Лоран отлепился-таки от тёплого мужчины и прошёл к двери, прислонившись к ней спиной и закрыв глаза. Помолчав, он вновь посмотрел на человека.

— Господин Синкара… Мой отец, когда вы дали ему своей крови, говорил вам, что для нас это значит? Когда я умирал с голоду — я отказался причинить Ему вред. Он сам вспорол себе запястье, сам дал мне еды, и сказал, что я ему нужен, что я ему дорог. А вы видели хоть раз счастливые глаза существ, которые обязаны вам жизнью? Для которых вы — спаситель? Вы видели эту толпу, таких разных, но с таким одинаковым выражением благодарности, радости на лицах? Я видел. И все они — сотни, уже — тысячи — смотрели на Него, благодарили Его. Он дал каждому столько, сколько тот заслуживал. Он помог всем, кого мы спасли… И я не знаю, чего ещё желать в этом мире, как не того, чтобы быть с Ним рядом, смотреть на Него… Я, пожалуй, плохой сын… Но я бы, даже и будь у меня возможность, отказался от того, чтоб вернуться к отцу, ради того, чтобы быть рядом с Ним.

— Я скажу, чего желать. Воспользоваться выпавшим шансом. Вырасти, получить образование, добиться места в обществе. Чтобы иметь возможность влиять. Не только кулаком или оружием… Или телекинезом. Да, я знаю. Не будь у него этого дара, а у тебя — твоих зубов, вы бы, может, тоже много чего достигли… Но остались бы вне закона, а это уменьшает возможности. Когда мой наставник, Винченто Альтака, пошёл в полицию, многие в семье его не поняли. Но это тоже возможность. Находясь на нужном месте, делать то, что делаете вы, а иногда и больше. Мне он дал такую возможность. Если б я не был здесь сейчас своим, я бы не смог тебе помочь. Твоя жертвенность не спасла бы уже ни одной души. А так, живой, на свободе, с образованием и деньгами Синкара, ты ещё многое сможешь.

К Махавиру, уже минут пять грустно созерцающему плавающие в стакане чаинки, подсела Элентеленне.

— Случилось что-то плохое? Сидишь тут, один, мрачный такой…

Вообще-то начальство, конечно, всячески против того, чтоб гонять чаи, или любые другие жидкости, здесь, в помещениях для складирования вещдоков. Но подчинённые вполне справедливо считают, что руки у них не настолько кривые, чтоб пролить что-нибудь на и без того пострадавшую технику, так что всё сходит с рук.

Шла она сюда вообще-то за кое-какими результатами от Т’Карола, которые потребовались Синкаре, благослови его Наисветлейший, прямо сейчас, но Т’Карол, не имеющий над собой такого счастья, как Синкара, встретился ей по пути, идущий отдыхать в свои некислородные апартаменты — его команда трудилась здесь бесперерывно часа четыре, имели, в общем-то, право, а результаты она сможет забрать сама, когда программа-расшифровщик закончит свою работу. Правда, только дойдя до места, она обнаружила, что этот гениальнейший, но не всегда внимательный до мелочей тракаллан забыл уточнить, на котором из четырёх собранных прямо здесь электронных монстров обрабатывается именно нужная ей информация. Пока что системы, собранные из покалеченного оборудования пиратских баз, уже обработанных на предмет фиксации повреждений и сбора биоматериала, и местных агрегатов, которые наименовала портативными какая-то сволочь, весил каждый из них точно больше, чем Т’Карол, гудели, пищали и пускали по экрану потоки разноцветных значков совершенно одинаково.

— Думаю… правильно ли я поступаю… точнее, правильно ли я мыслю. Так всё сложно, когда нет закона… и ещё сложнее, когда закон есть. Есть закон, убийство — преступление… Но ведь на войне убийство — это неизбежность, и даже долг. Уже кто только не сказал, что медаль бы этому маньяку выдать, шутки шутками, а правда в том, что так реально многие думают. Не все вслух скажут, а между собой-то… Последнее дело для полицейского — оправдывать преступника, но сколько раз ни повтори, что закон есть закон и долг есть долг, во рту слаще не станет.

