Куда больше удивил Эвелину вопрос высокой, суровой с виду, пожилой женщины: "Не она ли та графиня, что заставила ее внука костюм нормального цвета надеть?" Поняв, что перед ней Берти Линнель, Эвелина подтвердила, что Айвен передумал надевать на Бал черное не без ее участия. Суровое лицо мигом подобрело и оживилось, и на графиню посыпались вопросы: о причинах выбора именно зеленого, и под чье же платье такой цвет, и кто она, эта девушка, давно ли Айвен с ней знаком, из какой она семьи…

Рассмеявшаяся Эвелина не ответила больше ни на один вопрос любящей бабушки, сославшись на то, что ей надо спешить. Графиня пожелала женщинам дождаться Лунного Вальса, который откроет все тайны, и среди них — тайну имени возлюбленной Айвена Линнеля. Несколько разочарованные дамы тепло простились с "милой графиней", и Эвелина легко пошла дальше, услышав еще, как кто-то из старушек восхищенно шепнул про нее:

— Фея, ну как есть фея! И платье-то такое, что ни один портной не сошьет, и туфельки, и брошь, и сама она вся сияет…

Улыбаясь услышанному, Эвелина вошла в главный зал, где были столы для Их Величеств и придворных. Она бегло оглядела фрейлин, удивившись, что почти все они, кроме Кэтрин, красовались белым цветом волос. Их группа издали напомнила графине цветущие кусты сирени — на всех девушках платья разных сиреневых оттенков, да еще и белокурые девичьи головки, как напоминание о том, что сирень может быть и с белыми цветами. А если учесть, что фрейлины постоянно смеялись и хихикали, то это были кусты сирени, в которых поселилась стая шумных воробьев.

Одна только Кэти выделялась среди всех и черным цветом волос и тем, что практически не участвовала в общих веселых разговорах. Девушка не плакала, даже тени грусти не было на ее лице. но и серьезное сосредоточенное выражение совершенно не подходило для Бала. Эвелина нахмурилась, думая подойти к фрейлине, но ее остановили. Высокая мощная мужская фигура преградила дорогу графине Роддерик, и Айвен наклонился, чтобы поцеловать ей руку.

— Айвен! Опять Вы меня напугали! — воскликнула Эвелина, а менестрель только улыбнулся.

— Не думаю, что Вас так легко напугать, графиня. Скажите, как герцог? Бартоломью сообщил, что Вы оставались с ним, когда он ушел.

— Все хорошо, он спит и уже не такой бледный, как был. А что с Эльзи, Вы видели ее на Балу, смогли к ней подойти?

— Нет, — Айвен помрачнел, — мне удалось узнать, что маркиз д'Анжу собирается привезти ее только к началу Лунного Вальса, не раньше.

— Вот пройдоха! — в сердцах отругала маркиза Эвелина, — Он боится, что Эльзи придет в себя, услышав Ваши песни!

— Думаю, что так, — спокойно кивнул Айвен, соглашаясь с графиней, — но я надеюсь, что на Вальсе все-таки смогу к ней подойти.

— Сможете, Айвен, я Вам обещаю! — уверенный голос графини Роддерик заставил менестреля улыбнуться. Он отошел в сторону, а графиня немедленно отправила к маркизу д'Анжу вестового с напоминанием, что отсутствие на Балу его и его дочери выглядит оскорбительным и непременно запомнится всей знати Армании. И только потом вспомнила, что почти не рассмотрела творение месье Шенье, костюм, который Айвена с такими сложностями заставили надеть на Бал. Эвелина запомнила только общий силуэт — про такие костюмы говорят "сидит как вторая кожа", — впечатление темного изумруда в золотой огранке и на отвороте, там где у Эрнеста бутоньерка, вышитый золотом цветок, точно такой, как цветы на платье Эльзи. Месье Шенье явно старался превзойти свою коллегу, мадам Лилье, и его старания не прошли даром — Лунный Бродяга был самым великолепным кавалером на Балу.

Графиня Роддерик уже почти подошла к своему столу, когда еще одна фигура — на этот раз женская, в черном платье — преградила ей путь.

— Скажите, графиня, — голос прекрасной Олли дрогнул, она явно была взволнована, — что с герцогом Берштейном? Правду говорят, что он смертельно ранен и умирает сейчас в своих покоях?

