— Ты не мал ещё, для таких откровенностей? — ухмыльнулся Вито, — хотя шила в мешке не утаишь, конечно. И жить нам, как-никак, вместе… Ну да, и пьёт тоже. Обмен взаимовыгодный, а мы, бракири, выгоду ценим. Болтать об этом шибко не надо, в том числе на Экалте, всё-таки у нас… ну, тоже неоднозначное к этому отношение… Но с моими средствами я всё-таки могу позволить себе жить как хочу, желающих возразить много не будет.
— Вижу, вы уже всё решили?
— А у тебя есть предложения получше? Ты не забыл случайно, что за тобой и твоим отцом не стоит целый мир, нет посольства, в которое вы могли б обратиться, нет уполномоченных, которые могли б потребовать вашей экстрадиции на родину, которые вообще были б здесь и пасли каждый наш шаг и вяк? Вы одни. А значит — вы жертвы. О вас узнают — и вас разорвут, просто разорвут, как только доберутся. Ты, может быть, и хотел бы видеть себя мучеником, мальчик, но будешь — лабораторной мышью. И у Альянса может не хватить формальных поводов этого не допустить, а точнее — слишком много найдётся желающих наложить лапу, поди реши, кто достойнее. Может быть, Синдикратия и не лучшее место во Вселенной, зато там у вас есть я. В общем, я тебя внимательно слушаю. А потом ты внимательно выслушаешь меня. А потом мы сходим к твоему папаше и популярно объясним ему, что и как, а то он уже по потолку бегает.
Лоран сник — это правда, сил сопротивляться уже не было, да и какой в этом сопротивлении смысл? Это не нужно уже никому, кроме разве его собственной гордости… И если б здесь не было его отца, если б не было надежд его вообще встретить — эта гордость была б единственным, что ему бы оставалось. Впрочем, ведь и его тогда не было б здесь. И если отец доверяет этому человеку… каковы бы ни были причины — что остаётся, кроме как довериться тоже?
— По порядку… ну, раз мой отец говорил с вами обо мне, то вы знаете, что сперва мы жили на Минбаре, там я родился, там умерла моя мать. Если б мы остались и дальше там жить… Минбарцы очень деликатны, не лезут не в своё дело. Но отец боялся искушать судьбу. В итоге вот, искусил ещё больше… Мы не жили подолгу на одном месте, чтобы люди не начали замечать, что мы не спим и чем мы питаемся. Где-то он ухаживал за стадами, тогда мы пили кровь животных, где-то занимался ремонтом всякого оборудования, тогда покупали донорскую кровь, и всё до поры шло гладко. Я даже в школу ходил. Но окружали-то нас не сплошь добропорядочные люди… И вот однажды меня похитили. Продали одному… коллекционеру редкостей. Может, слышали о таких. Он собирал всякие врождённые уродства, аномалии. Платил деньги за то, чтоб к нему доставляли таких. У него была землянка с двумя головами, был минбарец, у которого гребень рос почти на всей голове, даже на лице, только глаза и рот торчали, был дрази без чешуи — жалкое зрелище… Обращался он с нами хорошо. Даже когда услышал, чем я питаюсь… Он-то думал, я просто уродец с красными глазами и ненормальной худобой, это потом обнаружили хвост и уши. Но я всё равно поддерживал эту мысль, что я просто уродился таким. Я ж не хотел, чтоб кто-нибудь нашёл моего отца или тем более весь наш мир… Когда я сказал, что мне не нужно так уж часто питаться, он подумал, что я просто скромничаю. Отказаться от свежей крови очень сложно, господин Синкара, когда её вот так прямо предлагают…
— Ясно, значит, к свежатинке тебя пристрастил этот коллекционер?
Лоран кивнул, всё так же не поднимая головы.
