– Именно так, Битлджус.
Снова дёрнулся — от второго удара этого грозного колокола, в который превратил своё имя, или от того, что заготовленные на предполагаемый ответ остроты не пригодились. И на время глаза, в которых сконденсирован яд всего мира, вспыхивают… восторгом? Интересом? Может быть даже, пониманием? Уже много позже после третьего, финального, после того, как рассеялись в прошитом спицами закатных лучей воздухе чердака запахи дрянного табака, нездешней жути и здешнего алкоголя, после того, как ночная прохлада сменила знойное марево дня, а грязные секретики легли обратно в девичий тайничок, где никакой встревоженный взрослый взгляд их не найдёт, она металась в ещё слишком горячей постели и спрашивала себя — почему не спросила… О том, как он жил, о том, как он умер, о том, что превратило его в неукротимую, яростную полыхающую махину. Есть ли хоть кто-то, кому он может это открыть.
В духоте ли удивляться кошмарам. Бледный, всклокоченный человек с уже безумными глазами, ещё колотящимся сердцем метался по тесному, как гроб, пространству между тёмных, холодных, осклизлых стен, и царапал, царапал эти стены яростно, рыча, скуля, воя, и пятна крови оставались под содранными ногтями, и равнодушная луна бросала от оконной решётки вертикальные полосы на его одежду. Ещё живой человек, под глазами которого залегли смертные тени, ловил сползающих по заросшим плесенью стенам жуков и червей и глотал, хлеща исступлёнными проклятьями по обступающей его тишине. Умирающий в холоде и смраде человек сквозь стиснутые до хруста зубы клялся — никогда, ни за что, не дождётесь… И Лидия бессильной тенью вторила в бреду — не забывай, не прощай, не смиряйся. Ты никогда не угаснешь, моя Бетельгейзе.
========== День Всех Святых ==========
Огонёк за огоньком расцветают на тонких стеблях свечей. Есть ли что-то более трогательное и милое в этом мире, чем лепестки цветов, распускающихся на позабытых могилах, огоньки свечей и ритуалы, творимые с величайшим страхом и величайшей надеждой?
– К Дню Всех Святых у тебя, так понимаю, накопилась ещё гроздь вопросов?
Главный бунтарь мертвячьего дурдома сидел в заранее подготовленном для него кресле в той же позе, что и в прежнее своё появление — ножка на ножку, ручки на брюшке, мерзенькая улыбочка во всю гнилую пасть. Повертел косматой башкой, обозревая скромное тематическое украшение помещения (уж извините, что успела урвать — с полок ещё дня за два всё сметают подчистую), удовлетворённо цокнул.
– И ты снова дома одна. Тянет на дурное совпадение.
Она кротко улыбнулась, доливая чаю в кружку.
– У вас там, кажется, тоже пустовато? Все, кому ну хоть за пожалуйста-пожалуйста-должен-буду разрешено — здесь. Метленды тоже отправились прошвырнуться. Впервые за… страшно подумать, сколько времени выбрались из дома. Что-то там Джуно нашаманила. Куда сама рванула — так и не ответила, вся загадочная, как старшеклассница. А родители с Отто и компанией. Колядуют. Серьёзно. Очень серьёзно подошли к вопросу. Видел бы ты костюм Диллии — все её скульптуры нервно курят в сторонке.
– А ты, значит, решила…
– А я решила не размениваться на мелочи.
Раз уж, дескать, про курение речь зашла — вынул из недр внутренних карманов мятую пачку, выщелкнул сигарету, прибавил к букету из гнили, плесени, серы и чего-то ещё в тон новую ноту. И словно только заметил красующуюся перед носом коробочку.
– Оба-на, это что, мне?
– А кому? Какая-то китайская хреновина из, если я действительно всё правильно поняла, жуков. Чего мне стоило это найти и заказать, ты бы знал. О вкусе не спрашивай, ознакомиться не предлагай — даже не потому, что брезгую, хотя почему б мне и не брезговать, а потому, что стоит как крыло от самолёта, тут на двоих просто не хватит.
Одуряющий запах китайских специй вплёлся в воцарившийся в атмосфере букет, как золотая нить в гнилые тряпки.
– Ну, тебе же хуже, сиди, глотай слюнки.
