– А это не важно. Я поступила как свинья. Ты мог так поступать, ты и не презентовал себя как положительного парня. Но я дала обещание, пренебрегая его смыслом, испытывая неприятные ощущения ровно из-за того, что мне приходится это произнести, и считая это достаточным. Могла сама попытаться что-то сделать, не представляю, что…
– Убить Отто? Вариант, прямо половина Междумирья тебе спасибо сказала бы за такого нового жильца. На самом деле то, что он делал, не так чтоб убивало Метлендов… Не в том смысле. Он, в своём роде, выпроваживал их, ускоренно воспроизводя тот процесс, который в Междумирье должен был, ориентировочно, занять у них лет 200. Изживания неизжитого… топорно, но как уж мог. Как призраков он их, действительно, убивал, но для них это не катастрофа, на ад, думаю, они своей жизнью точно не наработали. Сидели б сейчас на облачке, вкушали амброзию… Но тебе я об этом, конечно, не сказал.
Она задышала часто и судорожно, осваиваясь с непривычным ощущением.
– Ты же понимаешь, я не об этом. Не о том, что мы не могли знать, не применит ли Отто и к тебе что-то очень действенное, я уж точно не могла знать. Насколько ты рисковал… Я сейчас только о том, что я тебя обманула, и это было разумнее мелодраматичной жертвенности, но это невыразимо стыдно. Прости меня, Битлджус.
Его лицо едва уловимо дёрнулось — придётся ли выдавливать словами через рот то, что она пока не готова? Слишком большой смысл для таких маленьких слов. Магия имени, эта ваша Канцелярия б её побрала. Когда на спиритическом сеансе, вдохновенно завывая, призывают некую Мэри, как среди многочисленных Мэри, которых на том свете, при условии, что мы, представители христианской веры, многоразовости использования души не допускаем, должно скопиться легион, понимают, которую именно Мэри зовут, спрашивала она Отто. Иногда и не понимают, невозмутимо отвечал он. Вернее, делают вид, что не понимают. Смерть меняет людей, но не отменяет фундаментального свойства растолкать соперников локтями — астральными локтями, а что? - и устроить незадачливым спиритуалистам незабываемый вечерок.
Иное дело, когда имя само по себе превращается в заклинание призыва. Сколько безумной силы должно скопиться в двух слогах… Как часто он слышит своё имя? Ну, там, в Междумирье — наверняка, регулярно, чем-то надо было наработать такую репутацию, что даже среди по определению неблагополучных, беспокойных духов от тебя мечтают избавиться. «Ты просто не знаешь, что это за тип», - сказала Джуно, и это всё, что она сказала. Святая правда, сказала Лидия себе, не знаю. А хотела бы знать. А на кой чёрт… хорошо, что уж Джуно точно не придётся об этом отвечать.
Как будто невидимая рука запустила обратный отсчёт - «осталось ещё два». Оно должно однажды прозвучать не панической скороговоркой, а обращением. Пробирающим до сердца — и давайте не уточнять, до чьего сердца.
– Слышала б сейчас тебя Джуно, - усмехнулся он, запуская руку в карман за очередной порцией сушёностей.
Мало вообще того, чем можно угрожать тому, кто уже мёртв. Вряд ли, конечно, все адские муки, порождённые пытливыми умами живых, такая уж ерунда, призраку вполне можно причинить неприятные ощущения — по факту именно того, что он, призрак, за понятие ощущений держится. За эмоции, за своё драгоценное я, его желания и страхи. Всё — энергия, энергия превращается в лицо, выглядящее иногда почти живым, запах духов или сигарет, призрачные дома и документы, энергия превращается и в страдания, когда кто-то этого желает. И уж определённо, призраку можно угрожать последней угрозой — развоплощением, окончательным прекращением существования. Может быть, там, в Канцелярии, и знают, что такое эти Песчаные черви, говорит Адам, но рассказывать не хотят. Самим жутко. Кажется, что-то связанное с тем, что песок — символ времени… Неизвестно, что точно происходит с пожираемыми, ясно, что их никто больше никогда не видел. И она б и не помыслила об этой авантюре на чердаке в тихий и душный летний день, если б не одна неловкая оговорка, что как-то этого самого биоэкзорциста уже пытались скормить червям. Если б не уговоры не произносить, никогда не произносить некое слово на букву Б. Бережёного бог бережёт.
