Из рассказанного видно, что начальник СО был человеком цельным и решительным, но сейчас даже он находился в затруднении. Дело было необычным и непонятным: в роте Жучко объявился лунатик. Курсант Тараканов каждую ночь вылезал на широкий карниз пятого этажа и, растопырив руки, совершал длительные прогулки по всему периметру здания. Редкие прохожие, завидев фигуру в тельняшке и длинных чёрных трусах, сначала принимались орать, а сообразив, что это лунатик, бежали в училище и поднимали тревогу. Но вахтенная служба боялась не только втащить Тараканова в окошко, но даже просто окликнуть, опасаясь, что, разбуженный, он непременно шлёпнется об асфальт. Вдоволь нагулявшись, Тараканов возвращался в свою койку и спал сном праведника, а наутро натурально ничего не помнил.

– Вы вот что скажите мне, доктор, – насупился Рукосуев, – вы мне ответьте, лунатик он что – псих?

– Сомнамбулизм вряд ли можно считать психическим заболеванием, – не слишком уверенно доложил Бацилла.

– А эта гадость лечится? – спросил Рукосуев, недовольный уклончивым ответом.

– Радикально, пожалуй, нет, – доктор развёл пухлыми руками.

– Тогда последний вопрос: оно заразное или нет? Я потому спрашиваю, что некоторые курсанты из роты Жучко тоже начинают бродить по карнизам, спускаться по водосточным трубам и сматываться в город, а когда возвращаются, то пытаются пройти через КПП с закрытыми глазами. Это, понятное дело, симулянты, и мы их лечим усиленными строевыми занятиями и нарядами вне очереди, но вдруг среди них уже есть настоящие лунатики, а?

Бацилла вконец перепугался и понёс такую медицинскую ахинею, что даже сам покраснел и осёкся.

– Всё понятно, – вздохнул Рукосуев, – от науки помощи ждать нечего. Придётся самим… От нарядов его освободили? – покосился он на командира роты.

– Так точно. И от всех работ, – кивнул, всё ещё стоявший навытяжку, Жучко. – Кроме того, лично проверяю наличие личного состава роты в ночное время. И хотя момент выхода курсанта Тараканова на карниз зафиксировать не удалось, попутно выявлены некоторые замечания, которые и устранены мною.

Проговорив это, Жучко позволил себе поправить прядь волос, прикрывавшую лысину. Он умел говорить складно и совершенно по-военному.

– Хорошо, – Рукосуев устало потёр морщинистый лоб, – и вот ещё что…

Но досказать он не успел, раздался стук в дверь, и тут же она распахнулась настежь. На пороге стояла красная от возмущения, молодая, симпатичная преподавательница английского языка в узкой кофточке и короткой юбке. За плечо она держала слабо упиравшегося, невысокого, толстенького, по-швейковски простолицего и круглоголового, курсанта, причём юный мореход был в одном ботинке, а другой держал в руке.

– Ну, я просто не знаю, что делать! – запричитала англичанка. – Бьюсь с ними, бьюсь, а произношения как не было, так и нет…

– И нэ будэ, – флегматично отреагировал курсант. – Та подумайте ж сами, Ѓалина Ѓеннадьевна, та де ж у нормального хохла можэ быть анѓлийское произношэные…[1]

– Эт-т-то что такое? – побагровел начальник СО, вперяя в курсанта косой, испепеляющий взор. – Как вы можете являться в таком виде, да ещё не представившись?

– Звиняйте, виноват, то есть, – всё также невозмутимо проговорил курсант и, опустив руку с ботинком, добавил: “Товарыщ капитан второго ранѓа, курсант Ѓунько прибыл, а вернэе будэ, доставлэн” – и он смиренно поглядел на сердитую англичанку.

– Пять нарядов вне очереди! – рявкнул Рукосуев. – Три дополнительных занятия по строевой подготовке!

– Ну шо це такэ! – заныл Гунько. – Шо я, сам к вам прибыл? Минэ Ѓалина Ѓеннадьевна прыволокла.

– Вы меня, конечно, извините, – затараторила англичанка, – я понимаю, что произношение не по вашей части…

– Вот именно, – перебил её Рукосуев, – это дело совсем не по части строевой части…

– …но то, что они себе позволяют на занятиях, это просто уму непостижимо! Гунько, покажите!

Флегматичный Гунько поднял над головой башмак.

