Все-таки изрек он эту фразу, что «меня более не задерживает». Значит, не поедет он ни в какой Н-ск, здесь останется, как и все они. Я направился к двери, но на полпути остановился и, обернувшись, сказал:

– Да… вот еще что… Владимир Иванович, дорогой, как вы сами уже догадались – вы меня не знаете. Мы с вам хорошо поговорили, но вы меня не знаете. И нигде мою фамилию не упоминайте, пожалуйста. Так будет лучше для всех: и мне спокойнее, и для вас также.

В ответ ни слова.

– Вижу, договорились, – я пошел к двери. Все-таки последнее слово осталось за мной.

В приемной уже толпились какие-то люди. Я приоткрыл дверь и постарался проскользнуть незамеченным, но бдительная «хорошенькая головка», все же, заметила мое движение и сразу же обратилась к одному из тех, кто мечтал попасть на прием к директору.

Вошел в комнату я с опущенной головой, ни на кого не смотрел, сразу же прошел на свое место, плюхнулся на стул с обреченным видом, поджал под себя ногу, закрыл глаза и, откинувшись на спинку стула, постарался прикинуться невидимым, но это у меня, как обычно, не получилось.

– Зачем директор-то вызывал? – раздался голос «деда».

Я открыл один глаз, закрытый глаз потер пальцем.

– Предлагал мне ваше место, если соглашусь с ним ехать в Н-ск, – не моргнув, ответил я.

Слышно было как в углу тревожно завозился вначале сам «дед», а следом начала нервно шуршать бумагой, словно мышь, и Аграфена Фроловна.

– И? Согласился? – хриплым от волнения голосом спросил Богдан Осипович.

– Пока нет… Сижу, вот, думаю… Далеко этот Н-ск, все-таки. И про жилье мне ничего не сказал, и про условия…

– Нет там никакого жилья, – буркнул «дед». – Собираются только строить.

– Плохо… – резюмировал я.

– А с чего вдруг этот разговор про Н-ск у вас случился? – осторожно спросила Аграфена Фроловна.

– Да! Кстати… – подхватил «дед» и молодежь тоже насторожилась.

Как я уже говорил, человек я простой, привык, знаете ли, говорить правду. Вот и сейчас не смолчал, резанул по живому.

– Директор намекнул, что, мол, там, – я указал пальцем на потолок, – порешили перевести административный аппарат в Н-ск, поближе к стройке, а то, как-то неловко получается – строят там, а командуют отсюда.

В комнате на мгновение повисла тяжелая пауза, очень похожая на то состояние ожидания, когда в грозу мелькнет молния, и поневоле замираешь, ожидая раскатов грома.

– Как переезд? – испуганно пролепетала Юлечка.

– Какой переезд? – уточнил Юрочка.

– Не может быть… – пробормотала Аграфена Фроловна и опустила спицы.

Один «дед» не сказал ничего, сидел в своем углу, опустив глаза, словно умер. Вот, даже в театр ходить не нужно – «Ревизор» в исполнении моих сослуживцев.

– А такой… – уточнил я, – собираем манатки и в поезд. Вагоны люкс для директора и секретариата, купе для начальничков пониже, а нам плацкарт или теплушки. По дороге питаемся, чем удастся отовариться на станциях, всю дорогу пьем водку, играем в карты и домино, гоняем до одурения анекдоты.

– Я так и знал… – тихо, но внятно произнес Богдан Осипович, и все мы посмотрели в его угол. – Чуяло мое старое сердце, что что-то должно случиться, что так продолжаться долго не может. Недаром мне на днях снились какие-то вокзалы, буфеты… Странный сон… Так не должно быть, что строят в одном месте, а все конторы сгрудились вокруг Большого Театра и Метрополя – это неправильно. Даже в прежние времена такого не было.

Я удивленно взглянул на «деда». Вот те на, и кто излагает эти рациональные и разумные идеи? Человек, которому до пенсии осталось менее года, кто старался изо всех сил досидеть до «звонка» в теплой и сонной конторской атмосфере – воистину чужая душа – потемки.

– Я бы и сам поехал… коль так случится… Но… не мне же предложили, и староват стал для таких переездов… – сознался «дед». – Поговаривают, что сокращение будет… Ничего он тебе про это не говорил?

