И он, Николай Уманский, стал теперь одним из них. Он и думать забыл о своей прежней жизни, о своей папке в гэбэшном сейфе и всех тех диссидентах, адвентистах и самиздатчиках, которых он… Да что там вспоминать! То была его работа, но в другой, совершенно нездешней жизни. А теперь, здесь, он, блаженствуя, ехал верхом на спокойной кобылице Риски, повторяя за учителем Джонни английские слова и думая о том, что Лэсли, кажется, не прочь выйти за него замуж, он это нутром чует. Да и как тут не чувствовать этого, когда она и ночью, и днем – вся его, без остатка. А ему о такой жизни и не мечталось – сдобная американская баба, и этот пацан замечательный, и дом, и машина! Только расписаться с Лэсли – и он уже американский гражданин и сможет работать где душе угодно – хоть на конюшне у родителей Лэсли, хоть автомехаником в любой мастерской. Да, повезло вам, Николай Иванович, подфартило так, что душа поет…
– Someone is waiting for us, – сказал Джонни, сворачивая с лесной просеки на Пайн-стрит, к своему дому.
– Самван из вэйтинг фор ас, – автоматически повторил Николай и только в следующий миг увидел за кустами, возле дома Лэсли, этот маленький желтый мини-автобус с надписью «Construction» и двух жлобов, которые стояли у его открытого капота. Один из них – рыжий бородач, а лица второго Николай не видел, но оба они были не американцы – это Николай опознал с первого взгляда, хотя, казалось бы, все на них было американское – и куртки джинсовые, и даже кроссовки.
И холодные судороги сжали Николаю желудок, он резко пригнулся, словно в него уже выстрелили, и рухнул с лошади.
– What happened, Nick? Что случилось? – испугался Джонни. – Are you okay?
– Тсс, Джонни! Тихо! – сказал Николай задушенным голосом, взял под уздцы коня Джонни, повернул его и торопливо повел обеих лошадей назад, в лес, оглядываясь сквозь кусты на этот грузовичок и двух мужчин возле него.
– Why? What happened? – спрашивал Джонни.
– Тсс! Потом! Лэйтэ! – Николай еще не знал, как объяснить мальчишке, что случилось, а только спешно и даже как-то трусливо-спешно уводил пацана подальше в лес, который узкой полосой тянулся вдоль западной окраины Марблхэда прямо к конюшне деда Джонни. Страх, и не просто страх за себя, нет, впервые в жизни он ощутил холодный и трусливый страх за жизнь кого-то другого – этого Джонни и его матери. Что делать? Конечно, он может отвести Джонни к его деду и взять у того карабин – у старика штук пять охотничьих карабинов просто на стенах висят. Но дальше-то что? Вернуться и пристрелить этих паскуд, которые приехали по его душу? И что? И сесть за это в американскую тюрягу – ради этого он сюда приехал? А если даже не сесть, а сбежать – то куда? Назад в Россию путь заказан. И вообще – устраивать перестрелку перед домом Лэсли?
Но как же быть, Николай Иванович? Если эти суки узнали его адрес, они уже не слезут отсюда. А он не может подставлять им ни Лэсли, ни этого пацана. Не для того он спасал его, черт возьми!
– Nick, what’s happened? Tell me! – настаивал Джонни.
Но Николай отмалчивался. Господи, что за сучья жизнь! Только-только он начал жить как человек, и – кранты! И даже пацану нельзя объяснить, что случилось…
Лэсли приехала в отцовскую конюшню по его телефонному звонку. Убедившись, что за ней нет хвоста, Николай вышел из-за конюшни и подошел к ее «плимуту». Как он и просил по телефону, она привезла в пакете его пиджак с документами и деньгами. Но лицо ее было отчужденно-замкнутым.
– Can you tell me what happened?
Может ли он сказать ей, что случилось? Нет, конечно. Он просто должен уйти.
– Но. Ай хэв ту гоу. Совсем. Фор эвер. Сорри.
– You are paskuda, – вдруг сказала она.
– Йес. Ай эм.
– You are bliad!
– Йес.
– Kurva!
– Йес.
– I love you!
– Сорри. Ай хэв ту гоу. – Он повернулся и пошел прочь, потому что больше не мог этого выдержать.
– Nick! – крикнул Джонни.