Эвелина внимательно смотрела на рыжеволосую красавицу, которую так долго считала соперницей, и видела в ее глазах искренний испуг и тревогу. Олли Терн, всегда хорошо умевшая держать лицо перед публикой, сейчас была настоящей. И графиня, не раздумывая, ответила почти то же, что говорила Айвену: "Герцог Берштейн спит, а когда проснется, будет почти здоров". Олли выдохнула, не скрывая своей радости, и почти виновато произнесла:

— Простите мои эмоции, графиня, но по дворцу ходит столько слухов, один страшнее другого…

Графиня Роддерик понимающе кивнула, а потом, не удержавшись, спросила:

— Леди Эмеринг, а как давно Вы знакомы с герцогом Берштейном?

Прекрасная певица весело рассмеялась и лукаво посмотрела на собеседницу. Казалось, что Олли Терн, успокоенная добрыми новостями о герцоге, вновь стала всего лишь блистательной светской кокеткой. Но поймав сердито вспыхнувший взгляд Эвелины, леди Эмеринг вернула серьезное выражение лица и уже совсем другим тоном сказала:

— Не сердитесь, Эвелина, Вам нет смысла ревновать ко мне герцога Берштейна! Мы всего лишь друзья, добрые старые друзья, изредка помогающие друг другу!

— Как недавно с "белым золотом"? — все еще сердито спросила графиня.

Олли озорно рассмеялась:

— Ну… так тоже бывает. Эрнеста давно мучала эта идея — подарить Вам отрез "белого золота" на платье, выполнить мечту покойного друга. Вот я и вспомнила, когда подвернулся случай. Однако. мне надо идти, прощайте, графиня!

— Подождите! — Эвелина схватиля Оливию за руку, и ее черное платье вдруг предупреждающе полыхнуло красным, как будто огненный блик показался под чернотой угля. Но графиня не обратила внимание ни на предупреждение "черного огня", ни на ответную теплую волну света от своего волшебного платья, ей надо было узнать правду, и Эвелина еще раз спросила прекрасную певицу:

— Олли, так это правда, Вы всегда были только добрыми друзьями с Эрнестом и ничего больше?

Леди Оливия Эмеринг внимательно посмотрела на взволнованную графиню, понимающе улыбнулась и уверенно ответила:

— Всегда, Ваша Светлость, всегда только друзья и ничуть не больше!

Еще миг — и Олли Терн исчезла в толпе приглашенных, а Эвелина почувствовала. как радость заполняет ее сердце, отбрасывая в сторону упрямые мысли о том, что певица могла и солгать.

Тем временем, Лунный Бал уже начинался: распахнулись парадные двери главного зала, и зычный голос дворецкого объявил о появлении Их Величеств короля Армании Августа и королевы Амелии, а также Его Высочества принца Дэниэля. Сразу следом за хозяевами Бала объявили о Его Величестве, короле Дарнии Леонардо с Ее Высочеством принцессой Александриной и о Его Могуществе, повелителе Хакардии Шамиршане.

Правители вощли в зал все вместе, как бы показывая, что любые разногласия меркнут перед ночью единения Трех Лун. Август и Амелия отдали предпочтение зеленому цвету в своих нарядах, Дэниэль был в сиреневом костюме с серебристой отделкой, и Эвелина с грустью представила как хорошо смотрелась бы рядом с принцем Кэти.

Король и принцесса Дарнии не придерживались традиций чужой страны и выбрали наряды в сине-золотой гамме — у Леонардо более темных тонов, у Александрины яркого, почти василькового. Принцесса была очень хороша в бальном наряде: ее голубые глаза сияли яркой бирюзой, а лицо и фигура восхищали гармоничной, естественной красотой. Эвелина услышала вздох за спиной и, оглянувшись, увидела Эвальда, первого министра Дарнии, с нежностью и любовью смотревшего на Александрину. Графиня Роддерик поскорее отвернулась, чувствуя как закипает обычное для нее негодование: она не понимала и не хотела понимать, как может Эвальд отдавать любимую женщину другому, даже не пытаясь бороться за свое счастье? Первый министр Дарнии так и не узнал, что ему очень повезло в вечер перед Лунным Балом — если бы Эвелина не помнила так хорошо своих недавних ошибок, вряд ли Эвальд стоял бы сейчас мирно и спокойно.