Дайенн зажмурилась, переваривая услышанное. Представить… если вспоминать наиболее жаркие летние дни, когда они с Мирьен получали строгие выговоры от матери за то, что много времени провели на поле — нет, не представить. Да, это было жарко, но не нестерпимо, мать больше боялась даже не солнечного удара, а возможных повреждений кожи от длительного воздействия ультрафиолета. И волос. Волосы для родителей долго были чем-то чуть ли не мистическим, они прилежно читали всё, что было в доступе, о строении и свойствах волос разных рас. Можно вспоминать те случаи, когда ей приходилось довольно много времени провести перед раскалённой печью, это бывало нечасто, но бывало…
Нет, на самом деле тут не проведёшь параллелей с собственным, слишком малым и скудным пока жизненным опытом. Тут нужно вспомнить истории из Свитков Бездны — о тех, кто умирал посреди океана или космоса, осознавая, что даже не дни, а минуты его сочтены, что помощь не успеет. И ужаснуться, ведь Дэвид Шеридан не воин. Он, несомненно, читал эти свитки — в силу полученного образования и в силу профессиональной деятельности, но от него не требовали глубокого погружения в них для испытания и воспитания крепости духа. Дайенн же помнила, что в один из тех жарких дней они с Мирьен как раз потому и ушли на полдня в поле, что накануне прочитали последние записи Йанира из Звёздных Всадников, погибшего в первой битве с Древним Врагом…
— Почему девочку считали злым духом? Что она, такая маленькая, могла сделать?
— Маленькая она для тебя, Дайенн, а там дети этого возраста уже вовсю работали на полях и в шахтах. Ничего она не сделала. Она просто была телепаткой. Я говорил, это редкое явление на Корианне, и дикое племя в Кунаге точно ничего не могло знать про ворлонские гены. Они привыкли просто избавляться от того, что видится потенциальной угрозой. Шериданы добились её перевозки в Эштингтон, там было, чьим заботам её поручить. Она так до конца и не восстановилась. У жителей таких экстремально жарких широт слуховые отростки покрыты дополнительным защитным слоем из мелких чешуек, так же, как у жителей экстремально морозных широт — повышенными жировыми выделениями, но у детей этого ещё нет. Детская кожа очень нежна, поэтому родители, сколько могут, не выпускают их на солнце, либо повязывают на головы платки. Некоторые слуховые отростки обгорели, и слышала она после этого плохо. Впрочем, в тех краях было немало глухих. И это были везунчики, ведь они всего лишь оглохли, а не умерли от ядовитого укуса, от голода или непосильной работы.
Бессмысленно спрашивать, почему он так цепляется за негативные примеры относительно религии, почему все примеры мудрости, подвижничества, милосердия он игнорирует. Его так приучили. И конечно, такие истории для впечатлительного детского ума как раз идеальный метод пропаганды.
— Алварес, то, что ты говоришь — это, действительно, ужасно…
— Это всего лишь одна из историй, Дайенн. Была ещё история с взятием города-базы Ополченцев Народного Строя, именно так, не много не мало, они себя называли. Эти просуществовали дольше всех, их ликвидировали уже на моей памяти. Им ещё во времена революционных действий на континенте удалось захватить много оружия, окопаться в затерянных глубоко в пустыне селениях — фактически захватив их жителей в рабство, дав выбор между смертью и вступлением в их ряды. Их набеги принесли соседним городам и сёлам более чем достаточно зла. Они угоняли людей и скот, убивали партийцев — показательно и со вкусом, взрывали только построенные здания и сооружения. Всё, что подпадало под их определение «чуждого из-за моря» — что было им ненавистно вовсе не потому, что придумано в других странах, а потому, что применяемое именно так и именно теми, разрушало власть вождей и жрецов, власть управленцев на местах, получавших от развитых стран свою долю за эксплуатацию собственного народа. Они просто хотели сохранить всё таким, как удобнее всего для них, и ради этого были готовы на всё. И даже понимая, что возврат к дню вчерашнему невозможен, они своим нутром не могли принять дня сегодняшнего.
