— Ах! — воскликнул в этот критический момент мистер Пайк, театральным движением схватив что-то с каминной полки. — Что это? Что я вижу?
— Что вы видите, дружише? — спросил мистер Плак.
— Это то лицо, тот образ, то выражение! — вскричал мистер Пайк, падая с миниатюрой в руке на стул. — Портрет неважный, сходства маловато, но все-таки это то лицо, тот образ, то выражение.
— Я узнаю его отсюда! — воскликнул мистер Плак восторженно. — Не правда ли, сударыня, это слабое подобие…
— Это портрет моей дочери, — с великой гордостью сказала миссис Никльби.
И действительно, это был он. Маленькая мисс Ла-Криви принесла показать его всего два дня назад.
Едва мистер Пайк убедился в правильности своего заключения, как рассыпался в самых неумеренных похвалах божественному оригиналу и в пылу восторга тысячу раз поцеловал портрет, в то время как мистер Плак прижимал к сердцу руку миссис Никльби и поздравлял ее со счастьем иметь такую дочь, проявляя столько жара и чувства, что слезы выступили, или как будто выступили, у него на глазах. Бедная миссис Никльби, которая сначала слушала с завидным самодовольством, была, наконец, совершенно ошеломлена этими знаками внимания и привязанности к ней и ее семейству, и даже служанка, заглянувшая в дверь, осталась пригвожденной к месту от изумления при виде экстаза этих двух столь дружески расположенных посетителей.
Мало-помалу восторги улеглись, и миссис Никльби принялась занимать гостей оплакиваньем утраченного богатства и весьма ярким изображением старого своего деревенского дома, подробно описывая различные комнаты (причем не была забыта маленькая кладовая) и вспоминая, сколько ступенек вело в сад, и куда вам следовало повернуть, выйдя из гостиной, и какие замечательные удобства были в кухне. Эти размышления, естественно, привели ее в прачечную, где она наткнулась на всевозможные аппараты для варки пива, среди которых могла бы проблуждать не меньше часа, если бы одно упоминание об этой утвари не напомнило мгновенно, по ассоциации идей, мистеру Пайку, что ему «ужасно хочется пить».
— Вот что я вам скажу, — заявил мистер Пайк, — если вы пошлете за угол в трактир за кувшином портера пополам с элем, я решительно и определенно выпью его.
И решительно и определенно мистер Пайк его выпил, а мистер Плак помогал ему, в то время как миссис Никльби взирала на них, равно восхищаясь снисходительностью обоих и ловкостью, с какой они управлялись с оловянным кувшином. Для объяснения этого якобы чудесного явления можно здесь отметить, что такие джентльмены, как мистеры Пайк и Плак, живущие своим умом (или, пожалуй, не столько своим умом, сколько отсутствием оного у других), иной раз попадают в весьма затруднительное положение и в такие периоды довольствуются самым простым и неприхотливым угощением.
— Итак, без двадцати минут семь карета будет здесь, — сказал мистер Пайк, вставая. — Еще раз взглянуть, еще разок взглянуть на это прелестное лицо! А, вот оно! Все такое же, не изменилось. (Кстати сказать, это было весьма примечательное обстоятельство, поскольку лица на миниатюрах склонны, как известно, к многочисленным переменам.) О Плак, Плак!
Вместо ответа мистер Плак с большим чувством и жаром поцеловал руку миссис Никльби. Когда мистер Пайк проделал то же самое, оба джентльмена поспешно удалились.
Миссис Никльби имела обыкновение приписывать себе солидную дозу проницательности и тонкости, но никогда еще не была она так довольна своею прозорливостью, как в тот день. Еще накануне вечером она угадала все. Она никогда не видела сэра Мальбери и Кэт вместе — даже имени сэра Мальбери никогда прежде не слыхала, — и, несмотря на это, разве не сказала она себе с самого начала, что видит, как обстоит дело? И какой это был триумф, ибо теперь ни малейших сомнений не оставалось! Если бы это лестное внимание по отношению к ней не являлось достаточным доказательством, то закадычный друг сэр Мальбери, проговорившись, выдал секрет.
— Я совсем влюбилась в этого милого мистера Плака, право же, совсем влюбилась… — сказала миссис Никльби.
