Действительно, хорошо устроились, хмыкнула про себя Дайенн. О практике «сдачи в аренду» рабов она уже слышала немало. Состоятельные граждане тех миров, где рабство было законным, могли иметь до десятков тысяч рабов, которых предоставляли для крупных предприятий, имея за это долю в выручке — большую или меньшую в зависимости от того, жили ли эти рабы у хозяина на балансе, и на работу просто ездили, или переселялись в заводские городки, и тогда расходы по их обеспечению жильём и питанием нёс владелец завода. Император Котто, не отменяя рабство в целом, повёл наступление главным образом именно на эту систему, запретив использование на предприятиях рабского труда и предписав выкуп всех этих работников у хозяев — 50% на этот выкуп выделяла казна, 50% ложилось на плечи самих рабов, рассрочка варьировалась. Согласно 5 пункту указа, 25% уплаты мог взять на себя работодатель, если хотел, чтобы работники оставались у него и дальше — то есть выкупал половину их долга, в общем, в выигрыше оставались все, кроме собственно рабов, просто попадавших из одной кабалы в другую.
— Позвольте нескромный вопрос личного характера, господин Крин. Вы не скучаете по родине?
Собеседник улыбнулся — зубы блеснули схоже с бликами на кольце, украшающем его палец. Довольно забавно — у одних рас, например, землян, центавриан, да и минбарцев, белоснежные зубы считаются символом красоты и здоровья, а жёлтые вызывают неприятное впечатление, а у других скорее наоборот. Вот у хурров белые зубы в принципе-то допустимы, но ещё нормальны для женщины, мужчина же с белыми зубами будет считаться, мягко говоря, хиляком. Дентин некоторых рас минбарского протектората и вовсе имеет откровенно выраженную цветность, а белые улыбки иномирных гостей с чем только между собой не сравнивают. У господина Крина зубы, конечно, не жёлтые. Не как у хурров или тичола. Они с желтоватым отливом, схоже скорее с золотом. Таким золотом, какое на Земле называют белым, а на Минбаре лунным.
— А что такое родина, госпожа Дайенн? Вот мой дед переехал из своего провинциального города в столицу в возрасте 15 лет, поступив на учёбу. Можно считать, что он расстался с родиной? Конечно. Но столица дала ему образование, карьеру, дом, семью, а в дальнейшем и президентский пост. Мой отец с семьёй покинул страну, когда начались волнения — покинул ли он родину, поселившись в Эмермейнхе? Конечно. Но это дало ему время на подготовку к эвакуации, и он грамотно распорядился этим временем. И наконец, мы покинули планету, когда мне было 10 лет — и теперь мы граждане Иммолана. Как видите, границы родины раздвигаются по мере потребности человека. Бояться покидать родину — это никогда не выезжать из того дома, где ты родился, если уж на то пошло. Ну какой прогресс, какое развитие могло б быть, если б все рассуждали так? Не выросло бы ни одного крупного города, не было бы основано ни одной космической колонии. Во всём происходящем надо искать плюсы, госпожа Дайенн — там делают деловые люди, не нытики. Мы не причитаем, что нас изгнали и всего лишили — потому что мы выселились сами и сами не позволили лишить нас всего. Как я уже говорил, мы приехали не с голым задом, как большая часть второй волны…
— А ваши счета не арестовала новая власть? — удивилась Дайенн, — или вы успели перевести эти счета в другие банки?
