Он вернулся. Холод отпустил его, и Хэл пошел к калитке. Тихо закрыв ее за собой, он направился к дому.

Время пролетело незаметно. До полудня, когда обещала вернуться Аманда, оставалось меньше часа.

Теперь, когда Хэл оказался здесь во второй раз, он воспринимал дом уже немного иначе и больше не чувствовал себя чужаком; все в нем казалось давно знакомым.

Хэл решил осмотреть другую часть дома.

Покинув гостиную и пройдя по небольшому коридору, он оказался в библиотеке почти таких же размеров, как и гостиная. В дальнем углу комнаты возле окна стоял большой письменный стол из темного полированного дерева. Так же как и в гостиной, вся северная стена представляла собой практически одно сплошное окно, и дневной свет освещал стеллажи с информационными кубиками и старинными фолиантами. На низкой полке около окна стоял ряд книг в темно-коричневых кожаных переплетах. Хэл подошел поближе и увидел, что это переплетенные рукописные копии трудов Клетуса Грима по стратегии и тактике. Проведя пальцем по корешкам, он все же не решился нарушить их покой.

Хэл повернулся и вышел из библиотеки.

Как только он снова оказался в главном коридоре, чтобы продолжить свое обследование помещений первого этажа, включилось внутреннее освещение. Эта часть дома составляла примерно половину всего здания. Проходя по коридору, он заглядывал в попадающиеся на пути комнаты; сначала это были спальни по левую сторону и рабочие комнаты по правую, но потом рабочие комнаты кончились и по обе стороны пошли одни спальни. Всего до конца коридора он насчитал шесть спален и четыре рабочие комнаты. Коридор упирался в главную спальню, объединенную с рабочим кабинетом.

Возвращаясь назад, Хэл подошел к комнате, которая, по всей видимости, и была спальней Донала. В биографиях Донала, написанных после его смерти, эта комната указывалась как третья от главной спальни. Ближе всего к главной спальне обычно располагались комнаты больных, а также самых молодых членов семьи. По мере того как дети взрослели, они перебирались в большие по размеру двойные спальни, располагавшиеся ближе к гостиной, все дальше и дальше отодвигаясь от главной спальни. Когда Донал покинул этот дом, подписав свой первый контракт, он был самым младшим членом семьи. Домой он так и не вернулся.

Это была крохотная, больше похожая на каморку комнатка, рассчитанная на одного человека, особенно если сравнивать ее с другими спальнями. После отъезда Донала в ней жил, наверное, не один юный отпрыск семейства Гримов.

Хэл стоял как завороженный, оглядываясь по сторонам; уже знакомое ему легкое покалывание снова волной начало растекаться по спине и плечам. Он помнил эти стены и вид из окна на отвесную скалу, прикрывающую Гримхаус сзади.

Хэл протянул руку и коснулся деревянных стенных панелей, отполированных бесконечными чистками за многие годы до шелкового блеска. Невозможно было отвести взгляд от склона горы, который Донал видел перед своими глазами изо дня в день на протяжении всех своих детских и юношеских лет. Неизвестно, сколько времени он пребывал в этом состоянии, но вдруг совершенно неожиданно, ему вспомнились строки, написанные им еще на Абсолютной Энциклопедии:

Ему показалось, что существовавший только в его сознании вихрь пронесся по комнате, и в следующий же момент Хэл почувствовал себя неотделимой частью всего, что его окружает, – этих стен, склона горы за окном, – это был момент его бытия, слившийся с таким же моментом, неоднократно пережитым тем, с кем он себя отождествлял.

«Я здесь», – подумал Хэл.

Нервный озноб усиливался, охватывая теперь уже все тело. Ему показалось, что внутри и вокруг него завибрировало само время и его личность окончательно слилась с личностью человека, некогда жившего здесь.

Он – Донал – стоял в этой комнате, и он – Донал – смотрел на скалу за окном спальни.

