Нари хотелось ударить его по лицу.

– Ты прав, ты не вправе говорить мне такое. Заманчивая перспектива? Так я эгоистка, раз не хочу умирать в Дэвабаде, когда я могу помогать людям здесь?

– Я не называл тебя эгоисткой…

– Считай, назвал. – В ней закипала ярость как на саму себя, так и на Али. Зачем она тратит время, уговаривая какого-то упертого принца джиннов оставаться с ней?

«Потому что ты хочешь, чтобы он был рядом», – раздался насмешливый и жестокий голос в ее голове. Потому что Нари не хотела жить в Египте одинокой, самоотверженной врачевательницей. Она хотела пить невкусный чай и листать книги вместе с тем, кто так хорошо ее знал. Она хотела полноценную жизнь, хотела друга.

Нари могла обойтись без Али. Она просто не хотела.

И это делало его слабостью. Нари слышала это слово голосом Низрин, голосом Гасана, голосом Манижи: Али был ее слабостью, как и все они, весь Дэвабад. Следовало и там продолжать жить так, как она всегда жила в Египте. Не привязываясь, не мечтая о больнице и о лучшем будущем. Просто выживать.

Небо резко потемнело, солнце ушло за пирамиды. Шелест речного транспорта и городской шум наполнили ее сердце нежностью. Все это вдруг показалось таким хрупким, что ей захотелось прижать Каир к груди и никогда не отпускать.

– Забудь, – заявила она. – Я не собираюсь тут распинаться, в который раз спасая тебя от самого себя. Хочешь умереть в Дэвабаде? Хорошо. Только без меня.

Нари развернулась, собираясь оставить его одного на крыше, но он бросился за ней вдогонку.

– Нари, она же придет за печатью…

Она оглянулась. Это была ошибка. Потому что умоляющий взгляд Али запал в тот уголок ее сердца, который Нари хотела в себе раздавить.

Поэтому она раздавила его.

– Тогда я рада, что отдала ее тебе.

Нари трясло от гнева, когда она убегала из ханаки. К черту Ализейда аль-Кахтани и его идеализм. К черту Дэвабад, обреченный, отравленный город, которому она пыталась помочь. В Великом храме уже было достаточно алтарей, посвященных Нахидам, принявшим мученическую смерть. Нари не собиралась пополнять их ряды.

Она не вернулась в аптеку. Пусть сначала вернется Али, соберет вещи и отправится в свое бессмысленное путешествие по Нилу. Может, когда он будет умирать от голода, заблудившись на берегах какого-нибудь безвестного ручья, он поймет, что нужно было к ней прислушаться.

И она ушла гулять по городу. Не вдоль берега реки, а в глубь людных каирских улиц, ведущих к холмам, через кварталы мигрантов. Нари не хотела покоя, к которому склонял полноводный Нил, приглашая к тихому созерцанию. Она хотела отвлечься на шумную человеческую жизнь и суету: детские игры и сплетни соседей. Обычную жизнь, которой она могла бы жить последние пять лет, но оказалась пешкой в опасных политических играх кучки мстительных, воинственных джиннов. Она шла, не обращая внимания на то, куда идет, в глубине души надеясь, что заблудится настолько, что к тому времени, как она доберется до дома Якуба, Али уже уйдет, и последнее звено, связующее ее с волшебным миром, будет разорвано.

И все же, несмотря на желание оторваться от этого этапа своей жизни, Нари не удивилась, когда ноги принесли ее туда, где все и началось.

Пустой удел, где она проводила зар, оставался подозрительно нетронутым, хотя район стал более оживленным, у соседних многоквартирных домов появились дополнительные этажи, а вдоль стен были пристроены хижины. Якуб говорил, что люди в Египте надеются на перемены. Француз повержен, а новый заморский правитель обещает реформы. Все больше людей переезжало в город в поисках новых возможностей.

Она хотела предупредить их не делать этого. Видеть, как разрушаются твои мечты, больнее, чем никогда не мечтать.

Однако даже робкие надежды на лучшее не коснулись этого удела. Невзрачный землистый квадрат был завален мусором, а единственным обитателем оказался рыжий кот, вылизывавший усы.