Пролетариат каждой страны должен сперва покончить со своей собственной буржуазией, вспомнилось Дайенн. Но что, если пролетариат одной страны слишком слаб, чтоб сделать это самостоятельно, в то время как пролетариат другой страны достаточно силён, чтобы разделаться не только с собственной буржуазией, но и другим помочь? Что же в этом нелогичного? Всё вообще более чем нормально, пока не переносишь это на вселенские масштабы…
— В любом другом мире таких называют террористами, бандитами, угрозой. Но всё меняется, когда мы говорим о Корианне. Там они, конечно, инакомыслящие, борцы за свободу, за национальные ценности.
— Алварес, прекрати, ничего такого я не говорила! Я не одобряю массовых убийств, ради чего бы они ни совершались…
— И была не менее замечательная история с диверсией на Севере — точнее, даже рядом диверсий, но все, кроме одной, обошлись малыми последствиями. А вот одна оставила без тепла город с пятью тысячами жителей при 40-градусном морозе. Для чего? Чтобы создать у людей впечатление недееспособности советской власти, сыграть на недовольстве… То же, чем занимаются здесь «Тени» и что вызывает у тебя такое возмущение.
Она не хотела больше никаких историй, Вален свидетель, нет. Она всё ещё вспоминала поле, где они с Мирьен, ощипывая увядшие соцветья, обсуждали записи Йанира, где сквозь слова прощания с близкими сквозили горечь и смертная тоска — от предельного, глубокого, страшного осознания, что это действительно конец, что нет надежды. Каждый воин должен быть готов к смерти… но какой смерти? Удар меча или выстрел — это быстро. К этому, на самом деле, и готовиться-то не надо. Иное дело, когда ты понимаешь, что даже медитация с замедлением процессов жизнедеятельности не будет выходом — лишь продлением агонии, уже поздно, слишком мало осталось воздуха, слишком далеко сейчас божественный свет родного мира, вселенная не слышит, она не может слышать во всякий миг всякого… и прерываешь медитацию, чтоб сделать эту последнюю запись — и как, какой воинской выдержкой заставить голос не дрожать от слёз, зная, что даже то не факт, что твою разбитую машину, твой труп и эту запись кто-нибудь когда-нибудь найдёт. Может ли что-то лучше иллюстрировать понятие смертного отчаянья, чем ледяная космическая бездна? Где б ты ни был покинут на земле, ты всё же ближе к возможному спасению… Но было ли это так для Дэвида Шеридана в тот момент?
— А то, чем занимались, и готовы заниматься здесь, вы — это нечто другое? Разве вы не так же играете на недовольстве толпы в своих политических интересах?
— А у толпы нет реальных причин для недовольства? Или ты возьмёшься их отрицать? У нас нет нужды в диверсиях и терактах, нам достаточно указать на то, что реально есть, на чудовищные черты самой системы. Мы объясняем мир, а не искажаем его в чьих-то глазах.
— Да я тебе охотно верю, только не пойму одного — почему ты считаешь своё объяснение единственно верным?
— Сказала представительница культуры, где принято подчиняться без рассуждений.
— Мы подчиняемся авторитетам, и это нормально — подчиняться тем, кто старше, образованнее, мудрее, чьи заслуги не подлежат сомнению, — привычно фыркнула Дайенн, прекрасно понимая, что аргументация слабовата — кто эти авторитеты для него? Этот спор между ними был не в первый раз, и всякий раз стихал ввиду её понимания — глупо было бы требовать от человека того, на что не готов сам. Глупо обижаться, что твои истины называют ложными, если сам говоришь то же самое.
— В том и разница между нами, Дайенн. Наше подчинение не безусловно, наши авторитеты не непререкаемы. Авторитет классиков подтверждён самой историей, авторитет руководителей подтверждается их делами, но и те и другие не свободны от дискуссий. В том и отличие нашей, реальной демократии от формальной демократии миров Альянса — наши руководители подотчётны народу. Они не элита, не проводники воли высших сил, они просто на данный момент грамотнее и опытнее большинства. Но их цель — не воспитать новую элиту, новых избранных, как это у вас, а воспитать широкие народные массы, чтобы они были способны управлять всеми процессами общественной жизни напрямую, а не через доверенных лиц, чтобы всякое подобие государства отмерло за ненадобностью.