Я отрицательно покачал головой.

– Как, однако, неудачно получится, если нас здесь разгонят… – крякнул от досады он. – Чуть больше полугода осталось мне до пенсии, а тут такой разворот – прямо удар ниже пояса. Верно я говорю, Аграфена?

– Да… уж… – подтвердила та.

Юрочка с Юлечкой, не сговариваясь, встали и один за другим вышли из комнаты.

«Пошли звонить по своим. Пошли перепроверять что я тут наговорил», – подумал я не без злорадства.

– Так… Может… ничего и не будет, все обойдется, – попытался соврать я, но у меня это плохо получается.

– Ладно, ладно… – он отмахнулся от моих оправданий. – Коль разговоры пошли – значит это неспроста, значит что-то затевают. Круги на воде сами по себе не появляются. Был бы помоложе, как ты, например, поехал бы не раздумывая. А теперь придется новое место подыскивать. Хлопотать, просить, умолять, чтобы взяли, ползать на коленях… Эх-х … – крякнул он с досады. – Соглашайся… – продолжал он прощупывать меня. – Деньжат там будут платить больше, чем здесь – подзаработаешь. Край там таежный, зверья водится всякого немерено.

– Под словом «зверье» вы кого имеете в виду? – ехидно переспросил я.

Но «дед» не поддался на провокацию.

– Медведи, лисы, волки, зайцы… – начал перечислять он, – птицы много всякой: утки, гуси, тетерева… Это на тот случай, если ты охотник.

– Нет! Нет, – замахал я на него руками, – не охотник я до зверья всякого. Мне и в этом городе его хватает. Но, все же, нужно подумать. В наше время работой не разбрасываются. Надо подумать…

– Ну… думай, думай… – с тревогой в голосе пробормотал «дед» и затих в своем углу, а Аграфена Фроловна, подперев голову рукой сидела молча и смотрела на стену напротив, потом, тяжело вздохнув, вытянула из ящика длинный кусок нити и продолжила постукивать спицами. Юрочка и Юлечка так и не объявились до самого вечера.

Ну, и я стал думать, но думал не о переезде, а о том, как этот Владимир Иванович смог меня «вычислить».

«Здесь, в стенах этой конторы, работает около сотни людей всяких – публика самая разношерстная, но вызвал именно меня. Не мог он распознать меня без чьей-то подсказки. Не за что зацепиться. Абсолютно не за что. Все было сделано гладко, и я ни чем не выделялся из этой толпы. Такой же, как все. Шел со всем стадом и ни вперед, ни вбок не уходил и не отставал. Значит, у Петра Семеновича завелась «крыса», и об этом ему надо будет доложить сегодня же вечером. Пусть тоже вычислениями займется. У них там, в верхах, сразу информация по цепочке передается, сразу все знают кто на кого как взглянул, кто на кого сослался, кто кем прикрылся, кто кому слово не то сказал, кто место не уступил, кто дорогу перешел, … по этой цепочке можно и в обратном направлении пройти, до самого первого звена.

Интересный разговор, однако, получился у нас с этим Владимиром Ивановичем. Любопытный он тип, не глупый, не истеричный, вдумчивый, но какой-то вялый, что ли, не инициативный. Может потому что сытый, все у него имеется и с большим запасом, а потому нет необходимости шевелиться лишний раз, придумывать… и так все сойдет… и оно сошло бы, если бы не я…

Зря я, конечно, начал перед ним распинаться про звездное небо, про космос… Черт меня дернул за язык. Надо было придумать что-нибудь попроще, например про сельское хозяйство, про парники и грядки, а то теперь начнет рассказывать кому не надо, что агента заслали к нему какого-то блаженного, болтуна-романтика… Или не будет ничего такого говорить, потому что не в его интересах болтать про это – уберут, если болтать начнет. Ну, да это его личное дело. Мне-то надо о себе подумать. Как теперь быть? Придется опять дома сидеть в ожидании нового назначения, терпеть косые взгляды, скрытое недовольство, самому придумывать для себя разные занятия, чтобы не болтаться по квартире день-деньской, не путаться у них под ногами, не мешать им жить…

Деньги мне Петр Степанович будет доплачивать, немного, но не позволит с голоду подохнуть – вознаграждение за верную службу, однако не в деньгах, ведь, счастье.