Спит. Она просто спит. Али заставил себя расслабиться и сделал глубокий вдох. В таком состоянии он никому из них не поможет. Он снова сел и прикрыл глаза, пока не почувствовал, что голова почти перестала кружиться.

Так-то лучше. Далее, где они оказались? Последнее, что помнил Али, – он в разрушенной мечети на берегу Нила и ему кажется, что он вот-вот умрет. Теперь же они находились в какой-то кладовке, где царил жуткий беспорядок, и полки были забиты сломанными корзинами и сушеными травами.

Должно быть, Нари привела нас сюда. Он снова взглянул на бану Нахиду, все еще крепко спавшую на выцветшей подушке. Она сменила королевские одежды на поношенное черное платье, которое было ей велико на несколько размеров, а шарф, повязанный на волосах, почти не удерживал локоны, черным ореолом рассыпанные вокруг ее головы. Лучи пыльного света прочертили полоски на ее теле, высвечивая изгиб бедра и нежную кожу на внутренней стороне запястья.

Его сердце забилось чаще, и Али был достаточно честен с собой, чтобы признать, что не одно только горе поднималось в его душе. Умная, упрямая Нари каким-то чудом не дала ему умереть и вместе с ним добралась от реки… туда, где они сейчас находились. В очередной раз она спасла ему жизнь, записав на его счет еще один должок, о котором, он знал, Нари никогда не забудет. Сейчас она выглядела особенно красивой: сон придавал ее чертам умиротворенное выражение, которого Али прежде не замечал за ней.

Вспомнились слова Мунтадира, сказанные тогда, на арене. Отец сделает тебя эмиром, он даст тебе Нари. Все то, чего ты притворяешься, что не хочешь.

Можно сказать, теперь Али получил это. И стоило оно ему лишь всего остального, что он когда-либо любил.

Али покачнулся. Не надо. Не сейчас. Дыши глубже. Один раз он уже сумел собрать себя по частям.

Но прежде чем опустить взгляд, он заметил кое-что еще. Кожу Нари покрывали царапины. Ничего серьезного, лишь небольшие порезы, вполне ожидаемые после того, как они очутились в реке и потом пробирались сквозь подлесок.

Вот только у Нари не должно оставаться царапин. Они должны были исцелиться.

Печать Сулеймана. Наша магия. Снова нахлынули воспоминания, и Али машинально потянулся к своей груди. Жгучая, колющая боль, которая подкосила его, когда они едва прибыли в Египет, ушла. Теперь Али не чувствовал… ничего.

Не может быть. Он попытался сосредоточиться, закрывая глаза и мысленно нащупывая в себе что-то новое. Но если и существовала какая-то ниточка, за которую он должен был потянуть, чтобы снять печать Сулеймана, то он не чувствовал в себе этой силы. Он щелкнул пальцами, надеясь вызвать пламя. Простейшее заклинание из известных Али, привычное ему с самого детства.

Ничего.

Али похолодел.

– Гори, – прошептал он по-гезирийски, снова щелкнув пальцами. – Гори, – повторил он по-нтарански, а затем и на джиннском, поднимая другую руку.

Не срабатывало. Не виделось ни малейшего намека на жар, ни даже слабой струйки дыма.

Мой зульфикар, мое оружие. Али обвел комнату шальным взглядом и увидел эфес своего меча, высовывавшийся из вороха грязной одежды. Он вскочил на ноги, на непослушных ногах пересек комнату и потянулся к зульфикару, как к давнему другу после долгой разлуки. Его пальцы сомкнулись на рукоятке, и он отчаянно ждал, чтобы пламя вырвалось из меча, на овладение которым он положил всю свою жизнь, – меча, так неразрывно связанного с самим его существом.

Оружие в его руке оставалось холодным, медная поверхность в слабом свете казалась тусклой. Пропала не только магия Нари.

Но и магия Али.

Не может быть. Али сам видел, как его отец продолжал колдовать даже тогда, когда с помощью печати лишал магии всех вокруг. В этом и заключалась часть силы кольца, делающей его обладателя самым могущественным джинном в комнате.

Его охватила паника. Всегда ли это сопровождало получение печати или они сделали что-то не так? Существует ли какое-то заклинание, ритуал, что-нибудь, что полагалось сделать Али?

