощь ремонтникам по срочному доведению до ума ещё нескольких камер. За частью мелкой шушеры вот-вот пришлют с Казоми, Альтака готовит документы на передачу…
— Он не имеет смысла, Махавир. По крайней мере, до тех пор, пока врачи что-то не сделают…
— Ты домой-то сообщил? В смысле, запрос для идентификации-то послали сразу, по протоколу о беспамятных, я не об этом. Кто уже только не сказал, что оказаться на твоём месте совсем не хотел бы, тебе, поди, слушать это сейчас хуже ножа. Но они же там… они ведь думают и о том, как ты с этим всем… я бы думал. Знаешь, ты что-то совсем расклеился, тебе точно надо сейчас быть здесь?
— Смена только через 4 часа заканчивается, — бесцветным голосом ответил Вадим.
— Смена сменой… Иногда от формы можно и отступать. Ну, если что, Альтаку возьму на себя. Талантов Вито Синкара у меня, слава Всевышнему, нет, но уж как-нибудь.
Дайенн посмотрела вслед покинувшему кабинет коллеге, потом перевела взгляд на напарника.
