— Дитя мое, ты еще совсем не понимаешь, какую власть над мужчиной имеют красота и молодость. Я уверена, что Марко обязательно откроет тебе свое сердце. Пусть не сейчас, но со временем он убедится в искренности твоих чувств. И в этот одинокий дом наконец — то придет счастье.

— Как бы я хотела этого, Сеньора Беатрис. Мне хватило бы даже призрачной надежды на то, что когда-нибудь он …Но разве моя мать не была любовью всей его жизни? Разве такое можно забыть?

Беатрис не смогла произнести ни слова в ответ. Она не собиралась обманывать Витторию, убеждая ее, что образ Вероники уже померк в памяти ее брата. Иногда она и сама не могла понять, какие чувства испытывал он к своей воспитаннице, было ли в его сердце место для новой любви? Собирается ли он когда-нибудь консуммировать этот брак? Или оставит без ответа чувства девушки, предпочтя вести прежнюю холостяцкую жизнь?

Поэтому она лишь успокаивающе обняла ее за плечи, сказав, что в таких вопросах лучше положиться на волю Всевышнего и возблагодарить его за те блага, которые он уже подарил им.

Отправив Витторию спать, Беатрис еще долго сидела у окна, наблюдая за тем, как на город наползают сумерки, прислушиваясь к веселым голосам его жителей, отправляющихся на вечерние приемы и торжества. Эта сторона жизни всегда была закрыта от нее, но слишком хорошо знакома ее подруге — Веронике Франко. Когда-то она хотела отдать свою родную дочь под покровительство куртизанки, подарить ей возможность жить для себя, быть свободной от условностей, затворнической участи венецианской жены… Как давно это было… Теперь юная Виттория заменила ей дочь, и она искренне хотела видеть ее счастливой.

Придется приложить всю свою женскую мудрость и жизненный опыт, чтобы переупрямить Марко, который никак не может отпустить прошлое, выстраивая стену отчуждения между собой и юной невестой. Но несмотря на его отстраненный вид, напускную холодность, Беатрис иногда улавливала в его взгляде, обращенном к Виттории, нежность и страсть, что прятались как первоцветы под все еще крепким и колючим снегом.

Эта поздняя осень в Светлейшей выдалась на редкость затяжной и дождливой. «Сущее господне наказание»- ворчали владельцы открытых уличных лавочек со всякой всячиной, успевавшие наторговать за день лишь пригоршню сольдо. Зато неказистые таверны были полны посетителей, которых загонял в их гостеприимное тепло промозглый ветер.

Приближение церковного поста, длившегося до самого Рождества, заставило сенатора Веньера поторопиться с приготовлениями к свадьбе. Венчание должно было состояться уже в середине ноября, но весь город был в предвкушении этого знаменательного события, последнего до времени благопристойной тишины и показной аскетичности набожных венецианцев. Оно обсуждалось на разные лады всеми посвящёнными: от убеленных сединами сенаторов до последнего кухонного мальчишки.

Самый завидный холостяк Республики, правая рука дожа, прославленный адмирал собирался взять в жены никому не известную юную сироту, что по слухам совсем недавно и по стечению загадочных обстоятельств оказалась под его опекой. Ни лица, ни фигуры будущей сеньоры Веньер не удалось пока разглядеть никому, даже самым известным ценителям женских прелестей в Венецианской лагуне и её окрестностях.

Вся эта шумиха была необходима Марко, он и сам как мог приложил руку к ее созданию. Чем больше людей знали о предстоящем замужестве Виттории, тем в большей безопасности она была.

Сказать, что дож был раздосадован подобным поступком своего советника и почти что названного сына — не сказать ничего. И на это у Паскуале были не только политические причины. Уже несколько лет он вынашивал план выдать за Марко свою внучку Летицию, которой минувшим летом уже исполнилось шестнадцать. Союз Чиконья и Веньеров рисовался в его мечтах как еще один надежный столп, заложенный в будущее благосостояние и процветание Светлейшей. Но увы, эти надежды были разбиты вдребезги неожиданным упрямством и своеволием самого Марко.

