© Егин А. И., 2019

© ГБУК «Издатель, оформление, 2019

Никто не может точно назвать возраст, с которого человек, пришедший дышать земным воздухом, запоминает себя. Одни смутно помнят происшедшее с ними события лет с трёх-четырёх, другие ещё позже, а вот Олег Родин помнил себя с двух лет, и, скорее всего, причиной этому была война.

Олег родился в Сталинграде в мае 1940 года, и когда ему пошёл третий год, в августе 1942-го, на его город посыпались бомбы, тысячи бомб. Город загорелся, город разлетелся на куски и крохи от взрывов этих воющих и гремящих бомб и крупнокалиберных снарядов, горела Волга, куда стекала пылающая нефть из повреждённых хранилищ. Страх, растерянность и ужас стояли в глазах военнослужащих, оборонявших город, и коренных жителей, гибли солдаты, гибли миряне. За первые дни бомбёжек и атак гитлеровцев пало несколько тысяч человек, а кто из граждан уцелел, перекочевали в подвалы, овраги и щели. Мама Олега едва успела собрать кое-что из детской одежды и еды и нырнула в бомбоубежище, благо жили на первом этаже и дверь в подземелье была в их подъезде. А в городе продолжало гореть всё, что могло гореть, трупы с улиц никто не убирал, военным было не до этого, танки и пехота врага захватывали городские кварталы, а самолёты с чёрными крестами, казалось, не покидали небо Сталинграда, продолжая методично сбрасывать на город свой смертоносный груз.

Родины жили на Нижнем посёлке завода «Баррикады», это что над Волгой, здесь было жильё для руководства военного предприятия, ведущих инженеров и учёных. Дед Олега работал заместителем главного конструктора и был эвакуирован с частью заводских специалистов завода в Кемеровскую область ещё в начале сорок второго года, отец малыша после четвёртого курса механического института ушёл на фронт, а бабушка по отцу умерла от какого-то острого заболевания в животе, едва успев увидеть внука. Олег с мамой Аней жили в большой квартире вдвоём, а в холодном сыром подвале так их было много: дети, мамы, старики, инвалиды. На всю жизнь запомнил Олежка серо-чёрные закопчённые стены, запах дыма, грохот снарядов и бомб, а с осени – холод и голод. Мальчишки десяти лет и старше утром отправлялись на Волгу за водой и на поиски любой пищи, часто бывало, что возвращались ни с чем и не все.

Завод по-прежнему продолжали бомбить, к ночи в подвале появлялись солдаты и ополченцы, которые пытались отстоять предприятие, они-то и делились хоть какой-нибудь едой с малышами. Олег запомнил большой кусок сахара-рафинада, который ему в ручонки вложил солдат и сказал:

– Это тебе, маленький мой. У меня точно такой же сын и зовут его Олег.

– И моего Олег, – ответила мама.

– Ну вот попал в точку! Живи, Олежка! Обязательно выживи в этой мясорубке. Может, и моему сыну кто-то поможет выжить.

Немцы напирали, ополченцев и солдат оставалось всё меньше и меньше, не видно было и отца неведомого Родину тезки Олега. Однако в октябре солдат в бомбоубежище прибавилось и не просто прибавилось, они спали почти друг на друге, но это было недолго. Бои начались отчаянные, ружейная стрельба и взрывы слышались от рассвета дотемна, даже ночью полностью не утихали. Военных в убежище с каждым днём становилось всё меньше и меньше, пайки, которыми солдаты подкармливали женщин и детей, уменьшились до такой степени, что бывало никому и маковой росинки в рот не попадало. В один из холодных дней поздней осени бойцы принесли в подвал много плиток шоколада: комдив Людников разрешил вскрыть резервный продовольственный склад. Это потом, уже взрослым парнем, Олег узнает, что они находились на так называемом героическом острове Людникова размером 700 на 400 метров, с трёх сторон были немцы, а сзади – начинающая замерзать Волга; снабжение было затруднено, продовольствие сбрасывали с самолётов, а боеприпасы доставляли ночью по воде. На одного бойца приходилось только по тридцать патронов и 15–20 грамм хлеба, но они стояли, потеряв за сорок дней около полутора тысяч человек. Дивизия сражалась своим и трофейным оружием, так и не пустив фашистов к великой русской реке. В декабре уставшие и голодные солдаты нашли в себе силы и пошли в атаку, соединившись по флангам со своими. А концу января враг был полностью повержен.

