— Отдай мне пистолет, Виталик, — попросил Гордеев, пытаясь подойти к нему ближе, — Ты, кажется, не принимал сегодня таблетки?

— Николай Иванович, все будет хорошо, я вам обещаю, я не позволю никому вас обидеть, Николай Иванович, — Жломский вытер выступивший на лбу пот свободной рукой, не сводя с меня глаз.

— Так ты все-таки больной, а я знала, ну вернее догадывалась и попала в точку. Ты псих, не зря Зимин на тебя гнал.

— Виталик, отдай пистолет, — снова повторил Гордеев, наконец, сжимая его руку своей, — Вера не провоцируй его. Он сейчас не в себе.

Мне уже было все равно.

Мысленно вспомнила все советы Витьки, когда он учил меня стрелять.

«Целься на вдохе — стреляй на выдохе».

Я сняла пистолет с предохранителя, вдыхая побольше воздуха… Когда за спиной скрипнула дверь, я нажала на курок.

Жломский завизжал, как последняя баба, с широко распахнутыми глазами наблюдая, как Гордеев оседает на холодную крышу, а потом начал стрелять, не особо заботясь, куда попадет.

Я смотрела отцу в глаза, пока под ним не начала расползаться лужа, чувствуя, как начинает накрапывать дождь.

Все-таки осень.

Внутренности обожгло огнем, и я прикрыла живот ладонью, которая тут же стала влажная. Разорвала контакт с отцом, наблюдая, как рядом с ним, уже на коленях, хватаясь за его руку, корчится Жломский, упавший от встречного выстрела на колени.

Не видела, кто стал моим Ангелом-Хранителем, но он явно мне помог.

Мое красиво пальто, цвета верблюжьей шерсти стало грязным. Оно намокло, дождь, и кровь неприятными пятнами пачкали его…

А потом у меня закружилась голова. Мне стало так больно и тяжело стоять, что пришлось опуститься на землю.

Витька, вытирая намокшее от дождя лицо, опустился рядом со мной, подтаскивая к себе.

— Все? — спросила я, выпуская из рук пистолет и нащупывая в кармане голубку.

— Еще нет, Рыжая, еще нет…

Дождь так упрямо лил, что мне стало холодно. А потом вспомнила сон, про рыжую кошку на руках хозяина, которая ушла, когда начался дождь.

Помните?

Значило ли это, что я уходила сейчас?

Не знаю, но я уже с трудом воспринимала происходящее, то ли забываясь, то ли заходясь в панике. Но отчетливо помню, как пришел Артем. Он оттолкнул от меня Ковалева, хватая меня за намокшее пальто, за плечи и прижимая к себе.

И вроде бы паника вокруг, люди какие-то, которых я уже не узнавала или мне не хотелось узнавать. Усталость страшная. Мне даже разговаривать не хотелось, хотя я видела, как Артем, что-то упрямо продолжает мне говорить.

А мне так больно, когда он меня трясет, открываю рот, чтобы попросить его перестать — и не могу.

Поднимаю глаза на небо, все такое темное, мрачное, нет бы, радуга выглянула…

— Рита? — выдавливаю я, сжимая ослабевшими пальцами его широкую, горячую ладонь. Сейчас отчетливо различаю, какой он все-таки большой, нависает надо мной, сильный, все время пытался меня защитить, уберечь. Как сейчас я его.

— Она дома.

— Хорошо, — я протягиваю ему голубку. Она уже не такая красивая, больше не белая, кроваво-красная, поднимаю ее выше уровня своего лица, а сама смотрю на Артема, в его глаза, как будто прямо в душу.

Знаю, что Гордеев не единственный, кто хотел бы сдвинуть Исаева с его «трона», но, во всяком случае, сейчас он может взять небольшую передышку, которую я ему обеспечила.

Убив отца, я ничего не почувствовала, даже обещанного презрения. Ну, если только облегчение.

Я выдохнула, чувствуя, как Артем сжимает мою руку, вместе с голубкой, клянется, что все будет хорошо. И я верю ему, хотя мне уже все равно.

Когда ты делаешь то, к чему так долго готовишься, не физически — морально, то потом становится так легко. Невыносимо.

И мне даже хочется улыбнуться. Не могу.

