— Помнишь, когда нам удавалось куда-то выбраться всем вместе…

— Помню, конечно, не так много было таких случаев. И выбирались обычно не дальше Парка…

— Или когда приезжал в нашу школу и к нему так же подбегали дети… Мне хотелось стать каждым из этих детей, обнять его каждой из этих рук. Зато мне… мне достались такие объятья, которых больше никто не может, не должен представлять… Кроме тебя, и Лиссы Схевени.

Илмо бережно принял из рук Вадима бутылку и отпил тоже.

— Мы разделили это… И всегда будем делить.

Вадим судорожно стиснул его руку.

Злые языки трёх откатившихся от Корианны в космическую тьму волн говорят — всегда есть закулисная сторона, чем более яркими красками рисуется образ героя, тем больше грязи, значит, эти краски скрывают. Им всегда находится, кому радостно вторить — даром что эти-то, иномирные, что могли б знать о корианских героях и закулисьях. У них был только один источник информации — существа, подобные семейству Дерткин, не понимающие, в какой момент всё сломалось, и уволенный безопасник из героя анекдотов превратился просто в героя, а потом в икону для миллионов. Потом, правда, были и делегаты Альянса, с разной степенью осторожности подтверждающие, что корианские герои могут производить, конечно, впечатление разное и противоречивое, но определённо — они искренне верят в то, что делают и готовы положить на это жизнь. Но полагающие жизнь для таких ещё непереносимее, чем одержимые властью, местью или что ещё они приписывают своим врагам, меря их исключительно по себе. Дело обыкновенное, говорил Диус, они и с собственными героями так. На Джона Шеридана грязь лили при жизни, после смерти тоже не очень-то стесняются — при этом его соотечественники, конечно, в первых рядах. Кому прощаются честность, верность принципам и мученичество… Людям неуютно на фоне святых, вздыхала Виргиния, им непременно нужно доказать, что святые вовсе не святы — им тогда дышать легче становится. Как дочь человека, которого называли святым именно с сарказмом, она об этом много имела сказать, и говорить не стеснялась. «Зато вот я не святая, ни в одном месте не святая, об этом лучше крепко помнить. А то Фа — она всегда на мне…». Но Виргиния хотя бы фамилией никого на самоубийственные выходки не провоцирует, а Диус вот дважды ходил в суд после закономерной реакции на неуместные и откровенно бестактные вопросы… Они оба предупреждали Вадима, что легко не будет, когда в нём опознают «приближённого корианской партийной элиты», вопросы про «не героя, а человека» редко допускают ответы про — хорошего человека, необыкновенного человека, любимого человека. Доказано уже многими.

