Совершенно очевидно, что здесь напрашивается аналогия с неоднократными заграничными путешествиями Петра I: в Германию, Голландию, Англию и Австрию – во время Великого посольства 1697–1698 гг., и в Голландию и Францию – в 1717 г. Оправдывается аналогия прежде всего манерой поведения Петра I во время этих путешествий – его постоянным стремлением умалиться (в первом путешествии он вообще присутствовал в посольстве инкогнито – под именем урядника Петра Михайлова, а во втором, хотя уже и не скрывал своего имени и достоинства, но тоже поражал европейцев равнодушием к роскоши и церемониалу). С другой стороны, бросается в глаза нарушение последовательности путешествий в их пушкинской интерпретации, так как в сказке первый полёт (комара) соотнесен адресно с Поварихой, второй полёт (мухи) – с Ткачихой, и третий (шмеля) – с Бабарихой. Но допустим, что у сказки – свои законы жанра, не совместимые с буквализмом исторической хронологии. Да и глубинная суть исторических событий едва ли может быть адекватно отражена протокольной формой их описания. Поэтому попробуем сосредоточить внимание не на внешней канве нашей аналогии, а на её глубинной сути.

Суть же эта должна, по-видимому, заключаться в том, что каждый из оппонентов Гвидона реагирует на весть о «чудном острове» в полном соответствии со своей специфической ролью в политическом раскладе Европы начала XVIII в. Как говорится, «у кого что болит, тот о том и говорит». Что «болит», скажем, у Поварихи-Франции? Известно, что самым актуальным вопросом для этого королевства в начале XVIII в. был финансовый: экономика страны, ожившая после недавнего глубокого кризиса под воздействием только что проведённой денежной реформы, переживала так называемое «экономическое чудо». Правда, оно длилось недолго: уже в 1720 г. страна, злоупотребившая эмиссией бумажных денег, снова вошла в полосу жестокого кризиса. Но в 1717 г., когда её посетил Пётр I, до этого было ещё далеко; расплатившаяся с внешним долгом Франция чувствовала себя «на коне» и даже считала себя вправе «учить жить» других. Есть данные, что именно в бытность Петра во Франции ему был представлен проект «поголовщины» с простого народа и «десятины» (подоходного налога) с высших классов. «Все эти советы были приняты русским правительством. Петр с весны 1717 г. усвоил себе идею “поголовщины”»²⁶.

Но ведь и образ белки, грызущей чудесные орешки («Всё скорлупки золотые, Ядра – чистый изумруд») и тем самым приносящей «князю прибыль», обнаруживает слишком уж явное отношение к финансово-экономической проблематике. Поэтому заявление Поварихи, что настоящим чудом следует считать не какой-то там новый город на никому не ведомом острове, а лишь волшебную белку, способную приносить её владельцу сказочный доход, в переводе на обычный язык должно быть понято так: «Подумаешь, русская крепость в каком-то там глухом углу Балтики! Разве можно серьёзно воспринимать случайный военный успех варварской, абсолютно безграмотной в вопросах современной финансовой политики страны, не знающей, чем и как обеспечивается реальное могущество государства? Вот когда она научится чему-нибудь в этой сфере хозяйствования – тогда и мы признаем её успехи за чудо».

Ответом Гвидона на вызов Поварихи явилась, как мы знаем, кардинальная перестройка налоговой системы страны. «Новый оклад подушной (и оброчной) подати с огромным излишком заменил все старые оклады прямых податей – табельных, погодных и запросных. Все они вместе составляли около 1,8 миллиона рублей, тогда как подушная (и оброчная) подать давала 4,6 миллиона; общий же итог государственных доходов по окладу поднялся с 6 до 8,5 миллионов. Почти теми же цифрами выражалось и увеличение текущих годичных поступлений. Такая прибавка к старым доходам развязала руки правительству для более правильного обеспечения главных государственных расходов»²⁷.