Николай заставил себя не оглянуться. Чем резче он оборвет все, тем лучше для них. Когда эти брайтонские жлобы подвалят к ним, чтобы узнать, где он, Лэсли и Джонни отошьют их самым натуральным образом и с такой злостью, что тем уже не будет смысла возвращаться к ним снова. Может, они еще посидят на этом доме, покараулят или вернутся сюда через пару недель, а то и через месяц, но трогать Джонни и Лэсли им будет ни к чему, без толку. Николай Уманский – «paskuda, bliad, suka» – ушел, бросил их, исчез неизвестно куда.
Он вышел на хайвэй и поднял руку проносившемуся мимо грузовику. И хотя этот грузовик промчался не остановившись, он был уверен, что рано или поздно кто-нибудь подберет его. Америка добра.
Но Америка оказалась не добра и не зла, а – безразлична. Он простоял на дороге полтора часа, а потом пошел по обочине на запад, за заходящим солнцем, и ни одна из сотен машин, которые проносились мимо, даже не притормозила рядом с ним. Это разозлило его – он еще не знал, что в этой стране у каждого есть, как правило, лишь один шанс. Он был уверен, что за каждым поворотом дороги Америка будет подставлять ему себя, как Лэсли или та американка с «паркинсоном». И он шел по обочине, согревая себя сигаретами и злостью. Злостью на Россию, на брайтонских жлобов и вот теперь – на Америку. Какого хрена ни одна американская сука не хочет его подобрать? Эй вы, факинг американс! Да остановитесь же кто-нибудь, мать вашу в три креста! Нет, летят мимо…
В ту ночь в окрестностях Бостона было зарегистрировано среди прочих несколько странных преступлений. В Либоди и Линфилде кто-то разбил витрины супермаркета «Star» («Звезда»). В Берлингтоне были с корнем вырваны из тротуара автоматы газеты «Boston Globe», которая в этот день поместила на первой полосе фотографию Ельцина. В Ньютоне был не то ножом, не то отверткой изуродован огромный портрет Ленина на рекламном щите водки «Российская», который гласил: «Now that the party’s over, let the party begin!» – «Теперь, когда с партией покончено, начнем вечеринку!» А на рассвете в Дэдхэме полицейский патруль арестовал четырех черных подростков, вооруженных ножами и пытавшихся ограбить русского туриста, спавшего на тротуаре возле ночного бара «Sunset». Хотя одному из грабителей этот турист сломал руку, полиция сочла это самозащитой, и русский был на патрульной машине доставлен к автобусной станции, откуда по совету полицейских отбыл первым же автобусом.
Автобус шел на северо-запад, в Буффало, к этой вечной бросовой яме погоды у границы с Канадой. Проспав пять часов в мягком кресле, Николай проснулся и обнаружил за окном серую пелену дождя, которая затягивала скоростное шоссе, леса, цветные рекламные щиты и очертания окрестных плоскокрыших городков. Куда он едет? На кой shit ему какое-то Буффало и вообще вся эта новая маета, когда в райском Марблхэде остались баба и пацан, которые его любят и которые стали его семьей? Всего две недели назад он открыл для себя, что, оказывается, истинный кайф жизни вовсе не в том, чтобы гужевать, гудеть, зикать, кирять, кантоваться и бросать палки по пьяни или силком. Оказывается, играть с пятилетним пацаном в «морской бой» или даже просто ждать кого-то к обеду – уже радость! А если этот «кто-то» еще и хорошая баба, то – о чем говорить! Накормить ее вкусной едой, а ночью сделать ей такую любовь, чтобы утром она пела на кухне, готовя ему кофе, – что еще нужно в жизни? Строить коммунизм? Завоевывать Афганистан? Свергать Ельцина? Да пошли они все!..
Но как же он мог отдать это все, бросить и сбежать? Он, Уманский, который дважды зону прошел, а потом еще школу ГБ, а потом Афган и Приднестровье, – слинял перед какими-то жидами-эмигрантами с Брайтона? Да в гробу он их видел!
Он огляделся. В автобусе было восемь пассажиров – шесть черных баб и пара смуглых студентов с рюкзаками, испанцы или кубинцы. Они не то спали в обнимку, не то целовались взасос, а потом ушли в конец автобуса, исчезли там за узенькой дверью, и буквально через секунду оттуда стали доноситься гулкие и все учащающиеся удары, которые немедленно привели черных баб в веселый восторг. Затем студенты появились из-за дверцы, он – усталый, с опущенными плечами, а девчонка сияла, как новая монетка, и влажным язычком облизывала свои красные губки. Черные бабы зааплодировали и, пока эта молодая пара шла на свои места, похлопывали парня по спине: «You are good! You are really good! Are you taking orders?»
