Четвертый – шаманство в Австралии, Полинезии, Юго-Восточной Азии и Африке – не имеет одного общего географического и этнографического центра. Сюда входят представители различных рас, живущих под влиянием самых разнообразных климатических условий. Жители маленьких и больших островов Тихого океана, австралийцы, туземцы архипелагов Филиппинского и Зондского, скрывающиеся в глухих уголках Южного Китая, Индокитая, Индостана и Гималаев, мелкие дикие племена и многочисленные народы Темного материка – весь этот пестрый этнографический мир дает для сравнения данные, представляющие более или менее выраженные формы шаманских явлений.

Пятый очерк – общая характеристика шаманства по этнографическим данным – содержит в себе опыт строгого применения к собранным автором фактам сравнительного метода и сверх того представляет попытку осветить шаманство как психологическое явление, результатами, добытыми современной психологией и психиатрией. Разумеется, сложность задачи должна отразиться на ходе работы, и автор, делая те или другие выводы, далек от мысли считать их за окончательные; он будет вполне удовлетворен, если поставленные им вопросы вызовут дальнейшую разработку и будут способствовать более полному и точному разъяснению этнографических явлений, которые с каждым годом исчезают наравне с вымиранием тех народов, среди которых живут еще шаманы.

В первом выпуске помещены два очерка: I. Миросозерцание шаманистов. II. Шаманство инородцев Сибири и Европейской России. Второй выпуск, заключающий в себе очерки III, IV и V, готовится к печати и выйдет не позже весны.

Из всех отделов этнографии самым трудным и вместе с тем одним им важнейших представляется тот, в котором подвергаются научному исследованию воззрения народов, стоящих на низших ступенях развитии, на явлении окружающего мира и их собственной психической жизни. Вопросы этого рода связаны тесно с религиозными представлениями людей, обыкновенно называемых дикими, которые, как видно из показаний большинства путешественников, с большим старанием скрывают от любопытства посторонних пришельцев все, что могло бы раскрыть внутренний смысл обрядов, с первого взгляда странных и нелепых. Весьма часто особые религиозные предписания не дозволяют говорить прямо о божествах и обо всем, что к ним относится; такая недоверчивая осторожность породила ложное представление о существовании на земном шаре народов, совершенно лишенных религии. Но кроме препятствий, созданных условиями быта самих нецивилизованных народов, существуют еще более серьезные причины, долгое время устранявшие возможность правильной разработки этнографических фактов этого порядка. Как собиратели этнографических материалов, так и ученые, занимавшиеся их обработкой, относились до последнего времени к своему предмету с различными предубеждениями; они не обладали сознательным стремлением к объективному пониманию верований и взглядов людей, занимающих по культурному своему развитию столь низкое место; они никак не могли проникнуть достаточно глубоко в своеобразное и чуждое нашим понятиям миросозерцание этих детей природы. Узость взглядов и презрительное высокомерие долго царили в науке и мешали точному выяснению сложных вопросов, подлежащих ее ведению. Достаточно вспомнить добродушные отзывы о бессмысленных суевериях французского монаха-путешественника Андрея Теве, посетившего в XVI столетии Америку и приписывавшего видения американцев наваждению дьявольскому, или же характеристики другого монаха XVIII столетия Добрицгофера, описавшего быт абипонов, одного южноамериканского племени, в которых везде сквозит сожаление о заблуждениях грубых дикарей[1]. К том же XVIII ст. в пределах России немец Гмелин и русский Крашенинников с таким же непониманием истинного значения сообщаемых фактов изображали верования разных сибирских инородцев. Даже в XIX веке миссионеры, положившие много трудов на распространение христианского просвещения, не были в состоянии беспристрастно представить религиозные мировоззрения языческих племен. Стоит для примера взять книги англиканского пастора Моффата и иезуита Шпильманна, посвященные быту южноафриканских народов, чтобы видеть, до какой степени честные и разумные наблюдатели могут ошибаться вследствие своей предубежденности. Неудивительно, что в то время, когда историки вполне усвоили научные приемы и привыкли оценивать поступки деятелей и явления жизни отдаленных эпох, применяя в этом случае мерку тех времен и, следовательно, соблюдая историческую перспективу, этнографы до сих пор не могли стать на должную точку и только в последние десятилетия начали отрешаться от указанных выше заблуждений.