И что ему стоило спрятать треклятую девчонку в монастыре, или отослать подальше от Венеции, выправив документы на новое имя? Нет же, он предпочел рискнуть собственной репутацией, расположением своего патрона и наставника, доверявшего ему безгранично все эти годы…Ради чего? Смазливой мордашки!? Последней воли, когда-то горячо любимой им куртизанки? Своих глупых принципов, или желания показать свою независимость? У дожа не было ответа.

Его досада за несколько последних недель постепенно сменилась тихим разочарованием, потом- печалью. Он был слишком стар для того, чтобы вынашивать планы мести и привыкать к новым людям в своем ближайшем окружении. И вот, после нескольких гневных посланий и отказов в аудиенции, Паскуале так и не принял прошение сенатора об отставке с поста его советника.

Но отказ в защите незаконнорожденной дочери французского короля и знаменитой венецианки силами и властью Республики, будто провёл невидимую черту под их доверительными отношениями. Встречи в личных покоях дожа по-прежнему проходили ежедневно, Веньер представлял доклады и донесения, но в глазах старика он уже не видел ни капли прежнего расположения, только усталость и грусть от несбывшихся планов и надежд.

В палаццо Веньеров всем теперь заправляла помолодевшая от радостных хлопот Беатрис. У нее было совсем немного времени, чтобы обучить Витторию премудростям ведения большого дома, обращению со слугами, правилам приема гостей и прочим светским условностям. Дом оживал на глазах. Слуги, снующие с поручениями от «временной» хозяйки и выросшие счета поставщиков приводили Марко в замешательство. Привыкший за долгие годы к одиночеству, он ворчал, что не стоит так уж усердствовать и ломать налаженный годами быт. Он не мелкий лавочник, не малый ребенок и еще не немощный старик, чтобы взваливать на плечи юной жены все подобные заботы. Но на этот счет у сеньоры Гритти было свое мнение. Ведь она-то знала наверняка, что для Виттории этот брак не просто способ найти надежное и безопасное пристанище, а Марко — не отец или покровитель, а любимый и желанный ей мужчина. Пусть сейчас в его умной седеющей голове совсем другие планы, пусть он самонадеянно считает, что все продумал наперед, а внутреннему одиночеству, которое он давно для себя выбрал, не грозит даже предстоящий брак. Беатрис была уверена- не пройдет и полгода, как ее невестка станет полноправной женой и хозяйкой не только этого старинного палаццо, знавшего на своем веку столько радостей и печалей, но и маленькой владычицей сердца своего мужа.

В те осенние дни все вокруг для Виттории дышало ожиданием, ожиданием венчания, рождественских торжеств, новой жизни, и всего того неведомого, но желанного, что заставляло радостно биться ее сердце, а мечты впервые не страшась отпускать на волю.

Иногда она закрывала глаза и представляла себе знакомый точеный профиль, суровую складку между густых бровей, проницательный взгляд цвета изумрудных вод Лагуны, под которым ей всегда становилось труднее дышать. Но почему-то не могла представить одного — когда и как признается Сеньору М в своих чувствах. Сможет ли он когда-нибудь полюбить её, или их брачные обеты останутся лишь данью необходимости? В такие минуты ей вновь становилось грустно и одиноко, а на глаза сами собой напрашивались слезы.

Как- то после утренней трапезы, которые Марко очень редко разделял с сестрой и невестой, уезжая из дома еще до рассвета, Беатрис не удержалась от вопросов относительно тех дел, которые заботят брата. Он не выглядел отдохнувшим даже после ночного сна, вертикальная морщинка над переносицей делала его волевое лицо чуть старше. Что-то помимо приготовлений к свадьбе было этому причиной.

Марко признался, что сроки ремонта флагманского галеаса* затянулись и Адмиралтейство проявляло законное нетерпение. Он был опытным моряком, умел добиться беспрекословного исполнения своих приказов на верфи, но столкнулся с множеством трудностей, восстанавливая корабль, изрядно потрепанный временем и старыми боевыми стычками с турками. За последние полгода Веньер выгнал нескольких поставщиков парусины и дерева, набрал новую команду плотников и кузнецов. С ходовым испытанием "Ареса", перед возвращением в строй Венецианского флота, тянуть было уже невозможно: ноябрьские шторма и непогода скоро накроют и этот отдаленный уголок Адриатики.