Доказательством того, что речь в данном случае идёт именно о налоговой реформе Петра I, служат слова напеваемой белкой песенки: «Во саду ли, в огороде». Но правильное понимание скрытого смысла этих слов невозможно без знания истории налогообложения на Руси, а также без знания связанной с этой историей терминологии. Дело в том, что изначально прямая подать на Руси платилась с пахотной земли. Но для облегчения платежей тяглецы нередко сокращали запашку; поэтому в XVII в. подать стали брать со «двора» (то есть с податной единицы, означающей «хозяйство»), почему она и стала называться «подворной». Однако и здесь обнаружилась лазейка для сокращения платежей путем сведения в один «двор» нескольких хозяйств (с такой ситуацией столкнулся во время шведской войны Петр I, когда перепись населения показала сокращение количества дворов при увеличении количества тяглецов). Для борьбы со злоупотреблениями и была предпринята замена «подворной» подати на «подушную» («поголовную»), – по образцу и рекомендациям более «продвинутых» в этом отношении западноевропейских стран. Это – первое, что нужно знать: как бы ни менялось историческое название основной государственной подати на Руси и как бы превратно ни толковался иными специалистами её смысл, она всегда оставалась по своей сути не чем иным, как податью на обрабатываемую землю – на «пашню».

Второе, что нужно знать: место под «двор», то есть под пашенное хозяйство, называлось «усад» («усада», «усадьба», «усадище», «усадбище») и отводилось только несущим государственное тягло; нетяглым людям, каковыми были холопы, «усад» не полагался («Бестягольным усаду не дается»²⁸). Тяглец, то есть крестьянин на полном усаде и тягле, назывался «садак», а тот, кто «сажал» его на землю, селил на ней – «садчик»²⁹. Таким образом, корневой смысл всей этой группы родственных слов нужно связывать не с идеей «сада» как участка с плодовыми деревьями и кустами, а с идеей «сажания» на данный участок земли того, кто должен в дальнейшем его обрабатывать.

Третье, что нужно знать: под «огород» обычно отводился тот минимум земли, который не имел значения «пахотного» и который мог поэтому использоваться под участок для выращивания овощей. Бестягольные холопы могли владеть только лишь такими участками земли.

Наконец, четвёртое: главным юридическим следствием проведённой Петром I замены подворной подати на подушную явилось уравнивание в правах тяглых крестьян, которые обрабатывали «усад», и нетяглых холопов, обрабатывавших «огород», что выразимо формулой: независимо от того, усад у тебя или огород, ты теперь обязан заплатить установленный размер новой подати.

Эта-то формула и могла послужить А. С. Пушкину поводом для иносказательного выражения сути петровской налоговой реформы словами известной народной песни: «Во саду ли, в огороде». Неизвестно, был он знаком или нет с документами петровской Руси, проливающими свет на юридическую разницу между «пашней» («усадом») и «огородом». Но народную лексику, связанную с правилами землепользования и с вытекающим из них различием в социальном положении землепользователей, он, вне всякого сомнения, знал (как знали её и другие поэты, младшие современники Пушкина³⁰). Кроме того, ему могло быть известно встречающееся в русском фольклоре противопоставление «садового» персонажа «огородному» как имущего – неимущему³¹. А уж языкового чутья и умения играть словами А. С. Пушкину было не занимать.

Если принять во внимание, что «дьяк» – это древнерусское терминологическое обозначение государственного чиновника, то едва ли придется усомниться, о каком «доме» здесь идет речь. Финансовая реформа, предполагавшая перестройку всего правительственного аппарата, вызвала к жизни, в частности, появление такого небывалого прежде на Руси государственного учреждения, как Сенат с двенадцатью коллегиями. Насколько прочно было связано его возникновение с экономической ситуацией в стране, показывает уже тот факт, что за месяц до учреждения Сената (указом 22 февраля 1711 г.) вышло повеление о сличении государственных доходов с расходами. Кстати, сразу же выявился дефицит, почему в указе 2 марта об окончательном учреждении Сената было сказано: «Смотреть во всём государстве расходов, и ненужные, а особливо напрасные, отставить. Денег как можно собирать, понеже деньги суть артерии войны…»³². Всё это становилось отныне прямой функцией Сената, задуманного Петром как учреждение, осуществляющее высший надзор за расходами, заботу об умножении доходов, об улучшении качества казенных товаров, о векселях и торговле и т. д.