Между тем этнографический материал не ждет завершения развитая здравых взглядов в науке, количество его уменьшается с каждым годом, и притом он быстро утрачивает свой непосредственный характер. Малокультурные народы или вымирают совсем, или же подпадают влиянию цивилизации и бесследно теряют многие особенности своего быта, важные для науки. Скоро наступит момент, когда этнографы, лишившись живых, видимых источников, должны будут, подобно историкам, пользоваться вещественными остатками и письменными свидетельствами очевидцев для воссоздания быта, уже несуществующего. Ввиду этих обстоятельств научное выяснение вопросов, подвергавшихся субъективному и тенденциозному толкованию, может повлиять на собирание новых фактов и принести таким образом некоторую пользу в деле обогащения наших этнографических знаний.

К числу подобных вопросов принадлежит шаманство, занимающее видное место в религиозной и общественной жизни нецивилизованных пародов. Благодаря эффектности обстановки и оригинальности своего проявления, оно с давних пор обращало на себя внимание и путешественников, и исследователей. За немногими исключениями, все писатели, толковавшие о шаманстве и шаманах, останавливались лишь на внешностях и рассматривали вероучения шаманистов как собрание грубых бессмысленных бредней, порожденных глубоким невежеством; самих же шаманов они считали хитрыми обманщиками, пользующимися, ради личных выгод, легковерием своих недалеких и простодушных соплеменников. Так, например, Гмелин, в царствование императрицы Елизаветы Петровны участвовавший в научной экспедиции для исследования Сибири, в своем изучении не руководился стремлением выяснить объективным образом воззрения и действия шаманов, камлавших перед ним и доставлявших все средства для ознакомления с их обрядами. Немецкий ученый часто и подробно говорит о виденных шаманских таинствах, но в них он усматривает только желание обмануть и задается главным образом обличительной целью. Немецкий ученый, состоявший на русской службе, старается раскрыть обманы шаманов, доказать их недобросовестность и, следовательно, является не серьезным писателем, изучающим своеобразные явления, а лютеранским пастором-проповедником, рассказывающим об открытых им ухищрениях при производстве шаманских фокусов. Желая уничтожить языческие суеверие, он со злорадством рассказывает о том, как сибирские толкователи судеб не могли разгадать предложенных им вопросов относительно забытых или потерянных вещей и оставленных дома родственниках и знакомых и таким образом изобличали свое невежество и недостаток проницательности[2]. Даже в наше время такой известный монголист, как г-н Позднеев, касаясь шаманства, говорит не о необходимости тщательного его изучения, а сравнивает инородцев, исповедующих буддизм, с шаманистами, находит их более развитыми и делает заключения, что «шаманство как религия по самому своему составу никогда не могла иметь никакого образовательного значения для народа»[3].

Для более беспристрастного ознакомления с шаманством и его ролью необходимо приступить к разрешению этой сложной задачи, пользуясь современными методами исследования, давшими столь блестящие результаты в естествознании и приобретающими в последнее время самое широкое применение в науках общественных и исторических. Руководясь подобными научными принципами для уразумения этого этнографического явления, необходимо прежде всего ознакомиться с той почвой, на которой оно могло зародиться, с тем религиозным строем, одним из важнейших проявлений которого оно служит. Но этого недостаточно; самый материал подлежит значительному расширению и обогащению. До сих пор шаманство рассматривалось как особая религиозная система, свойственная только русским инородцам, и лишь изредка попутно цитировались аналогичные факты из быта и воззрений других народов, живущих вне пределов нашего государства. Такой узкий взгляд, не свойственный приемам сравнительного метода, должен быть оставлен. Во-первых, шаманство – не определенная религиозная система, а особое явление, возникшее на известной ступени религиозного развития и только впоследствии путем переживания сохранившееся при известных условиях и на других высших стадиях, во-вторых, при таком отношении к изучаемому вопросу действия и воззрения шаманов сделаются достоянием общей этнографии и займут свое определенное место в истории человеческой культуры. Таким образом, на основании вышесказанного, необходимо прежде всего охарактеризовать миросозерцание тех народов земного шара, среди которых в настоящее время встречается или в полном развитии, или в состоянии переживания своеобразная форма шаманства. Мы имеем право говорить о шаманстве и шаманах у самых отдаленных народов, не имеющих по происхождению ничего общего с теми русскими инородцами, среди которых эти термины возникли или же приобрели право гражданства, на основании примера многих немецких, голландских, английских и американских ученых, которые в своих этнографических трудах употребляют название шамана как общий термин, получающий свое определенное место в этнографической науке.