Дара застыл на мгновение, стоя спиной к ифриту. Но только на мгновение – больше он не позволит Аэшме играть с собой.

Вместо этого он рассмотрел шеду перед собой. Дара был опытным всадником, но лошади и летающие львы принципиально отличались между собой, преимущественно потому, что этот шеду был не настоящим животным, а скорее продолжением собственной магии Дары, как рука является продолжением тела.

Совершенно новая рука. Вцепившись ему в гриву, Дара вскарабкался на дымчатую спину шеду, и по позвоночнику пробежали мурашки. Несмотря на мрачные обстоятельства, в глубине души Дара, выросший на фантастических древних легендах об Афшинах и великих Нахидах, испытывал чистый ребяческий восторг.

Повинуясь мысли дэва, зверь взмыл в небо, взмахивая крыльями высоко над головой, и Дара ахнул, вцепившись ему в гриву. Дворец под ним становился все меньше и напоминал миниатюрную игрушку, украшенную драгоценными камнями, и Дара не сдержал непривычно нервного смеха, прежде чем сумел совладать с собой. С такой высоты он видел все: полуночное озеро и пышные леса, аккуратные террасы полей за городскими стенами и узорчатый Дэвабад с хитросплетениями улочек и крохотными каменными башенками.

Но манили его только горы и широкий мир, простиравшийся за ними. Будь Дара умнее, он бы полетел туда, пользуясь возможностью сбежать от безумия, царившего на земле, и начать заново, чтобы не становиться причиной еще большего раздора.

И тогда все дэвы в городе погибнут. С легкой горечью Дара велел шеду снижаться, вынимая одну из пяти стрел, подготовленных заранее, по одной для каждого племени джиннов. Лоскутами, оторванными от окровавленного тюрбана Гасана, к их древкам было привязано по свитку с коротким посланием, в котором содержалось требование немедленной капитуляции. Прошло уже три дня с тех пор, как они заняли трон, а остальные племена до сих пор хранили молчание. Ни послов, требующих объяснений, ни обеспокоенных родственников вельмож, которым не повезло оказаться во дворце в ту ночь, ни даже мстительных, самоубийственных набегов, которых Дара ожидал от выживших Гезири, укрывающих принцессу. Все, казалось, расползлись по своим секторам и забаррикадировались всеми доступными им немагическими средствами, с ужасом ожидая надвигающейся катастрофы.

Катастрофы, которой и Дара, и Манижа хотели избежать, и оставалось надеяться, что у джиннов хватит мудрости не допустить ее.

Он начал с Агниванши. Зная, что у него в запасе всего несколько минут, пока его не заметили (его облик был призван приводить в ужас, но мало подходил для засады), Дара окинул беглым взглядом их укрепления: красивые ворота из песчаника были заложены кирпичом, а стены охранялись горсткой джиннов на лестницах, вооруженных луками и мечами. Скорее всего, мирные жители, поскольку единственными джиннами в Дэвабаде, кому разрешалось проходить военную подготовку, были служащие Королевской гвардии – гвардии, чью Цитадель уже уничтожило войско Дары.

На деревянном помосте сразу за воротами высилась груда тучных мешков. Вокруг толпились джинны, держа наготове корзины и кувшины. Дара подлетел ближе, наблюдая за раздачей зерна в очереди. Если не обращать внимания на вооруженную охрану и нервные лица в толпе, все выглядело довольно организованно.

Но порядки в Дэвабаде отныне могла устанавливать только бану Манижа.

Он щелкнул пальцами, и мешки полыхнули пламенем. Стоявшие на раздаче джинны испуганно вскрикнули и засуетились, пытаясь потушить огонь. По велению Дары, пожар разгорелся с удвоенной силой, вынуждая джиннов спасаться бегством. Наконец взгляд одной из женщин упал на него:

– Бич Кви-Цзы!

Зачарованный шеду сиганул вниз, и запаниковавшие джинны подняли крик, бросаясь врассыпную. Дара натянул тетиву, взяв на прицел одного из стражников Агниванши, который как раз сделал то же самое.

Дара оказался быстрее. Он выпустил стрелу лучнику в грудь. Тот упал навзничь, и кровавый шелк, которым к стреле был привязан свиток, развевался, как поверженное знамя на поле боя. Дара полетел дальше, оставляя крики позади.