Через минуту наваждение исчезло так же внезапно, как и появилось, оставив лишь чувство неуверенности во всем случившемся. Рука соскользнула со стены и упала вниз. Хэл с трудом поднял ее и приложил ко лбу. Пальцы ощутили холодную влажную кожу, словно пережитое им эмоциональное напряжение отняло половину всех его сил.

Некоторое время он стоял неподвижно, затем повернулся и пошел обратно в гостиную. Подобное состояние душевной пустоты и физической слабости всегда овладевало им после того, как в его душе внезапно рождались поэтические строки, – своеобразная ответная реакция на затрату огромных внутренних сил.

Но, подумал он, поэтическое вдохновение всегда оставляло после себя некий осязаемый результат. В то время как сейчас… но, не успев еще додумать до конца, Хэл понял, что и сейчас какой-то результат все же остался. Происшедшая в нем перемена теперь позволила ему увидеть дом совсем другими глазами.

Теперь, куда бы он ни посмотрел, ему казалось, что на всем, словно патина, лежал отпечаток узнаваемости. Стоило ему войти в гостиную, как в глаза ему бросился портрет Ичан Хана, такое родное и до мельчайших подробностей знакомое лицо. Ему казалось, что его пальцы и ладонь до сих пор помнят рукоять сабли, висевшей над камином, и мысленным взором он видел, как неожиданно вспыхивает и сверкает вынутый из ножен клинок. Все в комнате находило в нем отклик, отдаваясь эхом в его памяти.

Хэл опустился в кресло; он чувствовал, как медленно оттаивает душа, скованная холодом, охватившим его возле могил. Сейчас все вокруг него, весь дом сотрясался от беззвучного гула звуков прошлого. Он сидел, вслушиваясь в них, как вдруг, повинуясь какому-то импульсу, резко поднялся и поспешил в угол комнаты. На деревянной полированной поверхности крайней панели восточной стены не было никаких отметин, но что-то подсказало ему приложить к ней ладонь правой руки. Панель легко поддалась, отъехав вправо. Открылся высокий узкий проход, ведущий прямо из гостиной в библиотеку.

Хэл вспомнил, что Малахия упоминал о нем в своих рассказах о Гримхаусе. С этим проходом связано что-то особенное. Хэл на мгновение задумался… Ну конечно же, именно здесь юные отпрыски Гримов отмечали свой рост – на левом косяке двери виднелись тонкие аккуратные темные линии, рядом с которыми были проставлены имена и даты. Хэл нашел инициалы Донала, но выше этой отметки, сделанной в пятилетнем возрасте, других отметок с его именем не оказалось.

В то время Донал был ниже всех остальных мужчин семьи Гримов. Неудивительно, что как только мальчик это понял, он перестал в дальнейшем измерять свой рост. Хэл посмотрел на дверной проем, и в памяти всплыла еще одна деталь. Малахия как-то упомянул о том, что во всех поколениях Гримов среди членов семьи не было ни одного столь крупного мужчины, чтобы он полностью занял собой весь дверной проем, за исключением близнецов – Яна и Кейси, дядьев Донала.

Несомненно, сама мысль о том, чтобы примерить свой рост к этим отметкам, даже зная, что он здесь один и никто об этом никогда не узнает, была глупостью. Но чем дольше он здесь стоял, тем сильнее становилось его желание.

Рассудок и логика здесь были бессильны. То, что толкало его на этот поступок, было частью поиска доказательств его принадлежности к тем, кто жил здесь.

Хэл отбросил прочь все сомнения, шагнул в дверной проем и выпрямился.

Он похолодел от волнения, почувствовав, как его макушка уперлась в верхнюю планку дверного проема. Конечно же, он давно знал, что ростом выше обычного человека. И все же с трудом осознавалось, что он такого же роста, как и Ян Грим. В его воображении Ян до сих пор оставался гигантом, возвышающимся, словно башня, над остальными людьми, и поэтому на какой-то момент он просто отказывался поверить в то, о чем поведал ему дверной проем.