На берегу этого озера возле отеля под названием «Бахрейн», ничем не приметного здания с белыми стенами, и завершилось путешествие Хэла и Джейсона в поисках Рух.

Несмотря на царящий повсюду мир и покой, едва перешагнув порог отеля, они почувствовали себя так, как будто посреди чистого поля их застигла гроза. Хэл бросил быстрый взгляд на Джейсона, который после долгих лет пребывания в отрядах сопротивления на Гармонии, тоже, несомненно, ощутил витавшее в воздухе эмоциональное напряжение в тот же миг, как только они вошли в холл, но ему могло не хватить опыта для того, чтобы правильно среагировать на ситуацию.

Однако лицо Джейсона оставалось спокойным. Может быть, чуть более бледным, чем обычно, но спокойным.

В расположенном ниже уровня земли холле с высоким сводчатым потолком не было видно ни одного постояльца. Взгляд портье был устремлен куда-то под стойку, и вообще он выглядел очень занятым или делал вид, что очень занят.

Портье поднял глаза, только когда они подошли к самой стойке и остановились сбоку от нее. Это был хрупкий молодой человек с гладкой смуглой кожей и круглым лицом.

– Добро пожаловать в «Бахрейн», – произнес он. – Могу быть чем-нибудь вам полезен?

– Спасибо, да, – сказал Хэл. – Не передадите ли вы леди, что с ней приехал повидаться Ховард Иммануэльсон?

– Какую леди вы имеете в виду, сэр?

– Здесь только одна леди может ожидать этого сообщения, – ответил Хэл. – Пожалуйста, передайте, немедленно.

Портье положил обе ладони на стойку и слегка наклонился вперед:

– Боюсь, джентльмены, я вас не понимаю. Я не могу передать сообщения до тех пор, пока не узнаю, для кого оно предназначается.

Хэл секунду разглядывал его.

– Я понимаю ваше положение, – мягко отозвался он. – Но вы ошибаетесь. Сейчас мы пойдем и сядем там возле бассейна, а вы проследите за тем, чтобы сообщение попало по назначению. В противном случае… возможно, вам стоит у кого-нибудь поинтересоваться, кто такой Ховард Иммануэльсон.

– Простите, джентльмены, – пожал плечами портье, – не зная, с кем вы хотите встретиться, я не могу даже сказать, живет ли здесь этот человек, и…

Но они уже повернулись и направились к бассейну – Хэл впереди, Джейсон немного позади, – и голос юноши за их спиной затих. Хэл сел в кресло спиной к стойке, а Джейсон направился к креслу напротив, с тем чтобы вдвоем они могли бы просматривать весь холл. Хэл слегка нахмурился, и Джейсон после секундного замешательства подошел к нему и сел в кресло рядом.

Они сидели не разговаривая. Со стороны стойки также не доносилось ни звука. Все чувства Хэла были напряжены до предела. Внезапно его ноздрей коснулся слабый, но приятный аромат, разлившийся в воздухе холла, и в голове его тотчас прозвучал сигнал тревоги. В любом из Молодых Миров такое трудно было бы даже представить, но здесь, на Земле, где богатства открывают доступ даже к самым экзотическим видам оружия и еще не изжито порой непочтительное отношение как к местным законам, так и международным соглашениям, нельзя было исключать попытки отравить их, пустив в холл газ.

Причем вовсе не требовалось полностью лишать их сознания; для того чтобы дать невидимым наблюдателям решающее преимущество, достаточно было лишь немного притупить их чувства или способность правильно оценивать ситуацию.

С другой стороны, запах мог быть просто запахом и ничем больше.

Был только один способ проверить это. Единственная способность, наиболее чувствительная к воздействию отравления в любой форме, – это способность к творческому созерцанию. Невесомые пузыри воспоминаний или фантазий, рождающиеся в мозгу, и вызванный ими мощный эмоциональный всплеск, неизбежно пропадают при любом внешнем воздействии на механизм, который управляет ими.

Мгновенно выйдя из состояния настороженной бдительности, автоматически поддерживаемого на сознательном уровне, он дал возможность созерцательному механизму своего разума унести себя в годы детства, к тому времени, когда все эмоции были простыми, чистыми и непосредственными.

