– Благодарю.

– Пока еще, не за что, – ответил Павел и, понимая, что уже достаточно долго стоит у постели больной добавил. – Отдыхайте, не буду вам мешать.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Простите, сударь! – окликнула его тихо Лиза. Он, тут же, обернулся. – Вы не сказали, как ваше имя?

– Корнилов Павел Александрович, ротмистр гродненского гусарского полка первого пехотного корпуса Витгенштейна.

Лиза в ответ только улыбнулась. Павел быстро вышел из палатки, ощущая всем своим существом непонятное волнение. Девушка посмотрела ему вслед и отметила, что он очень высок и широк в плечах. Она устало откинулась на подушку и закрыла глаза.

После ужина едва выдалась свободная минута, Корнилов стремительно направился в штаб и, завидев генерал-майора Кульнева, окликнул его. Яков Петрович остановился и удивленно спросил:

– В чем дело, ротмистр? Хотите доложить о чем-то важном?

– Нет, ваше превосходительство. Позвольте обратиться к вам с просьбой.

– Слушаю, – приветливо сказал Яков Петрович, устало посмотрев на молодого человека. Корнилов кратко изложил историю о том, как спас девушку и об опасениях доктора Коваля. – Вы хотите, чтобы девушка находилась в вашей палатке? – спросил строго Кульнев. – Ну, это вовсе не годится! Ее, немедленно, надобно убрать из военного лагеря!

– Но, Аристарх Иванович сказал, что ее нельзя пока перевозить, – ответил Павел. – Она сильно ранена. Ей нужен покой на неделю, другую.

– Хорошо. Но, девице не место в общем лазарете среди солдат. Сестры милосердия под моим личным покровительством. А, за эту девушку, я не могу нести ответственности.

– Вот и я об этом говорю. В моей палатке, мой денщик присмотрит за нею, чтобы порядок был. Как только я смогу, то найду в ближайшей деревне избу, чтобы перевезти ее.

Яков Петрович строго посмотрел на молодого человека.

– Не нравится мне вся эта ситуация. Гражданским, да еще и девицам не место на войне, если только они не сестры в лазарете. Но, раз уж так вышло, пусть остается, но в Вашей палатке. Но, разрешаю это ротмистр, только из-за благоволения к вашему брату, Александру Александровичу, с которым мы прошли всю последнюю турецкую кампанию и, который мне, как брат.

– Благодарю вас, ваше превосходительство, – почтительно сказал Павел, прикладывая два пальца правой руки к киверу, отдавая честь.

Вечером того же дня, Корнилов собственноручно перенес Лизу в свою палатку, предварительно укутав ее в свой плащ. Ибо на девушке была только лишь длинная ночная сорочка, которую ей отдала одна из сестер милосердия, служившая при полевом лазарете. Осторожно положив Лизу на походную койку Полянского, застеленную Сашкой свежим бельем, Павел, сняв с нее свой плащ, бережно накрыл ее до подбородка одеялом и удовлетворенно заметил:

– Отныне, вы под моей защитой.

Лиза хотела спросить, чтобы это значило, но побоялась это уточнять. Очень тихо, смущенно она поинтересовалась:

– А ваш товарищ? Он скоро вернется?

– Через пару недель, наверное. Не волнуйтесь, к тому времени я что-нибудь придумаю. А теперь, спите. Вам нужен покой.

Удовлетворившись таким ответом, Лиза послушно закрыла глаза, ощущая, что ее сознание, то и дело, отключается от реальности. Уже через миг, впав в беспамятство, она, даже не почувствовала, как Корнилов очень осторожно положил свою большую ладонь на ее лоб и, нахмурившись, отметил, что у нее опять жар. Отчего-то, странное ощущение того, что его долг непременно позаботиться об этой беззащитной девушке, не покидало Павла. Это ощущение возникло у него неожиданно, именно после слов доктора Коваля, а в сию минуту, оно завладело всем его существом.

