XIX столетие в США с полным правом можно назвать «веком дуэлей», несмотря на то, что поединки почти повсеместно находились под запретом. В среде плантаторской аристократии Юга культивировался особый «кодекс чести», строго регламентировавший правила поведения в высшем обществе. На дуэлях дрались конгрессмены и юристы, офицеры и газетные издатели. Губернатор Южной Каролины Джеймс Гамильтон был знаменит тем, что четырнадцать раз выходил на поединок и всегда наносил ранение сопернику. Излюбленным местом для дуэлей столичных политиков было поле в Блейденберге (штат Мэриленд), в пяти милях от Вашингтона. Так обходили формальный запрет на поединки в столице.

Трудно представить, о чем думал Иуда Бенджамин, ожидавший ответа Дэвиса. Многим тогда приходила на ум историческая параллель с другой известной американской дуэлью. В 1804 году на берегу Гудзона стрелялись первый американский министр финансов, один из «отцов-основателей» страны Александр Гамильтон и вице-президент США Аарон Бэрр. Они были почти ровесниками – Гамильтон и Бенджамин – оба безродные выходцы с Виргинских островов, сделавшие блистательную политическую карьеру в Соединенных Штатах. Первый же выстрел Бэрра оборвал жизнь «финансового гения Америки».

Особый драматизм сенатского конфликта заключался в том, что Иуда Бенджамин был близорук и никогда не держал в руках пистолета или шпаги. Полковник Дэвис слыл прекрасным наездником и стрелком. За ним, согласно дуэльному этикету, осталось право выбора оружия и условий поединка. Сценарий дуэли нетрудно было предугадать: самым благоприятным ее исходом могло стать публичное унижение Бенджамина. В Вашингтоне кто с сочувствием, кто со злорадством представляли поединок между гигантом Дэвисом и коротышкой из Нового Орлеана. Однако герой Буэна-Висты Джефферсон Дэвис также был южанином-джентльменом. На следующем же заседании в Капитолии он попросил слова, встал и принес публичные извинения сенатору Бенджамину. Иуда поднялся со своего места и протянул Дэвису руку. В Сенате раздались аплодисменты.

Несостоявшаяся дуэль позволила двум политикам оценить личное мужество друг друга. С этого дня зародилась взаимная симпатия, переросшая позднее в дружбу будущего президента Конфедеративных Штатов Америки и его государственного секретаря, дружбу, оказавшую столь значительное влияние на ход американской истории.

К концу первого сенаторского срока Иуда Бенджамин сделал попытку восстановить семью. Он был однолюбом – историки не смогли обнаружить никакой другой, близкой ему женщины. Вновь и вновь шли письма во Францию – там жили по-прежнему прекрасная и легкомысленная Натали, и дочка Нинет, его маленький парижский ангел, не знавшая ни слова по-английски. Только в течение одного месяца в году, во время летних каникул в Сенате, Бенджамин мог навещать жену и дочь за океаном, но все эти годы он их обеспечивал матер иально.

Свою корреспонденцию Иуда впоследствии полностью уничтожил. В руки историков попал лишь не сгоревший клочок письма из Парижа с единственной фразой Натали. Впрочем, эта фраза, написанная по-французски, выглядит красноречивее многих длинных посланий. «Не говори со мной о моих больших тратах, – писала Натали, – это слишком скучная для меня тема».

Все предшествовавшие годы Бенджамин доказывал этой женщине, как много он был способен сделать для нее и дочери – совладелец одной из самых авторитетных юридических фирм, перспективный бизнесмен и восходящая звезда американской политики. Натали, в конце концов, оценила его усилия и согласилась переехать в Вашингтон. Кресло мужа-сенатора на Капитолийском холме открывало перед «столичной дамой» заманчивые перспективы.

Новый семейный очаг Бенджамина должен был удовлетворить самый взыскательный вкус. Трехэтажный особняк на площади Лафайет, неподалеку от Белого дома, считался одним из лучших зданий в городе. Построенный в 1819 году по проекту Б. Латроба – первого архитектора Капитолия США, – дом служил в прошлом резиденцией нескольких государственных секретарей и послов европейских стран. К приезду жены и дочери Иуда Бенджамин истратил тысячи долларов на украшение особняка. В доме сенатора появились английское серебро и фарфор, голландская живопись, французская мебель, бронза и гобелены и, конечно, слуги, говорившие по-французски и знакомые с парижской кухней и этикетом.