Однажды, когда ему не было еще и пяти, Малахия Насуно в чем-то отказал ему. Он уже не помнил, что это было, а копаться в памяти не было смысла, поскольку сейчас это не имело никакого значения. Возможно, он хотел попользоваться каким-нибудь оружием или инструментом, а Малахия счел, что ему еще рано, и не разрешил. В тот момент в нем вспыхнула ярость на всю Вселенную, на Малахию, на все эти правила и принципы, на этот мир, созданный лишь для взрослых и в котором все только помыкают маленькими и беззащитными вроде него. Он набросился на Малахию, выкрикивая ему в лицо все свое отчаяние и негодование, потом повернулся и побежал в лес.

Он бежал и бежал, пока хватало дыхания и несли ноги, затем свалился без сил у ручья в безмолвном горе от мысли, что ему никогда не удастся стать тем, кем он хочет быть, или тем, кем хотят, чтобы он стал, Малахия и другие. Про себя он обвинял их в том, что они не понимают его, не считаются с ним, в то время как у него, кроме них, никого нет и он всеми своими силами старается быть таким, каким они хотят его видеть.

…И в этот самый момент, когда он лежал, свернувшись клубочком, всеми покинутый, на земле, две огромные руки Малахии подхватили его и нежно прижали к широкой груди. Было так невыразимо сладко сознавать, что тебя наконец нашли, и сидеть на этих сильных руках, что он снова заплакал, на этот раз уже от облегчения. Старик ничего не говорил, только крепче прижимал его к себе. Сквозь куртку и грудную клетку старого воина Хэл слышал мощные размеренные удары взрослого сердца. Ему показалось, что и его собственное сердце замедлило свой ритм, приноравливаясь к биению сердца Малахии; и перед тем как провалиться в глубокий сон, от которого он пробудился несколько часов спустя в своей постели, он почувствовал так ясно, как будто в самом себе, боль и грусть, томящиеся в груди его учителя, равно как и потребность любить, не менее сильную, чем у него самого…

Он вернулся к действительности в холле отеля «Бахрейн», но некоторое время все еще оставался в плену вызванных воспоминаниями чувств. Тот первый шаг на пути человеческого взаимопонимания стал поворотным в его жизни. Легкость, с какой ему удалось вызвать воспоминания прошлого, убедила его в том, что запах, разлившийся в воздухе холла, не имеет ничего общего с попытками воздействовать на его тело или разум.

За спиной послышался звук приближающихся шагов. Они обернулись и увидели все того же юношу-портье.

– Не могли бы вы, джентльмены, подняться в номер четыреста тридцать девять? Это пятая дверь направо, как выйдете из лифта.

– Благодарю. – Хэл, встал, Джейсон поднялся вслед за ним, и они направились в сторону лифтов, куда указал им портье.

Когда они вышли на четвертом этаже из лифта, то увидели уходящий вправо и влево от них коридор с выкрашенными в ненавязчивый белый цвет стенами, слегка изгибающийся так, что на коротком расстоянии уже ничего не было видно. Безусловно, он был спроектирован так специально для того, чтобы постояльцы могли спокойно ходить из комнаты в комнату. Они свернули вправо. Когда они проходили мимо какой-либо двери, раздавался мелодичный звон и включалась подсветка; как только они удалялись, подсветка двери гасла.

– Пижоны! – презрительно фыркнул Джейсон. Хэл посмотрел на него и слегка улыбнулся.

Метрах в тридцати от лифта на засветившейся при их приближении двери они увидели цифру 439 и остановились.

– Это Ховард Иммануэльсон, – четко произнес Хэл, повернувшись к двери лицом, – вместе с нашим общим другом. Можно войти?

Несколько мгновений все оставалось без изменений. Потом дверь бесшумно отворилась, и они вошли внутрь.

Они оказались в просторной квадратной комнате. Прямо напротив двери находился выход на длинный балкон; несмотря на это, воздух внутри был прохладным и спокойным, что говорило о существовании невидимого силового барьера между комнатой и балконом. Плотные зелено-коричневые шторы были полностью раздвинуты, и между ними, как в рамке, виднелась синяя гладь озера Каттара с тремя белыми треугольниками парусов, какими оснащались одноместные прогулочные плотики.