— У него я прожил около года. Не самое плохое житьё, как потом оказалось, если б только не разлука с отцом и сидение в четырёх стенах… А потом у него случились какие-то крупные финансовые проблемы и он распродал часть своей коллекции. В том числе и меня. Но с покупателем что-то не срослось, убили его, что ли, и я осел у пиратов. Отдавать меня задёшево, как обычного раба, они тоже не хотели… В общем, я жил у них на базе для их потехи. Они держали меня сколько-то голодом, а потом кидали ко мне какого-нибудь пленника, ждали, видимо, что я разорву его на части. Но нам не нужно убивать, чтобы насытиться. Это их, конечно, разочаровывало. Хоть я и привык есть каждый день, а мне и так надо питаться чаще, чем отцу, таким уж я уродился, но я всё равно могу протерпеть без крови неделю… Я несколько раз кусал живых… там, у моего первого хозяина… но это были те, кто соглашался добровольно. Я никогда не хотел никого пугать, проявлять насилие. Отец не так меня воспитывал. Но некоторые пленники просто умирали от ужаса. Другие, кто видели это, становились покорнее, это пиратов, конечно, очень развлекало… А мне было больно от того, что все эти несчастные существа ненавидят меня, и что я не могу перегрызть горло хоть одному из этих уродов — они были осторожны… Потом… потом я убил. Эта бедная девушка сама попросила меня. Она слишком измучалась, отчаялась, она знала, что никто не освободит её. Я уже кое-что знал о том, что пираты делают с пленниками, особенно с девушками… Это очень тяжело, господин Синкара, когда тебя просят стать монстром — ради милосердия, и ты не можешь отказать. Но я принял для себя такое решение — убить всякого, кого ко мне кинут, чтоб избавить его от куда больших страданий. Пираты решили, что я достаточно озверел. Для них это было развлечение, они бросали ко мне всякий, как у них называется, неликвид — кого никто не купит. Им было невдомёк, что я сразу убиваю их, и терзаю уже мёртвое тело, для них я был вроде цепной собаки… А меня держало от сумасшествия только понимание, что даже просто смерть от голода — пираты не станут кормить тех, за кого не получат денег — была б во сто крат мучительнее, чем мои зубы на их горле. Пока однажды… однажды я не смог убить. И это изменило мою жизнь. Сначала он был без сознания, и я даже подумал было, что он уже мёртв, не сразу почувствовал биение его сердца. Но он просто был под транквилизатором, а когда его действие прошло… В его глазах не было ужаса. Было непонимание, шок — но не ужас. Быть может, отец говорил вам — нас, ранни, невозможно просканировать. Это поразило его в первую очередь, а мои глаза, уши, зубы — во вторую. Он сказал потом — что-то родное… Но он не мог сам объяснить — что. А тогда… между нами не было много слов. Пираты ждали, что я убью его, потому что от него было много проблем — больше, чем могло б быть выгоды при его силе. Но вышло иначе. И мы покинули Тенотк на кораблях пиратов, и огонь пожрал всю гниль, что пропитала эти стены, все демоны вернулись в ад… Мы забрали всё — деньги, золото, оружие. Пленников. Он раздал эти деньги пленникам, чтобы они могли вернуться домой, дал им корабли. А ему самому — некуда было возвращаться, точнее, он не знал, куда. Он ничего не помнил о себе.
— Та-ак, — протянул Вито.
Ранни поднял голову, пристально впился взглядом в лицо человека, ловя малейшие перемены эмоций, надеясь хотя бы предположить, что он думает об услышанном — что это значит для него, всё-таки, как полицейский, знающего кое-что об этой изнаночной стороне жизни, но в то же время — знающего с другой стороны, не изнутри…
— Только имя. Имя, ставшее святым для нас… Не все захотели вернуться, или не всем было, куда. Многие решили остаться, чтоб вместе с ним нести возмездие нечестивым. И я тоже. Не только потому, что не знал, где мне искать моего отца — едва ли спустя год он всё ещё ждёт меня на том же месте… Но и потому, что знаю такое чувство — благодарность, и ещё знаю такое чувство — гнев к тем, кто является настоящим монстром, и пусть мы будем для них монстрами, пусть. Их личными демонами, которые принесут им давно заслуженные муки. Вы скажете — нас опьянила власть убивать, и будете, наверное, правы. Но эти существа заслужили тысячу смертей, а получили, как ни крути, только одну. Я видел много ублюдков, Вито Синкара, видел, что они делают с рабами, видел, что они делают с теми, кто отказывается быть их рабом, видел торги, видел пробу товара на глазах других — таких же, даже не живых мыслящих существ — номеров в толстых тетрадях отморозков, которые решили, что они имеют право. Я не жалею о том, что делал.
Вито в ответ так же пристально вглядывался в горящие фанатичным огнём рубиновые глаза, думая о том, что и не планировал использовать как воспитательный аргумент собственную неблагополучную юность, и теперь понимал, что правильно решил. Это нельзя сравнивать. Он говорил Раймону, чтобы успокоить его, что сам некий небольшой период своей жизни был в сложных отношениях с законом — но это не сломало ему всю оставшуюся жизнь, спасибо Альтаке, конечно. Но дело тут даже не в том, что не сравнимы масштабы — вшивая земная шайка, промышлявшая взломом банкоматов и карточным шулерством, была великой преимущественно в собственных глазах. Дело в том, что светится сейчас в глазах у этого мальчишки. На Земле тогда с ним подобную психологическую обработку было вести и некому, и незачем.
