ТОЛЬКО В БУДАПЕШТЕ...
1
Андраш Каллош установил для себя правило: никогда не выходить из дому после наступления темноты. В отличие от добропорядочных жителей Будапешта, которых также отпугивали ночные прогулки, он, однако, никогда не отличался ни благонравием, ни уважением к закону. Тем не менее, многочисленные знакомые и немногие друзья единодушно отмечали за ним укоренившуюся ещё в далёкой юности привычку возвращаться домой засветло. Как они ни пытались - однажды даже было заключено пари на ящик бутылочного пива, - им ни разу не удалось выманить Андраша на улицу поздним вечером или, тем более, ночью. Андраш весьма резко, даже грубо, пресекал все попытки развязать ему язык, чем давал пищу для самых невероятных слухов. Достоверно известно было одно: бояться темноты он стал с тех самых пор, когда начал заикаться. Старожилы Кишпешта неохотно говорили на эту тему с молодёжью, но угрюмое молчание, наступавшее всякий раз, когда в их присутствии затрагивали данную тему, подтверждало самую суть догадок: в тот далёкий день произошло нечто ужасное, кардинально переменившее отношение Андраша к миру.
Андраш, давший себе клятву никогда и ни за что не говорить ни с кем о драматических событиях, столь решительно на него повлиявших, тем не менее, помнил о них слишком хорошо. Каждый вечер он, глядя во двор из окна четвёртого этажа панельной многоэтажки, предавался воспоминаниям. Впадая в подавленное состояние, он глушил животный, накатывавший волнами, страх при помощи крепкого спиртного. Разумеется, подобный, отрешённый способ проводить свободное время, не прибавлял ему симпатий среди родственников и знакомых. Жена, устав жаловаться на тяжёлый нрав и привычку супруга к алкоголю, ушла с ребёнком три года назад; Андраш же, предпочитавший вести замкнутый образ жизни, не общался практически ни с кем, кроме нескольких соседей, с которыми иногда играл в футбол в школьном дворе, и матери, почти постоянно пьяной.
Друзья Андраша, такие же пьянчуги, кое-что знали о его загадочной привычке. Тем не менее, они, несмотря на то, что любили посплетничать в присутствии молодёжи, никогда не давали на возникавший в таких случаях естественный вопрос прямого ответа. Тайна, скрытая за этим мрачным молчанием, как за театральным занавесом, принадлежала к тем историям, которые, очевидно, гораздо более лицеприятны, если их не рассказывать. В таких случаях обсуждение некоторых деталей, дополненное многозначительными намёками и ещё более многозначительным молчанием, неизменно скрашивает унылую жизнь любого спального района. Однако же на поверку каждая такая история - не более чем рассказ о заурядном, грязном преступлении. В общем, так и должно быть в квартале, сформированном серыми, безликими домами и населённом невзрачными, как правило, неблагополучными людьми.
Нужно тут же добавить, что и страшная тайна Андраша Каллоша ничем не отличалась от великого множества ей подобных.
За исключением ряда особенностей. Особенностей, всегда привлекающих внимание тех, кто верит в загробную жизнь и в существование потусторонних существ.
Произошло всё во времена легендарного Жолтана 'Глока' Эркеля. И история Андраша Каллоша и его страха перед темнотой неразрывно связана с Эркелем и постигшей его печальной судьбой. В первые дни после трагедии дрожащие от страха кишпештские забулдыги - а более разговорчивых очевидцев следствию обнаружить не удалось - несли столь невероятную околёсицу, - что полиция, проклиная их на чём свет стоит, отказывалась принимать показания. Понять полицейских в таких обстоятельствах несложно; любопытно, однако, что вскоре события эти окутало плотной, непроницаемой завесой молчания. Люди умолкли один за другим, оставшись наедине со своими страхами - и теперь даже не желали ими делиться.
Первым из них был, разумеется, стал Андраш Каллош.