Глотала Лидия — чай, горьковатый, но не на это уж жаловаться. Малиновая помада оставляла на кромке едва заметный след — помаду подарила Диллия, заявившая, что задолбалась вот этими талантливыми руками, которые 35 лет назад боженька целовал не для этого, отмывать с чашек гуталин. Отмывала она — пару раз и по собственному почину, Лидия за собой посуду всегда мыла сама, но не спорить же тут.
– День Всех Святых, называется, все ублюдки с того света повылазили… Нет, я ничего против не имею, и ублюдкам немного маленьких радостей нужно. Выглядывала тут — сосед с такой счастливой рожей проплыл, при жизни такой не видела. И это при том, что семья его не видит…
– Нас это, как говорится, огорчает, но не останавливает, - прочавкал с набитым ртом Битлджус, - если на то пошло, невидимым и неосязаемым можно… качественнее даже разгуляться.
– Даже не сомневаюсь.
Собеседник воззрился на неё с насмешливым укором, смахивая языком каплю соуса с крючковатого носа.
– Всё-то у тебя ко мне сводится, лестно, слов нет, но исторической правде не соответствует. Я, конечно, главный развратник Междумирья, но очень сильно не единственный. Я вообще — а, кому и зачем я это говорю, какого понимания жду — невинный агнец, посещающий ваш мир по особым случаям для поручений столь деликатных, что уделить время скромным житейским радостям попросту некогда и обстоятельства не способствуют. Ребята, считающиеся более благонадёжными в силу большей ничтожности, были б в этом плане более интересными собеседниками. Сколько я знаю милых старичков, подглядывающих в душе за подросшими внучками… пара из них начала это делать ещё при жизни. Ничего печального в этом не вижу, внучки об этом не знали, хрупкие родственные иллюзии так разрушены и не были. Когда вдовушкам лет через пять вдовства вдруг снится жаркий секс с покойным супругом — им зачастую не снится. Но об этом они тоже не узнают, внеплановое пробуждение хорошо предупреждается. Ну, у кого родственничков того или иного порядка не осталось…
Лидия улыбалась, не спорила. Не то чтоб прямо верилось, что деликатные поручения у этого хмыря с житейскими радостями не совместимы были, как бы знак равенства тут не стоял. Ледяными липкими руками трогать пышные телеса хозяюшек под одеялом, тысячами гусеничьих лапок ползать по ножкам оцепеневших от ужаса школьниц, подсовывать в жаркую девичью ладошку во время Наконец-то Состоявшегося вместо законно ожидаемого инструмента мёртвый язык, судя по синеве, принадлежавший удавленному — вполне себе его житейские радости.
– …Тем печальнее, да. Раз уж ваши правила таковы, что именно приглашение живого родственника является самым действенным пропуском сюда, именно угощение, оставленное родственником, наиболее употребимо… Правда, большинство всё-таки потребляет их в смысле духовном, а не вот таком однозначном-физиологическом.
Битлджус нечленораздельным мычанием выразил мнение о духовном потреблении — однозначно, нецензурное. Подобная подпитка усопших, вещала Та самая книга, подпиткой в прямом смысле не является — в том смысле, что не призвана продлевать их безрадостное существование между мирами и фазами своего великого пути. Она утоляет голод по оставленному, успокаивает, умиротворяет, она насыщает их столь необходимым им долгим, помпезным, полноценным прощанием. Этот же голод не утолишь, этому не нужны ни спокойствие, ни умиротворение. Протеин на шустрых ножках как таковой не нужен тоже, что вообще нужно безумной звезде, чтобы пылать, кроме неё самой? Разве что с глумливым смехом демонстрировать, как играючись создаёт или разрывает межатомные связи — просто потому, что может.
Сперва она, конечно, очень этому удивилась. Сперва казалось, эти языческие обычаи наоборот должны поважать духов гулять тут как у себя дома. С суеверным страхом ли или просто в порядке праздника — наваливают горы конфет во славу своих дорогих покойников, молятся, бережно разглаживают выцветающие фотографии. Даже если за давностью лет самого уже и не помнят — кто знает, например, как звали прапрапрадедушку по материнской линии? Из всего класса — один человек, и то потому, что там лицо в самом прямом смысле историческое — на всякий случай, в ночь, когда дыхание осени окончательно сменяется зимним, раскланиваются и перед ними. Кто ж от такого откажется.