Мунтадир знал бы ответ. Мунтадир знал бы, что делать с печатью, если бы не погиб по твоей милости от этого самого клинка.

Раздвоенный меч выпал из его рук обратно на кучу тряпья. Али отступил назад, зацепившись о свое отброшенное одеяло, и хрупкая скорлупа самообладания, за которую он старательно держался, треснула.

Ты должен был защищать его. Это ты должен был помешать Афшину, ты должен был погибнуть от его руки. Что он за брат, что за мужчина – прятаться в кладовой за полмира от города, где лишили жизни его отца и брата, где убивали его соплеменников и друзей? Где его сестра – сестра – заперта в осаждении и окружена врагами!

Нари снова что-то промычала во сне, и Али вздрогнул. Ты подвел ее. Ты их всех подвел. Нари могла бы сейчас быть в Дэвабаде, весь мир и трон могли лежать у ее ног.

Нужно выбираться отсюда. Внезапно возникло непреодолимое желание сбежать из этой замкнутой маленькой комнаты. Надышаться свежим воздухом, побыть подальше от Нари и этих страшных, кровавых воспоминаний. Он пересек комнату, потянулся к двери и вывалился за порог. Краем глаза Али успел заметить забитые полки, уловить запах масла сезама…

И врезался прямо в низкорослого пожилого мужчину. Старик удивленно ойкнул и подался назад, чуть не опрокинув жестяное блюдо с аккуратными горками порошков.

– Простите, – поспешно извинился Али на джиннском, ничего не успев сообразить. – Я не хотел… Боже, да вы же человек.

– Ох! – Старик отложил нож, которым нарезал яркие травы с грядки. – Прошу меня извинить… Боюсь, я тебя не вполне понимаю. Но как бы то ни было, ты очнулся. Нари будет так рада! – Его пушистые брови сошлись на переносице. – Все время забываю о твоем существовании. – Он покачал головой, на удивление невозмутимо для такого тревожного заявления. – Как и о приличиях, кстати говоря… Мир твоему дому.

Али быстро закрыл дверь, чтобы не будить Нари, и уставился на старика с нескрываемым изумлением. Али не мог объяснить, что так сразу выдавало в нем человека – в конце концов, он встречал немало шафитов с такими же, как у этого старика, круглыми ушами, тусклой кожей землистого цвета и теплыми карими глазами. Но было в нем что-то настолько реальное, настолько осязаемое, настолько основательное… Словно Али очутился во сне или переступил через завесу, которой никогда раньше не замечал.

– Я, м-м-м… мир вашему дому, – промямлил он в ответ.

Старик говорил по-арабски с еще более сильным египетским акцентом, чем Нари.

Взгляд старика забегал по лицу Али.

– Чем больше я смотрю на тебя, тем труднее мне тебя видеть. Как странно, – удивился он и нахмурился. – А это что, татуировка у тебя на щеке?

Рука Али дернулась вверх, прикрывая метку Сулеймана. Он понятия не имел, как себя вести: несмотря на свой интерес к миру людей, ему никогда не приходило в голову, что однажды он будет говорить с человеком. По всем законам, он вообще не должен был видеть Али.

Что, во имя всего святого, случилось с магией?

– Родимое пятно, – пискнул Али через силу. – От природы. Я… таким родился.

– Чаю не желаешь? Ты, должно быть, голоден. – Он ушел в глубь лавки и сделал Али знак следовать за ним. – Кстати, меня зовут Якуб.

Якуб. Он вспомнил рассказы Нари о жизни в мире людей. Значит, они действительно попали в Каир, к старику, который, со слов Нари, был ее единственным другом.

Али сглотнул, пытаясь собраться с мыслями.

– Вы друг Нари. Аптекарь, у которого она работала. – Он смотрел на невысокого старичка сверху вниз – голова Якуба едва доставала Али до локтя. – Она всегда очень тепло о вас отзывалась.

Якуб зарделся.

– Она очень добра. – Он прищурился, словно пытаясь удержать Али в поле зрения. – Должно быть, с возрастом у меня помутился рассудок. Не припомню, чтобы она называла твое имя.

Али помешкал, разрываясь между вежливостью и осторожностью – в последний раз, когда не-джинн спрашивал его имя, дело кончилось весьма плачевно.