События 90-х гг. XX в. показали, что в условиях формирования в России гражданского общества атеизм мимикрирует, приобретая новые формы и стремясь легализоваться как общественная сила.
РЕЛИГИЯ И НОВАЯ КУЛЬТУРА
За минувшее столетие религиоведами, философами, теологами достигнут огромный прогресс в понимании той формы культуры, которую мы именуем «религией». Этому во многом способствовал тот факт, что в ходе стремительного, часто катастрофического и противоречивого развития человечества в XX, веке резко выявились те черты «религиозного фактора», которые прежде ускользали от внимания исследователей. Так, несмотря на поразительные достижения науки и техники усиливается критика европоцентризма, сциентистских и технократических доктрин, растет внимание к вненаучным, или ненаучным видам знания: мифам, вере, интуиции, социальным утопиям, к религиозно-нравственному опыту Востока. В результате нередко утверждается будто лишь религия способна исчерпывающе объяснить фундаментальные законы мироздания и под сомнение ставится критерий «научности» знания, сыгравший ключевую роль в становлении европейской («фаустовой», техногенной) культуры. В наиболее категорической и порой карикатурной форме эта тенденция проявляется в России. Примером может служить лозунг «Без религии у России нет будущего!» — на нем сходятся и церковные, и многие светские авторы. Такая ситуация объясняется особыми условиями существования религии и церкви в эпоху большевистского безбожия. Показательно также, что в советские времена сама постановка фундаментальных проблем, выявляющих специфику религии (концепция Бога, суть религиозного опыта, эпистемологический статус религиозного знания, специфика христианских ценностей и т.д.) с порога отвергалась как злонамеренная уступка фидеизму.
Как известно, начиная с XVII века на европейском континенте (в том числе и в России) ускоряется процесс секуляризации, попытка осмысления которого порождает массу вопросов. Так, в средние века теология, претендующая на роль «науки наук», подмяла под себя все сферы духовной жизни, жестко сковывая свободное творчество ученых, писателей, художников. Советские историки обычно настаивали на насильственном, искусственном характере такого диктата, ссылаясь на впечатляющие картины застенков и костров инквизиции. Сегодня очевидно, что это лишь одна, причем, не главная сторона дела. Власть теологии в европейском средневековье определялась прежде всего тем, что религия (христианство) была господствующей формой массового сознания, конечным регулятивным принципом, универсальной «наукой жизни», определяющей не только познавательные установки и ориентации, но и повседневное поведение, и внутренний мир людей. Именно вера в Бога — Творца и Спасителя мира, в церковь как непременную посредницу в обретении небесной благодати и вечной жизни обеспечивала специфику и цельность средневековой культуры.
Речь при этом должна идти не только об официальном вероучении, но и о различных течениях свободомыслия и гуманизма, которые при всем неприятии церковной догматики отталкивались от нее в своей тематике и акцентах, двигались в проблемном поле, очерченном христианством, которое присутствовало в истории не просто как «оболочка» реальной истории, но как ее внутренняя деятельная сила. Потому европейская цивилизация и именуется «христианской».
Вместе с тем такое противостояние было реальным, и судьбы Бруно, Сервета, Кампанеллы, Ванини и т.д., равно как и отношение церкви к учениям Коперника, Галилея, Дарвина — убедительное тому подтверждение. Можно сказать категоричнее: становление европейской культуры с присущим ей духом гуманизма, свободы, предпринимательства, индивидуализма, прав личности совершалось в борьбе против церковного догматизма, героями и мучениками которой были поколения выдающихся естествоиспытателей, философов, деятелей культуры. Реальны были и многообразные антиклерикальные движения (ереси, секты) и концепции, отвергавшие церковную ортодоксию (антитринитаризм, деизм, пантеизм, агностицизм, скептицизм), которые подготавливали появление собственно атеистических учений.
Одной из главных форм такой конфронтации была антитеза «наука — религия», и важно не сводить ее к прямолинейному представлению о несовместимости света и тьмы — хотя бы уже потому, что элементы научного теоретического знания обычно формировались в рамках религиозного мировоззрения, лишь постепенно отслаиваясь и вступая в противоречие с картиной мира, навязываемой церковью.