Пусть кричат. Непротивление лучше гражданской войны, убеждал он себя. Пусть лучше Агниванши откроют свои ворота и согласятся на мировую с Манижей, чтобы зерна хватило на весь Дэвабад, чем у них будет скапливаться столько еды, сколько не съесть одному племени. Даре было действительно жаль джиннов. Он не испытывал ни малейшего желания проливать еще больше крови и сеять еще больше страха.

Но будь он проклят, если они не смогут удержать Дэвабад.

Дара поджег ухоженный виноградник в самом центре Сахрейнского базара, утопавший в гроздьях ягод, затем спалил дотла караван-сарай в секторе Аяанле, намеренно нанося более ощутимый урон ближайшим союзникам Гезири. У него не хватило духу сжечь что-либо на территории тохаристанцев, но он понимал, пуская стрелу со свитком в цветочный венок у мемориала жертвам Кви-Цзы, что это само по себе будет достаточно явным намеком.

Он изучал все, что видел, каждый клочок земли, подмечая поваленные магические здания и следы отбушевавших пожаров. Там, где земля раскололась во время недолгого землетрясения, сопровождавшего отток магии, остались гигантские трещины, разрушившие еще больше домов. На улицах валялись искореженные трубы и обломки кирпича, из водонапорных колонок все еще била вода. Дара чуть не задохнулся от запаха испражнений, пролетая над раскуроченными обломками общественного нужника.

«Будет мор, – думал он, обводя взглядом свой разрушенный город. – Голод. Паника. Смерть.

И все потому, что мы решили вернуться».

С таким настроением он приближался к сектору Гезири: части города, и так внушавшей ему наибольшие опасения, а количество тревожных знаков, встреченных им на пути, лишь усиливало его беспокойство. Во-первых, судя по кипучему оживлению на улицах, истребить пескоплавов отнюдь не удалось. Зейнаб аль-Кахтани или кто другой, но кто-то явно успел предупредить Гезири о тумане, погубившем их сородичей во дворце.

Во-вторых, времени они даром не теряли. Стена, некогда разделявшая шафитский сектор и сектор Гезири, была снесена, а кирпичи использованы для укрепления внешних границ и ворот, отделявших их от остальной части города. Цитадель все еще лежала в руинах, напоминая уродливую рану, но тела, похоже, вынесли – скорее всего, прихватив с собой все клинки, луки и копья, которые нашлись в ее арсенале.

Дара чертыхнулся. Стало быть, Гезири и шафиты в самом деле объединились: племя, которое они пытались уничтожить, и джинны человеческой крови, которые лучше всех умели выживать без магии. Если уцелела хоть толика Королевской гвардии, они были здесь. Если в городе оставалось проклятое грязнокровное оружие, наделавшее столько шума во время процессии в честь Навасатема, оно тоже было здесь.

И Дара не видел такого варианта развития событий, при котором этот конфликт мог закончиться миром. Манижа вложила в гезирский свиток записку, адресованную Зейнаб, умоляя ее подумать о судьбе Мунтадира, но Дара сомневался, что одна принцесса сможет переубедить тысячи разъяренных, скорбящих джиннов. Да и с какой стати им сдаваться? Гезири знали, что Манижа вознамерилась их уничтожить, а шафиты знали о дурной славе Бича Кви-Цзы. Только глупцы поверили бы их обещаниям.

Предчувствуя недоброе, Дара подлетел ближе, ища место, где бы оставить свое послание. Но едва он миновал первый квартал, как его оглушил жуткий грохот, будто кто-то громил магазин фарфора, одновременно играя на тамбурине.

Во имя Создателя, что за ужасный шум?

Его взгляд наткнулся на источник этого звука. Поперек широкой улицы была протянута проволока, на которой висели связки медных горшков, стукаясь друг о друга, когда какой-то мужчина водил по ним взад и вперед длинной кривой тростью.

Мужчина смотрел прямо на Дару.

Прежде чем Дара успел среагировать, его примеру последовала женщина с таким же устройством из стальных тарелок, и звук разнесся по окрестностям по мере того, как все больше и больше дозорных подключались к сигналу тревоги из разбитой посуды и железных кастрюль. Поодаль джинны начинали разбегаться, но не в панической неразберихе, как другие племена. Гезири и шафиты – в основном мужчины, но иногда женщины и дети – укрывались в ближайших домах, где их встречали с распахнутыми дверями, как долгожданных гостей.