Элентеленне молча вздохнула. А что тут сказать — порадоваться, что никто лично её мнения не спрашивал? Это да, потому что она не нашлась бы, что сказать, каково оно, это её мнение. Она хотела просто работать, делать всё возможное, чтоб преступники получали наказание за свои поступки, а не давать этим поступкам свою оценку.

— И сколько раз ни повтори, что от нас, вот конкретно от меня, ничего не зависит… Дело это формально моё, хотя это и звучит смешно, по факту это уже дело всей полиции, от директоров до последнего рядового. Так вот, были дела и неприятные, и скучные, но не было ещё такого, которое хотелось бы просто бросить. Да, бросить. Пусть бы с этим кто-то другой разбирался, не я. Вот скажи, где сейчас Синкара? Ну может, наконец на боковую отправился, но полчаса назад это ещё точно было не так. Носился по отделению как снаряд, то докторов докапывал, то аналитиков, какие-то запросы куда-то отправлял… Скажешь, нормальное для него поведение, его даже после таких вылетов сразу в постель уложить может либо прямое попадание бластера, либо член Альтаки, извини уж, что говорю такое. Да, вроде бы ничего экстраординарного. Но народ тут шуршит, кое-что доносится… Мальчишку-ранни он считай себе выцарапал. Тирришцы это сразу поняли, поэтому к нему даже не сунулись, пока он на корабле куковал. Сидят гадают, какие Синдикратия тут интересы имеет, но им не сильно принципиально, видимо, их интересы тут не такие значительные. А мне кажется, они не правы. Знаешь, что это, Элентеленне? Сочувствие. Ему просто жаль этого мальчика. Просто хочет увести его из-под удара, чтоб он не отвечал по всей строгости закона за то, что не погиб, а дал сдачи. Потому что закон и справедливость не всегда одно и то же. Конечно, не так надо было, не такими методами… Ну, ведь Алварес у нас тоже, наверное, не совсем правильно поступил, когда согласился от работорговцев в подарок живого человека принять… Но ведь для неё это шанс на свободу был. Живая, здоровая теперь по отделению бегает… А если бы он тогда отказался, ждал, когда мы материалы накопаем, чтобы этого гада прижать — куда б её уже успели продать, что бы с ней было? Ругго вот говорит: «Так он и не людей вовсе убивал, а зверей, они сами себя вне закона поставили, так почему ж мы их защищать должны? Опять же, и понять его можно, что озверел, побывав там…» Понять можно… но оправдать? Мы полицейские, у нас есть право убить при сопротивлении аресту. Но он… Разве может человек сам на себя брать какое-то право?

— Знаешь, Махавир, переплети-ка ты косу.

— Что?

— Мне мама так всегда говорила, когда меня какие-то сомнения и печали одолевали. Когда расчёсываешь волосы, заплетаешь косу — мысли в порядок становятся, голова проясняется. Ну, может, на мужчин так не действует, у нас мужчины волосы распущенными носят, а маленькие косички от висков — чего там переплетать… Ты успокойся, будто от тебя прямо сейчас кто-то требует осуждать его или оправдывать. Просто делай, что велит сердце, что велит долг, а долг твой — преступников ловить, и не только этого конкретного, а вообще. Если так случится, что где-то с ним столкнёшься и поймёшь, что не можешь сделать, как должен — ну, и отпустишь его, ну, и ответишь за это, как подобает… Ты взрослый, ты мужчина, ты это понимаешь. Какие мы есть, такими нам быть, главное быть честными, со своим сердцем, со всеми… И иметь мужество принять, что нам жизнь за эту честность готовит.

Махавир посмотрел на девушку и тут же отвёл взгляд, охваченный неожиданным смущением. Элентеленне показалась ему вдруг невероятно красивой. Это при том, что волосы она сегодня, поднятая с утра не в свою смену, заплести, как обычно, не успела, а только стянула в узел на затылке. А уж косметикой лорканки и сроду не пользовались.

— А ещё я кирпан* потерял… Он там, на корабле остался, застрял в теле врага.

— Ничего, будет другой. Кирпан не в ножнах, кирпан в сердце того, кто бесстрашно встаёт на защиту невинного. Может ли быть лучше судьба для кирпана, чем остановить биение злого сердца?

Как же Реннар выдерживает это изо дня в день, один Вален, верно, знает… Нет, и говорить нечего, никогда б она не выбрала жреческую касту — она не способна на такое непоколебимое самообладание!