Во всяком случае, большинство великих ученых, чьи открытия обеспечили освобождение науки из-под диктата Рима, были далеки от безбожия. Бруно занимался каббалистикой, Сервет воинственно пропагандировал астрологию, Кеплер верил в «мировую душу» Вселенной, Ньютон увлекался алхимией и библейскими пророчествами, а блистательный Паскаль защищал мистическую «веру сердца». Но в этом (как это ни парадоксально звучит), и проявлялось их свободомыслие. В итальянском Возрождении, констатировал Н.И. Конрад, как рационализм, так и мистицизм представляли собой «лишь различные пути к одному и тому же: к освобождению человеческого сознания от власти догмы, к выходу в сферу полной духовной, а это значит и творческой свободы; а именно это и было необходимо для движения вперед человеческой мысли, общественной жизни, культуры, науки».
Однако вопрос остается: почему религиозная вера, религиозные чувства были ферментом жестоких столкновений и что это конкретно означает — «конфронтация науки и религии». Ведь богословие — это учение о познании Бога и изучением физического мира оно непосредственно не занимается. Уверен, что загадка во многом рассеется, если вспомнить о способе участия религии в человеческой истории. А речь следует вести не только о тех или иных идеалах, заповедях, ценностях, но и об активной деятельности различных религиозных организаций и сообществ (церквей, орденов, миссий, партий), тесно переплетавшихся с властными светскими структурами и выступавших с «охранительными», или, напротив, с социально радикальными программами. Достоверное понимание этой реальной истории, разнообразных, порой кажущихся немыслимыми, сочетаний сокровенной веры и научного знания, алхимии и химии, астрологии и астрономии может быть достигнуто лишь совместными усилиями многих наук: истории, этнографии, психологии, философии, искусства, не говоря уже о естествознании.
Это справедливо и относительно наследия исследователей религии советского времени. Да, отношение к ней тогда определялось, в сущности, погромным лозунгом: «Борьба с религией — это борьба за социализм!». Ее законодателями были представители «компетентных органов» и «красные профессора». Но с критикой религии и церкви выступали и многие выдающиеся ученые — естествоиспытатели, историки, религиоведы. Смысл и пафос их исследований был очевиден: защита строго научных методов исследования, свободного разума, осуждение догматизма и преследований талантливейших мыслителей прошлого. Люди европейски образованные, они по праву считали себя наследниками традиций просветителей, гуманистов, свободомыслящих. Отвергая теологические концепции, они стремились профессионально оценить роль религии в становлении европейской культуры и государственности.
Они стремились всесторонне объяснить и осмыслить неоспоримый исторический факт, точно отмеченный Эрихом Фроммом: «Трагедия всех великих религий заключается в том, что они нарушают и извращают принципы свободы, как только становятся массовыми организациями, управляемыми религиозной бюрократией. Религиозная организация и люди, ее представляющие, в какой-то степени начинают занимать место семьи, племени и государства. Они связывают человека, вместо того, чтобы оставить его свободным, и человек начинает поклоняться не Богу, но группе, которая претендует на то, чтобы говорить от его имени. Это случилось во всех религиях». В этом, как мне представляется и заключаются социологические основы конфронтации науки и религии.
Очевидны и ее исторически конкретные богословские основы. Согласно католической «естественной теологии», человек, изучая природу как творение Бога, способен получить знание об атрибутах Бога, например, о его беспредельном могуществе, высшей мудрости и благости, сформулировать доказательства его существования. Но рациональное человеческое знание расценивалось как знание «низшее», ограниченное «истинами разума»; ему недоступна Сущность Божия, в частности, троичности Творца, воскресения Христа и т.д., знание которых может основываться лишь на богооткровенных сверхразумных «истинах веры». Таким образом, выделялась особая сфера знаний, в которой человеческие представления о физических явлениях прямо соотносились с истинами «не от мира сего». Отсюда стремление церкви держать под постоянным контролем выводы естествознания, что нагляднее всего выразилось в утверждении особой картины мира, разработанной на основе синтеза библейских идей, элементов античной философии, космологических и естественнонаучных представлений древности.