— Уже не было никаких счетов, — Крин снова блеснул золотом улыбки и кольца, — это азы, которые необходимо понимать тому, кто не хочет кончить жизнь на паперти. Кому и где на тот момент могла быть интересна валюта Корианны? Коллекционерам, разве что — как забавные бумажки с изображениями неких деятелей, которые для них никто и ничто, и мест, которых они никогда не видели. Я сам имею небольшую коллекцию банкнот с бывшей родины, то, что завалялось в плаще у матери… Деньги сами по себе не имеют никакой ценности, они лишь эквивалент действительных материальных ценностей, и имеют свою цену лишь постольку, поскольку вы можете на них что-то купить. Разве для вас имеет цену валюта мира, с которым вы не торгуете? Попробуйте расплатиться минбарскими деньгами в деревушке торта, где нет ни одного обменного пункта — не получится. Потому что на эти деньги никто ничего не сможет купить. Предложите человеку, живущему в лесу, миллион в самой твёрдой валюте — он откажется. Потому что там нет ни одного магазина. А вот топору он обрадуется. Отправляясь в мир, прежде не имевший с нами торговых отношений, тем более ввиду происходящих на родине событий, мы понимали, что брать валюту — бессмысленно. Немало семей второй волны как раз на этом погорели. Нет, мы не только своевременно обналичили все деньги, но и обратили их в действительный капитал. Драгоценные металлы и камни, они всегда стоят своей цены. Технологии — проекты, материалы, машины. Наш мир, конечно, относился к отсталым, но всё-таки у нас нашлось, чем заинтересовать принимающую сторону. Продукты питания и промышленные товары, которые могли нам понадобиться, чтобы первое время мы не нуждались ни в чём. Ну, предметы искусства и антиквариат — это тоже оказалось неплохим вложением, центавриане любят такие вещи и готовы за них платить. И закупить всё нужное даже не составило больших трудов, идиоты, ещё верящие в реванш, охотно обращали в деньги всё, даже когда под их контролем оставалась одна Эмермейнхе, когда было уже понятно, что никакие деньги не помогут, когда не будет тех, кто их возьмёт. Сложнее было соблюсти в тайне старт «Исхода»…
На Земле зубы принято сравнивать с жемчугом, на Минбаре — со снегом, на Корианне — с золотом, и это сравнение тем лестнее, должно быть, звучит, что запасы золота на Корианне в принципе невелики…
— Поверить не могу! Вы гордитесь тем, что обокрали собственный мир? Вы взяли то, что создавалось трудом его жителей и сбежали, как крысы, и это считаете своим достоинством? Вы хуже мародёров, обирающих мёртвых — вы обобрали живых в минуту величайшей нужды…
Рот корианца дёрнулся в ухмылке.
— Не мы ввергли их в эту нужду. Но мы не обязаны разделять эту нужду с ними, разве нет?
Алварес говорил, сейчас почти всё золото его новой родины работает — когда первейшей задачей встал выпуск огромного количества новой электроники, чтобы не только восполнить военные потери, но и обеспечить те уголки мира, где и с телефонией было исторически очень и очень плохо, то в разных городах, независимо, возникли инициативы по сдаче государству изделий из золота. Женщины приносили украшения, мужчины — медали. Как бы ни дорога и памятна была вещь, общее и такое великое дело было дороже. И сейчас на Корианне практически не встретишь золотого кольца или статуэтки. Даже некоторые музейные ценности пошли в расход — предварительно с них сделали копии из недрагоценных металлов, просто чтоб помнить, какими они были. Теперь ясно, благодаря кому.
— Не вы — а кто же? Разве то, что вы вывезли, что составляет основу вашего благосостояния здесь, не сокровища всего вашего мира, не должно принадлежать всем его жителям? Разве только вашими руками они создавались? На каком основании вы присвоили это всё себе?
— На основании обычной сделки купли-продажи, — оскалился Крин, — как в любом мире. Вы, значит, социалистка?
— Что? — опешила Дайенн.
— Я должен был предполагать. Такое общение не проходит даром. Раз Корианна выползла на галактический простор, то будет стремиться весь мир инфицировать своей заразой. Забавно, что с одной заразой, — он кивнул на буклеты, — вы боретесь, а другой потворствуете. А разница в чём?
Забавная, действительно, штука жизнь. Если б она как раз недавно так не углубилась в справочные материалы, если б отложила этот вопрос на день, на два, и если б, против всякой логики и порядка, столько не проговорила с Алваресом — она б не понимала сейчас значения этого кольца на пальце Крина. Простенького, скромного кольца — и это простота богатства, можно не сомневаться, золото это высшей пробы. Это личная вещь, конечно. Сколько у них таких личных вещей, у каждого. И сколько они вывезли в виде монет, слитков — чтоб обменять на ценности, нужные им в бизнесе, в комфортном обустройстве на новом месте. Запасы ценных веществ на планете таковы, каковы есть, если изъять столь солидную часть, изъять совсем, прочь — планета новых уже не родит. И чем-то придётся жертвовать — браслетом, подаренным ещё бабушке дедушкой, чашей, в которой возжигался святой огонь… Упрекать в пренебрежении к семейным и религиозным ценностям в этой ситуации немного сложнее.