Потому что проклятый дождь… Даже глаза не могу открыть, поэтому закрою их, что я там не видела в конце концов.

Любить можно и с закрытыми глазами, как это привыкла делать я. И мне абсолютно неважно, кем он был, кто он есть и чем сейчас занимается — Артем слишком сильно во мне и я была готова на что угодно, лишь бы помочь ему или даже спасти.

Страшно ли было умирать?

Страшно. Когда есть что терять.

Так мне Витька говорил.

26 июня 1996 год

На кладбище было тихо.

Тепло так, прошел мелкий дождик, и больше не было той духоты, которая заставляла Артема каждый раз поправлять воротник футболки.

Не торопясь, он посадил в оградке новый куст вишни, рядом со свежим памятником. Глаза вновь и вновь находили выгравированное имя на темном мраморе.

«Клинкова Вера Николаевна 1972–1995 г».

Мужчина присыпал саженец землей и, отставив лопату, присел на скамейку возле могил.

— Ну вот, Рыжая, все как ты хотела, — Артем, зажав в зубах сигарету, смахнул хозяйственной тряпкой пыль с глянцевой поверхности памятника, с которого на него смотрели дорогие сердцу зеленые глаза Клинковой.

И уже не билось так часто сердце, прошло больше полугода, чтобы Исаев, наконец, привык к этому ощущению.

Странному ощущению, что все кончилось.

Могила Гриши и Нины Степановны тоже были в порядке, раньше Артем людей нанимал, чтоб следили, а с тех пор как Верина появилась — сам стал заезжать.

Вздохнул, улыбаясь, поднимая голову наверх.

И перед глазами снова эти картинки, воспоминания. Первая встреча, первое прикосновение, первый поцелуй.

Как мальчишка. Она его тогда охомутала, самым настоящим, самым бесстыжим и наглым образом. И он терялся в догадках, откуда в ней столько силы, способной сбить с толку взрослого, почти закостенелого мужика. Она кружила ему голову, вила из него веревки, а он все равно, каждый вечер, как теленок за мамкой вился до дому, лишь бы одному не остаться… И кончился этот сумасшедший водоворот… Ругался на нее, что покоя ему не дает, тянет из него силы, а все в огонь…

Врал. Ох, и врал. Измывался над ней, а сам знал, внутри чувствовал: только с ней было по-настоящему спокойно. Только в ее руках чувствовал себя дома. И не нужно было никому меняться и никого менять, потому что они итак подошли друг другу, как пазлы одной картинки, теперь только нужно было склеить эти пазлы.

Намертво.

«Не перегорит, я обещаю, сердце в 1000 свечей»

Она ворвалась в его жизнь ураганом. Так там и осталась. Где-то глубоко, в легких, комом в глотке стояла… Сука, зато своя… И больше не было смысла этому сопротивляться. Теперь то он это понял.

Греет все равно…

Тишину нарушило присутствие женщины, которая молчаливо стояла чуть поодаль, наблюдая не то за Исаевым, не то за участком.

— Вы подходите, я все равно уже ухожу, — Артем кивнул головой, поднимаясь со скамейки. Женщина поправила косынку на голове, и неуверенно сжав в руках ярко-красные гвоздики, подошла ближе, искоса кидая взгляд на Артема.

— Простите, я вас знаю?

— Думаю, что нет, — Исаев отрицательно кивнул головой, собирая за собой мусор и выходя за оградку. Хватило и пары секунд, чтоб уловить знакомые черты. Это было как наваждение, но он не подал виду.

Вера действительно пошла в мать.

Большие, выразительные глаза, копна медных волос, чуть задранный кончик носа.

Это была Клинкова. Только десятком лет старше.

С уже заметными морщинками в уголках глаз. Но, не утратив былой красоты.

— Вы были Гришиным другом? — снова спросила женщина, зайдя в ограду и долго не решаясь к кому-либо подойти. Долго смотрела, словно изучая, запоминая каждую букву, высеченную на плитах. Наверно страшно это, приходя на кладбище, наблюдать здесь всю свою семью, — Это удивительно, что после смерти у него остались друзья, которые не забывают и приходят его навестить… Здравствуйте мои дорогие…

— Я муж вашей дочери, ваш несостоявшийся зять.

Женщина на мгновение перестала всхлипывать, изумленно поворачиваясь к Артему.