Олег помнил яркий солнечный свет 2 февраля 1943 года, лучи играя блестели на сугробах на фоне звенящей тишины, её нарушал только скрип шагов по напрочь замёрзшему снегу. Мамы держали детей на руках. Не пускали их ходить и бегать. Кругом ещё были мины и трупы, останки замерзших безжизненных тел солдат, наших, немцев, румын, итальянцев, австрияков и кто его знает кого ещё. А ведь совсем недавно это были живые люди, и как можно по ним ходить, их нужно хоронить! И хоронили! Каждый стоящий на ногах житель города обязан был упокоить пять трупов в день, вот и грызли замёрзшую землю женщины, старики, подростки.

– Люди, люди, зачем вы убиваете друг друга? – причитали женщины, уставшие от ада жизни в полностью разрушенном городе.

А дальше в памяти мальчугана сохранились только радости, их было много, потому что радовало всё. Радовало, что появилась еда. Немного, но регулярно. Радовало, что заработал детский сад, нашлись какие-никакие игрушки, воспитатели читали детям сказки, разучивали песни, и мама, она всегда была рядом, она работала поваром в этом же садике. Как же было не радоваться, когда детишек мыли настоящим мылом и укладывали спать на белые простыни, как радостно было бегать по зелёной траве и щипать зелень с детсадовского огорода. Вы когда-нибудь пробовали ботву редиски? Нет? Тогда вы не представляете, какой она была вкусной!

Олег её ел всегда, даже тогда, когда всего было в достатке. А как не радоваться тому, что детсад переехал на Вишнёвую балку в новое здание из красного кирпича. У каждой группы были отдельные помещения, а в них отдельные кровати для каждого ребёнка, раньше-то спали по двое на одной кроватке. Родиным дали отдельную двенадцатиметровую комнату в небольшом коттедже на улице Русской, недалеко от детского сада и новой школы.

Но больше всего радости принесла Олегу встреча с дедушкой Юрой.

Старший Родин вернулся из эвакуации весной 1947 года и сразу разыскал сноху с внуком. Олега долго обнимал, потом крепко жал руку и хвалил за то, что он так быстро растёт. Потом дед долго беседовал с мамой, после чего они обнялись и расцеловались. Олегу было невдомёк, что до войны у них отношения были, мягко говоря, натянутыми, уж очень не хотелось известному конструктору, чтобы сын женился на простой поварихе студенческой столовой, однако Павел был непреклонен, взял и женился против воли отца. Но сейчас, в 47-м Павла нет на этой земле уже три года, погиб он где-то в Польше. Есть сноха и единственный внук… кто может быть ещё роднее? Новая жена, которую Юрий Павлович привёз из Сибири, была милой и пригожей, однако внук есть внук, он продолжатель рода!

Олег был рад: в его жизни появился родной человек, с которым можно поделиться сокровенными мечтами, спросить совета, а дедушка во внуке души не чаял и баловал. К школе Олег был одет в новый вельветовый костюм и, размахивая новеньким портфелем, пошёл в первый класс. Учёба давалась мальчишке легко, он быстро научился читать и писать, арифметика стала любимым предметом, таблицу умножения освоил раньше всех. Анна радовалась подрастающему сыну, который без понуканий учил уроки и ответственно выполнял домашние обязанности: носил воду, дрова и уголь для топки, часто сам топил печь, а с весны до осени помогал матери в саду и огороде.

После всех уроков и домашних обязанностей оставалось немало свободного времени, которое ребята проводили на улице. Девочки играли в классики, куклы, прыгали на скакалке, у мальчишек на первом месте была игра в войну, а потом уже лапта, ножички, футбол, казаки-разбойники и прятки. Однако у сталинградских мальчишек были и тайные затеи, в которые родителей не посвящали, ибо за такие вещи строго наказывали. Да и как не наказывать за раскопки на местах боёв? Но пацанов в окопы и блиндажи тянуло, как магнитом.