– Моя семья, и живая, и неживая её половины, хором и по очереди приговаривали «поскорее бы бедная девочка всё это забыла» - и они делали для этого всё, можно видеть хотя бы по тому, что никто не толкётся здесь, чтоб поддержать меня в эту страшную дату, нет никакой даты, просто нет. Не их вина, что я не забыла. Просто невозможно такое забыть.
– Просто мёд для моих ушей, музыка для моего сердца, - сладко мурлыкнул монстр, опрокидывая над собой стакан и вылизывая его нутро длинным тёмным языком — странно б было, действительно, если б хоть минут пять не выделывался, - но как-никак, я всё для этого сделал. Скажи ещё что-нибудь такое, умоляю.
Снова схватилась за стакан, улыбнувшись раздавшемуся приветственному поцелую стекла и металла. Протянула тонкую, белую, словно из бумаги вырезанную руку — к нему.
– Видишь? В сердце умещается разное. Можно даже по виду угадать, какое кто подарил. Вот это — отец, - она дёрнула указательным, мелко и пронзительно сверкнули завитки тончайшего серебряного кружева, - такое изящное, такое… в его понимании — эталон девичьего украшения, но чёрт возьми, оно мне нравится. Вот это — Диллия, - темно и значительно бликанула тяжеловесная колодка на среднем, врезавшиеся друг в друга кубы, до чего неудобно должно быть такое носить, какую ж это тягу к выпендрёжу надо иметь, прямо кричит это кольцо, - и понимаешь, не знаю, кто был в большем шоке, я или она, но оно мне — нравится. И это, - её рука нырнула в карман, а когда вынырнула — безымянный уже не был пустым, из небрежной стальной оправы зло и насмешливо сверкал красный глаз, - подарил ты. И оно мне тоже нравится.
Пальцы призрака прохаживались по её ладони — медленно, значительно, хищно, захватывая запястье в недолгое, но страшное кольцо. Кольцо на безымянном пальце выглядит бутафорией из «лавочки ужасов», рука, ласкающая её руку всё откровеннее, должна бы тоже, стиль один… Конечно, одно дело ходить в эти лавочки, трогать там все эти каучуковые глаза, накладные клыки и резиновые маски франкенштейнов, и совсем другое — по-настоящему… Ну нет, проще согласиться с теми, кто не понимает, зачем и понарошку-то тянутся к всякой гадости, это, по крайней мере, последовательно.
– Сколько всего маленьких грязных секретиков ты скрываешь от родных и любимых людей, крошка Лидия?
Ну, вот это было, пожалуй, больно. Но справедливо. Она высвободила руку, допила свой стакан.
– На то они родные и любимые люди, чтоб беречь их покой. Чтоб считать меня лучше, чем я есть. Им я объяснять не готова, тебе не собираюсь, но мне было важно знать…
Что она хотела сказать? «Что ты жив»? Неподходящее какое-то слово для призрака. «Что ты цел»? Тоже сомнительное утверждение. Надо по-другому закончить - «что я именно настолько слюнявая размазня, что не смогу спокойно жить с тем, чтоб из-за меня хоть кто-то пострадал. Хоть порядком меня доставшие родительские гости, хоть призрак-психопат, которому не место ни в этом мире, ни в том»…
«Что ты тоже меня помнишь» - тоже вариант никудышный при своей правдивости. Да, для её гордости было б тяжеловато, если б она была в его жизни проходным эпизодом, не значительнее этих плит для Адама…
– Что я ещё готов дать нашим отношениям шанс?
…одна из которых ломает мозг необратимо омонимической ухмылкой, щербатой, гнилой, самодовольной. Betelgeuse. Магия имени, звучащего само по себе как безумие. Энергия, которая начало всему и ответ на всё. Там, в коридоре, полном изнывающих школьников, которым «хвосты» мешают перейти на следующий год, неистраченные гигабайты траффика — в следующий месяц. Успокоиться, иссякнуть, смириться. Он — никогда не смирится. Какие 600 лет, господи боже? Миллиарды лет это Солнце плюётся энергией в наш маленький мир, соединяя ею атомы в капли воды, запахи цветов, очки и любящие сердца. И непохоже, чтоб устало. Во сколько там тысяч раз Бетельгейзе мощнее Солнца? Что для неё какие-то 6 веков? Что страх и презрение бессильных теней? Не сбавит обороты этого безумия — сожаления ли о жизни, гнева ли на смерть, протеста против правил, требующих погаснуть, иссякнуть, отрешиться от всех уз… всё это равно недостаточно, как краски, пытающиеся втиснуть в рамку холста огненный шквал.