Непросто найти хоть кроху истины в бурном, мутном потоке досужих разговоров. Однако в связи с Каллошем неоднократно звучали фразы типа: 'При Эркеле-то Андраш совсем другой был - только и делал, что говорил. Всех затыкал...'. Или вот, например: 'Золотой Пистолет всё ещё накроет и ваши деньги, и ваше 'железо'' . Эркель, само имя которого даже годы спустя после смерти внушало благоговейный трепет, до сих пор считался непререкаемым авторитетом для жителей Кишпешта. Он стал 'капитаном' в далёкие девяностые, когда Венгрия, избавившись от советской оккупации, казалось, смогла вздохнуть свободно. Тогда, после эйфории первых дней демократии, однако, пришло и постепенно укрепилось понимание: немецкая оккупация, опирающаяся на дойчмарки ('евро' ещё не существовало) вместо танков, ничуть не лучше. Основная масса населения моментально обнищала, и ничего не могла заработать на остановившихся предприятиях, где платили зарплату в обесценившемся форинте. Всё необходимое для жизни можно было купить только за марки или за доллары; заработать же твёрдую валюту приходилось только самыми унизительными и сомнительными путями: продукция венгерской промышленности, столь ценившаяся русскими оккупантами, на Западе оказалась неконкурентоспособной.
Единственное, что спасало жителей Будапешта в те годы - подлинная катастрофа, постигшая бывший Советский Союз. С востока десятками тысяч тянулись полуголодные нелегалы - чернорабочие, строители и, конечно, официантки и 'танцовщицы', как называли украинских и русских проституток. Все они приезжали с собственными 'бригадирами', управлявшими ими, как стадом скота. Вот уж кто вёл себя дерзко! Бритоголовые парни повсюду стремились щеголять связями с уже не существующим, но всё ещё всесильным КГБ. Эта спецслужба оплела постсоветский мир своей прочной, липкой паутиной, как удавкой.
Не все смирились с новым вторжением - нашлись и те, кто готов был дать отпор. В таких парнях, как Жолтан, смело порвавших со старым миром и решительно бросивших вызов очередной волне открывавших повсюду свои ночные клубы и диско-бары захватчиков, венгерское общество видело будущее нации. Сам Жолтан был живым воплощением мужской силы: высокого роста, могучего телосложения, он, казалось, мог смести любого, кто встанет у него на пути. Его низкий, широкий лоб, под которым прятались небольшие злобные глазки, удачно гармонировал с мощной, выпирающей челюстью, свидетельствовавшей, как утверждали любители расовых теорий, о незаурядной силе воли.
Жолтан, собрав вокруг себя таких же, как он, спортсменов - борцов, штангистов и боксёров, - быстро организовал собственный 'гешефт'. Его группировка занималась перегоном краденых 'мерседесов' из Германии; Жолтан продавал машины 'товарищам' из Украины, наладив, как он выражался, 'взаимовыгодные международные торгово-экономические связи'. В обмен те предоставили ему соответствующее количество девиц, готовых работать ночи напролёт без выходных, лишь бы только не видеть больше своей, прославившейся на весь мир чернобыльской аварией, родины.
Впрочем, не всегда бизнес шёл тихо и мирно. Случались и перестрелки; по ночам улицы Кишпешта нередко сотрясались от взрывов - в ход шли ручные гранаты и гранатомёты. В завязавшейся вооружённой борьбе Жолтан, в конце концов, одержал победу: он избавился от главного конкурента, одного из западноукраинских бригадиров, чем навсегда покорил сердца жителей Кишпешта. Тело Петра Кривинского, носившего при жизни прозвище 'Дымок', бесследно поглотили тёмные воды Дуная. Жолтан тогда 'держал' лишь группу таксистов; уже через год у него в подчинении находилось более сотни 'кобыл' и с десяток 'быков', готовых в любой момент пустить в ход оружие. Он контролировал сбыт героина; к нему обращались за 'зашитой' все мелкие предприниматели.