Несмотря на такую удачу, оставалась одна серьезная причина для недовольства, именно — не было поблизости никого, с кем бы она могла поделиться. Раза два она почти решила отправиться прямо к мисс Ла-Криви и рассказать ей все. «Нет, не знаю, — подумала миссис Никльби, — она весьма достойная особа, но, боюсь, по положению своему настолько ниже сэра Мальбери, что мы не можем отныне считать ее своей приятельницей. Бедняжка!» Опираясь на это веское соображение, она отказалась от мысли сделать маленькую портретистку своей наперсницей и удовольствовалась тем, что неясно и таинственно намекнула служанке на повышение жалованья, а служанка выслушала эти туманные намеки о грядущем величии благоговейно и почтительно.
Ровно в назначенный час прибыл обещанный экипаж, который оказался не наемной, а собственной двухместной каретой; на запятках стоял лакей, чьи ноги хотя и были несколько велики для его туловища, но сами по себе могли служить моделью в Королевской академии. Радостно было слышать грохот и треск, с какими он захлопнул дверцу, когда миссис Никльби уселась. А так как эта славная леди пребывала в полном неведении, что он приложил к кончику носа позолоченный набалдашник своей палки и весьма непочтительно передавал таким образом над самой ее головой телеграфические знаки кучеру, то она и восседала с большою чопорностью и достоинством, немало гордясь своим положением.
У входа в театр было еще больше грохота и треска, и были здесь также мистеры Пайк и Плак, поджидавшие ее, чтобы проводить в ложу; и были они так учтивы, что мистер Пайк с проклятьями пригрозил «мордобитием» случайно загородившему ей дорогу дряхлому старику с фонарем, к великому ужасу миссис Никльби, которая, заключив, скорее благодаря возбуждению мистера Пайка, чем благодаря предварительному знакомству с этимологией этого слова, что мордобитие и кровопролитие должны означать одно и то же, чрезвычайно обеспокоилась, как бы чего не случилось. Но, к счастью, мистер Пайк ограничился словесным мордобитием, и они добрались до своей ложи без всяких серьезных помех, если не считать желания, выраженного тем же драчливым джентльменом, «прихлопнуть» капельдинера, указавшего по ошибке не тот номер.
Едва миссис Никльби успела усесться в кресло за драпировкой ложи, как вошли сэр Мальбери и лорд Фредерик Верисофт, одетые в высшей степени элегантно и пышно от макушки до кончиков перчаток и от кончиков перчаток до носков ботинок. Сэр Мальбери говорил более хриплым голосом, чем накануне, а у лорда Фредерика вид был слегка сонный и странный; на основании этих признаков, а также того обстоятельства, что оба не совсем твердо держались на ногах, миссис Никльби справедливо заключила, что они пообедали.
— Мы пили… пили… за здоровье вашей очаровательной дочери, миссис Никльби, — шепнул сэр Мальбери, садясь за ее спиной.
«О! О! — подумала догадливая леди. — Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».
— Вы очень любезны, сэр Мальбери.
— О нет, клянусь честью! — отозвался сэр Мальбери Хоук. — Эго вы любезны, клянусь честью. Так любезно с вашей стороны, что вы сегодня приехали.
— Так любезно было с вашей стороны пригласить меня, хотите вы сказать, сэр Мальбери, — возразила миссис Никльби, мотнув головой и принимая необыкновенно лукавый вид.
— Я так стремлюсь узнать вас, так стремлюсь заслужить ваше доброе мнение, так хочу, чтобы между нами было очаровательное, гармоническое родственное согласие, — сказал сэр Мальбери, — что вы не должны думать, будто я не заинтересован в том, что делаю. Я чертовски эгоистичен, да, клянусь честью, это так.
— Я уверена, что вы не можете быть эгоистичны, сэр Мальбери, — заявила миссис Ннкльби. — Для этого у вас слишком открытое и благородное лицо.
— Как вы изумительно наблюдательны! — сказал сэр Мальбери.
— О нет, право, я не отличаюсь особой проницательностью, сэр Мальбери, — отозвалась миссис Никльби тоном, который давал понять баронету, что она и в самом деле очень проницательна.