Корнилов убрал руку со лба Лизы, не в силах заставить себя отойти от девушки и начал рассматривать ее. Тонкие черты ее юного нежного лица, с небольшим аккуратным носиком, округлыми щечками и полными яркими губами показались ему совершенными. Глаза ее, сейчас закрытые, с пушистыми темными ресницами, правильно очерченными бровями, невольно притягивали его взгляд и, он отчетливо вспомнил их необычный цвет. Насыщенного, сочного ярко-зеленого оттенка, словно цвет листочков полевой мяты. Переливающиеся пряди ее светлых волос, растрепались и, теперь, свободно лежали густыми локонами, обрамляя ее головку. Не удержавшись, молодой человек прикоснулся к ее волосам у виска и его пальцы, сразу же, утонули в шелковистой мягкости ее золотистых локонов. Теплые, густые, невозможно нежные пряди, словно шелковистый поток укрыли его ладонь и Корнилов провел рукой до конца ее длинных волос. Дальнейший осмотр прелестницы, которую он так неожиданно спас, вызвал у Корнилова такой же неподдельный восторг. Даже под одеялом, которым он накрыл Лизу, угадывались стройные, притягательные выпуклости ее стана. Помня о невозможной легкости девушки, когда он нес ее на руках, Павел отчетливо отметил выступающие полушария ее груди под одеялом, среднего размера, округлой манящей формы. Тонкая талия и более округлые бедра, стройные ноги, все это было отмечено его пытливым взором. Только, спустя четверть часа Корнилов, сделав окончательный вывод о том, что еще никогда не встречал более совершенного создания, тяжело вздохнул и силой воли заставил себя отойти от девушки.

Памятуя о том, что ему еще надо помыться, Павел проворно разделся и шумно вымыл плечи, лицо и спину в умывальнике. Стянув сапоги и сбросив строевые рейтузы, он в одних тонких темных лосинах растянулся на своей походной койке. Наутро, ему вновь предстояло идти в бой в составе уже полного корпуса. Корнилов знал, что их авангард будет брошен на Удино первым. Затем, уже включатся в бой основные силы русских. Как и в предыдущие две недели, силы русских были намного меньше, чем у противника.

На следующий день, Корнилов, едва очнулся от короткого беспробудного сна и, обернув голову, заметил у постели больной сестру из полевого лазарета. Еще вчера, Ксения Михайловна, одна из сестер милосердия, видимо, по просьбе Аристарха Ивановича, предложила свои услуги сиделки у кровати раненой девушки. Корнилов согласился, заметив, что щедро отблагодарит сестру за ее труды. К тому же, своему денщику Сашке он велел также присматривать за Лизой.

Когда Корнилов проворно поднялся со своей походной койки, Ксения обернулась к нему, и призывно улыбнувшись, сказала:

– Доброе утро, Павел Александрович.

Молодой человек проигнорировал ее откровенный зазывный взгляд непривлекательных глаз и, начав натягивать на плечи рубашку, холодно произнес:

– Доброе. Как она?

– Жар спал, – тихо ответила Ксения. – Вы не волнуйтесь, я присмотрю за ней.

Павел лишь кивнул. Быстро он надел доломан, прикрепил шнуром к левому плечу ментик, повязал кушак на строевые рейтузы и надел короткие сапоги со шпорами. Захватив с собой портупею и кивер, он вышел из палатки. Помятуя о предстоящей жестокой схватке, Корнилов, не завтракая, сразу же вскочил в седло и направился в штаб.

В два часа дня русский авангард Кульнева, в котором находился и Корнилов, неожиданно столкнулся с французами возле деревни Якубово. Ожесточенный бой продолжался до конца дня. Русские пытались вытеснить противника из деревни, но после нескольких ожесточенных схваток, французам все же удалось удержать деревню за собой. Назавтра было назначено более масштабное сражение уже со всеми силами русских и солдатами Удино…

Спустя два дня, Корнилов уставший, голодный и чрезвычайно раздраженный от неудач последних боев, возвратился в лагерь уже под вечер. Третий день подряд, их эскадроны никак не могли выполнить приказ Витгенштейна и выбить французов из Якубово. Павел мечтал скинуть с себя пропахший потом и кровью, душащий его мундир, обтереться влажной тряпкой и съесть что-нибудь горячее. Спешившись у своей палатки, он привязал коня и направился к входу, на ходу расстегивая глухой ворот доломана. Мысль о том, что сейчас он увидит Лизу, отчего-то вызвала на его лице сладостную ухмылку и его сердце забилось сильнее.