– Это, если не ошибаюсь, тоже из твоей роты? – хриплым от бешенства голосом спросил Рукосуев. – Ты когда порядок наведёшь? Выперли тебя с флота, пригрелся здесь – так старайся!

– Я стараюсь! – испуганно крикнул Жучко и скомандовал: – Курсант Гунько! Ко мне!

– Есть! – ответил Гунько и, размахивая ботинком, приблизился к своему командиру.

Тот взял ботинок и заглянул внутрь, а затем показал начальнику. Рукосуев не только заглянул внутрь, но, взяв со стола маленькую линейку, что-то быстро измерил внутри башмака и, видимо, оставшись довольным, вернул обувку Жучко, а тот передал ботинок Гунько.

Преподавательница взирала на эти манипуляции, широко раскрыв пухлый ротик.

– Видите ли, Галина Геннадьевна, – Рукосуев счёл необходимым прояснить ситуацию, – завтра я провожу смотр этой роты, вот курсанты прямо на занятиях и устраняли последние недостатки. Это, конечно, безобразие, и я при вас обращаю на это внимание командира.

– Я не знаю, что они устраняли! – взвизгнула англичанка. – Они знаете, что делали? Они потихоньку под столами брили ботинки изнутри! Безопасными бритвами!

Англичанка сделала паузу и вытаращила подведённые глаза, видно, ожидая услышать изумлённые возгласы, но ничего подобного не последовало, Рукосуев и Жучко восприняли дивное сообщение с чисто военным хладнокровием.

– Вы присядьте, Галина Геннадьевна, – предложил Рукосуев. – Вот командир роты вам сейчас всё… того…

– Во время смотра роты, – начал чеканить Жучко, – будет среди прочего проверяться правильность маркировки формы.

Гунько! – приказал он. – Снимите воротник!

Гунько медленно отстегнул синий “гюйс” и показал англичанке сатиновую подкладку, где красовалась выведенная хлоркой белая прямоугольная рамочка, внутри которой было написано «Гунько» и проставлен номер.

– Вот так, Галина Геннадьевна! – улыбнулся Рукосуев. – Все, я подчеркиваю, абсолютно все предметы формы должны иметь соответствующую маркировку.

– И ботинки? – протянула англичанка.

– Непременно! – заверил её Рукосуев. – Вас удивило, что курсанты брили ботинки? Всё дело в том, что выдаётся две пары ботинок – холодная и тёплая. И если холодный ботинок можно без труда надписать внутри, например, шариковой ручкой, то с тёплым ботинком, имеющим внутри начёс, дело обстоит сложнее.

– Но! – Рукосуев поднял вверх палец. – Я издал специальную инструкцию, в которой разъяснено, что внутри тёплого ботинка необходимо выбрить прямоугольник размером два на четыре сантиметра и маркировку наносить именно в этом выбритом прямоугольнике, что вы и могли видеть, – он кивнул на Гунько.

– Это чтобы одежду не перепутать? – попыталась догадаться преподавательница.

– Не только, – уточнил Рукосуев. – Вот, например, останавливаю курсанта. За нарушение, разумеется. Следует записать и впоследствии примерно наказать, а нарушитель называет чужую фамилию! Таким образом, виновный может избежать наказания, а невиновный – понести его незаслуженно. Но! – Рукосуев сделал пальцем вращательное движение вокруг головы. – Мы не глупее наших курсантов, а кое в чём, возможно, даже умнее. Курсант Гунько! – обратился он. – Покажите ремень!

Гунько, клацнув бляхой, расстегнул пояс и показал на внутренней поверхности рамочку со своей фамилией.

– Да-а-а! – протянула англичанка. – Но ведь…

– Правильно! – радостно хлопнул в ладоши начальник СО. – Вы совершенно правы – ремень также может оказаться чужим! Но, согласитесь, маловероятно, чтобы чужой оказалась вся одежда.

При этих словах Гунько бросил на Рукосуева взгляд, в котором промелькнула ирония, но тут же лицо его вновь сделалось равнодушным и сонным.

– Таким образом, – продолжал Рукосуев, – последовательно проверяя маркировку на предметах формы одежды, мы, в конце концов, установим личность нарушителя! Курсант Гунько! Предъявите маркировку на брюках!

Гунько вздохнул и послушно расстегнул клапан матросских штанов.

– Всё! – воскликнула англичанка. – Продолжайте без меня! А то вы его при мне догола разденете! – и стремглав вылетела из кабинета.