Не в первый раз она подумала о Басиме. Вынули ли из ее горла стрелу Дары, прежде чем передать тело девочки скорбящей матери – матери, которая накануне расцеловывала Нари в щеки и осыпала благословениями? Обуглились ли ее пальцы от одержимости ифритом и провела ли она свои последние мгновения в агонии только потому, что Нари, повинуясь какой-то прихоти, решила запеть по-дивастийски?

Ты ответственна за смерть этой девочки не меньше, чем Дара и Визареш. Со стороны Нари было верхом самонадеянности промышлять традициями, которых она не понимала, превращая способности, предназначенные для исцеления, в способ обмана невинных людей. Так же она поступила и с печатью Сулеймана, забрав ее у Дэвабада и уничтожив их магию.

И теперь снова окунуться в эту неопределенность и опасность? Когда у нее появился шанс оставить все позади и начать заново? Нет. Ни за что.

Небо темнело, отзвучал призыв к магрибу. Нари, вероятно, стоило бы испугаться: молодая женщина, совсем одна – но, парадоксальным образом, несмотря на отсутствие магии, Нари почти не испытывала страха перед окружавшими ее людьми. Время, проведенное в Дэвабаде, изменило ее, отдалив от людей, которых она когда-то считала своими соотечественниками.

И они снова ими станут. Будущее, о котором она всегда мечтала, наконец-то было в ее руках, и она не собиралась его упустить.

И все же ночь влекла ее за собой, как на ниточке, снова приведя в Эль-Арафу. Огромное кладбище выглядело в точности таким, как его запомнила Нари: древняя мешанина гробниц и мавзолеев, мрачный пейзаж мира мертвых, которые, как знала теперь Нари, не всегда почивали с миром. Она пошла по кладбищу, бродя извилистыми аллеями своей памяти, и села на полуразрушенную каменную колонну, наполовину залитую лунным светом.

И тогда, и только тогда, оказавшись в том месте, где она впервые увидела его в вихре песка и огня, Нари наконец позволила себе впустить в свои мысли Дару.

«Ты не должна была этого видеть. Ты должна быть в безопасности». Нари обхватила виски ладонями, вспоминая муку на его красивом лице, когда он заплетающимся языком произносил эти слова, и его яркие глаза молили о понимании.

Как ты мог так поступить, Дара? Как ты мог сотворить такое?

Ибо Нари больше не могла отрицать, что Дара был виновен в тех преступлениях, о которых шептались, заслышав его имя. Он учинил резню невинных шафитов в Кви-Цзы – злодеяние столь жестокое, что их мир до сих пор не оправился от потрясения. И теперь он совершил нечто не менее возмутительное: сознательно пособничал ее матери в попытке геноцида Гезири в Дэвабаде.

А ведь он был ей небезразличен. Да что там, она любила его – стоило признаться в этом хотя бы самой себе. Может, виной всему жажда приключений и охмуряющий азарт, и то был почти до неловкости неизбежный и заранее обреченный роман, которые вспыхивают между смелыми воинами и юными девушками с широко распахнутыми глазами. И ведь Мунтадир уличал ее в том, что она живет в сказке и не может отличить героя от чудовища. Нари, которая так хорошо разбиралась в своих мишенях и бросила вызов королю джиннов. Как она могла не заметить тьму, таящуюся в Даре?

«Потому что ты сама стала мишенью, – с горечью подумала она. – И ты хочешь вернуться в Дэвабад и предстать там вождем, способным переиграть Манижу?» Мать Нари лишь взглянула на нее и сразу разгадала все ее слабости. Ее шафитское происхождение и нелепую привязанность к глупому принцу. Мрачную злобу на джиннов, разбивших ее надежды. Острое удовлетворение в миг, когда она выжгла сердце Гасана.

Быть может, с этого все и начиналось. Нари гадала, что могло произойти, если бы вторжение прошло по плану Манижи. Если бы Нари, стараниями Низрин, оставалась в безопасности и неведении, и наутро проснулась в мире, где Гасан был мертв, дэвы – свободны, а Нари – воссоединилась со своей семьей и любимым мужчиной? Быть может, тогда ей было бы проще поверить в ту ложь, которую они сочиняли бы в свое оправдание? Промолчать и сделать выбор в пользу того, чтобы смотреть вперед, а не на кровь и мертвые тела, подпирающие их новый мир?