Столица Соединенных Штатов в те времена вызывала у европейцев снисходительную улыбку. Непролазная грязь повсюду и строительные леса были первым впечатлением приезжающих в Вашингтон. Молодой нации едва исполнилось восемьдесят лет, и еще живы были многие, кто помнил на месте федеральной столицы обширное болото. На плохо вымощенной Пенсильвания-авеню, проложенной от Капитолия к Белому дому, добротные особняки соседствовали с жалкими лачугами. Мраморные постройки в стиле классицизм стояли бок о бок с коровниками и свинарниками. Тридцать семь церквей различных конфессий состязались с еще более многочисленными кабаками и притонами. Здесь звучали все американские диалекты, бывшие в ходу на территории от Луизианы до Мэйна, – протяжная южная речь, гнусавый говор янки, грубоватый жаргон Запада.

Вашингтон оставлял впечатление чего-то незаконченного, особенно Капитолий, с его темным деревянным куполом и недостроенными крыльями. Еще большее ощущение незавершенности и неустойчивости являла картина политической жизни страны. Два несхожих общества, две культуры и два различных видения будущего противостояли друг другу в рамках Союза штатов. Север, опираясь на банковский капитал, центральную власть и прикрываясь лозунгом борьбы против рабства, стремился к экономическому подчинению Дикси. Юг боролся за свои права и, в конечном счете, за свою политическую независимость. Дальновидный У. Сюард даже произнес слова о «неразрешимом конфликте».

Сенатор из жаркой Луизианы принадлежал к умеренному крылу политиков Дикси: он стоял за урегулирование конфликта на конституционной основе, чтобы избежать раскола страны. Но радикалы с обеих сторон не желали компромисса. Все чаще аболиционисты призывали к «крестовому походу» против Юга. Горячие головы среди южан все настойчивее требовали сецессии – выхода из федерального Союза.

Тем временем образ жизни Натали Сен-Мартин стал излюбленной скандальной темой среди высшего вашингтонского общества. Сплетни об «экстравагантном поведении» супруги сенатора Бенджамина быстро поползли по столице. История о ее связи с молодым красавцем-офицером из прусского посольства охотно обсуждалась на каждой вечеринке, концерте или спектакле. В итоге, спустя всего несколько месяцев после возвращения в Америку, неверная жена, теперь уже навсегда, уехала с дочерью в Париж.

Бенджамин бросил дом и переехал к друзьям. Все недавно купленное имущество он выставил на аукционную распродажу. Даже видавшие виды эксперты-искусствоведы были поражены качеством представленных художественных произведений. Весь столичный бомонд ходил на площадь Лафайет прицениться или просто поглазеть на полный диковинок особняк, покинутый своими хозяевами.

Иуда как мог залечивал рану. В то время он был частым посетителем Библиотеки Конгресса (сохранился формуляр с длинным списком его заказов). Лучшими собеседниками сенатора в ту пору стали античные философы и историки. Из современной ему английской литературы он предпочитал элегии А. Теннисона.

29 ноября 1859 года Иуда Бенджамин был переизбран на второй срок в Сенат. Спустя три дня в Вирджинии повесили Джона Брауна. Конь Бледный, верхом на котором восседала Смерть Союза, появился в старейшем американском штате. Религиозный фанатик-аболиционист Джон Браун считал себя посланцем Бога на земле. Отец двадцати детей, неудачник в бизнесе, он пережил ряд банкротств в шести штатах и большую часть жизни провел в бегах, спасаясь от кредиторов. Своей главной целью Браун считал освобождение рабов через вооруженное восстание. Его отряд стал известен своими зверствами в Канзасе. Однажды на вопрос, зачем его сообщники убивают даже детей, он ответил: «Из гнид вырастают вши». В ночь на 16 октября 1859 года семнадцать белых и пять чернокожих под командой Брауна пересекли границу Вирджинии и захватили армейский арсенал в городе Харперс-Ферри. Отсюда они рассчитывали повести восставших рабов далее на юг.