Конечно, что бы они там себе ни пытались додумывать и выдумывать — этого они не знали, да наверное, это было и слишком просто для них. Феризо Даркани пил. Нечасто, но срывы случались, и для Вадима это было первое знакомство с адом — так он и привык понимать ад, как бессилие. Буйные алкоголики переворачивают жизнь всех причастных и непричастных — и тем самым оповещают о своей проблеме, и им оказывают помощь, если только это ещё возможно. Тихие алкоголики разрушают себя максимально невидно для окружающих, не желая обременять их своими проблемами — и попробуй докажи им, что это в принципе невозможно. Так бывало в периоды затишья в работе — вот такова она и есть, безысходность, любому человеку хотя бы иногда нужен отдых, невозможно нестись бешеным галопом на протяжении более 30 лет. Невозможно, но именно к этому он, кажется, стремится, потому что остановиться, выдохнуть — значит упасть в беспросветную опустошённость, в тоскливую тьму, в запой. Пассажиры что «Исхода», что «Реквиема» перебьются без такого праздника — поразглагольствовать о демонах, терзающих душу Феризо Даркани. Может, младшее поколение искренне видит в этой роли своих менее удачливых родственников, а старшее должно бы осознавать собственное лукавство. Вора и убийцу не превращают в трагические фигуры большие масштабы и замысловатость их преступлений. Интересное дело, сказала как-то Виргиния — в одном прямом эфире сильно отклонились от обсуждения ситуации с сектором Маркаба в сторону обсуждения ближайших соседей — вот до всей этой истории с инопланетянами Даркани был ценным для своей конторы и государства в целом сотрудником, ловил ребят, с которыми вы, вот как на духу, не захотели б соседствовать: террористов, минирующих школы и больницы, лидеров тоталитарных сект, учащих последователей грамотно накладывать на себя руки после переписывания всего имущества на общину, наркоторговцев, похитителей людей. С этим пока всё нормально, от таких кадров обществу можно защищаться вплоть до смертной казни? И после окончательного торжества революции он стал опять же безопасником — да, главным, не в силу карьерных амбиций, а в силу хотя бы того, что общественные катаклизмы вносят поправки в кадровый состав, часть вышестоящих мертвы, часть отбыли с той или иной волной эмиграции, часть по возрасту, состоянию здоровья и оценке своей способности к адаптации в новом обществе предпочли выбыть на пенсию и вести тихую уединённую жизнь. Даркани, может быть, тоже хотел бы вести тихую уединённую жизнь, но это сложно, зная, что и теперь где-то минируют школы и больницы, организуют массовые самоубийства под лозунгом верности божеству, похищают, порабощают, убивают людей. Короче говоря, почему всё резко меняется, когда речь идёт о Советской Корианне, а организованная преступность вешает на себя тот или иной политический ярлык — и это живо делает её жертвами системы, просто отстаивавшими свой путь? Ладно, хорошо, террористов не любит никто, но как же невинно убиенные богачи, не успевшие на «Исход» и не допущенные на «Реквием»? О, среди них тоже такие зайчики были, вот можно привести пару примеров… обсуждение тут же вернулось к Маркабу.

…Будто эти поводы, причины не очевидны. Суна. Предательство семьи. Весь тот огромный кусок жизни, который отравил Киндар. Погибшие товарищи. Всё то, что жизнь заставила узнать… о действиях не каких-то вымышленных исчадий далёкого космоса — своих же, корианцев над корианцами. И половины бы хватило.

Обманчиво-тихий вечер. Тот самый кабинет, только теперь на занимающей всю стену карте не стрелочки передвижений очередных, Изначальные б их побрали, «борцов за независимость», а метки с обнаруженными схронами, оставшимися после них, ориентировки и возможные районы обитания некоторых деятелей, которых так пока и не поймали. За все годы только это здесь изменилось, да компьютер — на позволяющий видеоконференции прямо отсюда. Стол тот же, те же шкафы и узкий диван с потрескавшейся обивкой, на котором неловко прикрывшаяся пиджаком фигура — старый, больной, усталый человек… Великий, всё равно и навсегда великий. Объятый алкогольным сном — у центавриан говорят «соединился со своим внутренним я»… Если к этому стремился Феризо Даркани — доставляло ли ему это, по крайней мере, на какое-то время, успокоение? Сколько Ганя твердил — «вы не поймёте, вы не измените, вы можете быть только хорошими детьми, оправдывающими все потраченные силы, все принесённые жертвы». Это не помогало унять боль в груди — сердце у полукровки одно, а боль такая, словно болят два. Так и кончается детство — когда понимаешь, что научился на свою беду очень хорошо разбираться в иномирных лицах, и видишь, какое это лицо осунувшееся и постаревшее, понимаешь, что сидишь перед бездной, вот он, твой кошмар, и он останется с тобой навсегда. «Отец, не надо… не надо…»

Он тогда взял со стола недопитую бутылку — и сам не заметил, как приложился к ней. Разделить с тобой твою чашу… Семья не ждала в тот вечер домой — знали, что пошёл с Илмо, знали, куда и почему. Однажды приходится смириться, говорила мать Гане — дети вырастают и больше не обязаны нести бремя показного неведенья о том, что у взрослых бывают проблемы. Приходит пора другого бремени… Втроём с Лиссой и Илмо они перетащили его в машину, Лисса увезла его. А они остались — он, Илмо и бутылка… Ему было тогда пятнадцать, Илмо — двадцать два…