— Что вы хотите сказать? — осведомился Николае, встревоженный этим предсказанием и уверенным тоном, которым оно было произнесено. — Люди не рождаются опытными моряками. Я думаю, их нужно обучать?

Мистер Винсент Крамльс кивнул головой.

— Нужно, но не в вашем возрасте и не таких джентльменов, как вы.

Наступило молчание. У Николаса вытянулась физиономия, и он мрачно смотрел на огонь.

— Вам не приходило на ум никакой другой профессии, которой легко мог бы заняться молодой человек с нашей наружностью и манерами, и при этом посмотреть мир с большими удобствами? — осведомился директор.

— Нет, — ответил Николас, покачав головой.

— В таком случае, я вам назову одну, — вытряхивая пепел из трубки в камин, громко сказал мистер Крамльс. — Сцена!

— Сцена?! — воскликнул Николас едва ли не так же громко.

— Театральная профессия! — сказал мистер Винсент Крамльс. — Я сам занимаюсь театральной профессией, моя жена занимается театральной профессией, мои дети занимаются театральной профессией. У меня была собака, которая, вступив на это поприще щенком, жила и умерла на этой работе. Мой пони выступает в «Тимуре Татарине». Я вас выведу в люди, а также и вашего друга. Скажите только слово. Мне нужна новинка.

— Я в этом ничего не понимаю, — ответил Николас, у которого дух захватило от неожиданного предложения. — Ни разу в жизни я не играл на сцене, разве что в школе.

— Есть нечто от благородной комедии в вашей походке и манерах, нечто от юношеской трагедии в вашем взгляде и нечто от животрепещущего фарса в вашем смехе, — сказал мистер Винсент Крамльс. — Вы будете преуспевать не хуже, чем если бы с первого дня рождения не мечтали ни о чем, кроме рампы.

Николас подумал о скудном запасе мелкой монеты. какой останется у него в кармане после уплаты по трактирному счету, и начал колебаться.

— Вы можете быть нам полезны, — продолжал мистер Крамльс. — Подумайте, какие великолепные афиши на все лады может сочинять человек с вашим образованием.

— С этим делом я, пожалуй, могу справиться. — сказал Николас.

— Конечно, можете, — подтвердил мистер Крамльс. — Подробности в программах — в каждую из них мы можем вместить с полкнижки. А затем пьесы: вы могли бы написать пьесу, когда она понадобится, чтобы показать труппу во всем блеске.

— В этом я не так уверен, — возразил Николас, — но, пожалуй, иногда я бы мог набросать что-нибудь для вас подходящее.

— Мы немедленно поставим новый великолепный спектакль, — сказал директор. — Позвольте-ка припомнить… только в нашем театре… новые превосходные декорации… Вам придется как-нибудь ввести настоящий насос и две лохани для стирки.

— В пьесу? — осведомился Николас.

— Да, — ответил директор. — Я их купил на днях по дешевке с торгов, и они произведут прекрасное впечатление. Это по примеру Лондона. Там достают костюм, обстановку и заказывают пьесу, которая бы подходила к этим вещам. Большинство театров держит для этой цели автора.

— Неужели? — воскликнул Николас.

— Да, да, — подтвердил директор. — Самое обычное дело. Это будет иметь превосходный вид на афишах, oтдельными строчками: «Настоящий насос! Великолепные лохани! Замечательный аттракцион!» Быть может, вы немножко художник, а?

— Этого таланта у меня нет, — ответил Николас.

— Ну, в таком случае ничего не поделаешь, — сказал директор. — А то бы мы могли сделать для афиши большую гравюру, изображающую всю сцену в последнем акте, с насосом и лоханями посредине. Но раз вы не художник, значит ничего не поделаешь.

— Сколько я мог бы получать за все это? — спросил Николас, несколько секунд подумав. — На это можно было бы жить?

— Жить! — воскликнул директор. — Как принц! С вашим жалованьем, с жалованьем вашего друга и вашими писаньями вы могли бы зарабатывать… да, вы могли бы зарабатывать фунт в неделю.

— Вы шутите?

— Нисколько. А если у нас будут хорошие сборы, то почти вдвое больше.

Николас пожал плечами; но впереди он видел буквально нищету, и если бы у него даже хватило силы духа переносить величайшие лишения и тяжкий труд, то стоило ли ему спасать своего беспомощного спутника только ради того, чтобы Смайку выпала такая же суровая доля, от какой он его избавил? Легко считать семьдесят миль пустяком, когда ты находишься в одном городе с человеком, столь жестоко с тобою поступившим и пробудившим у него самые горькие мысли, но теперь это расстояние казалось немалым. Что же будет, если он отправится в плаванье, а за это время умрет его мать или Кэт?

Без долгих размышлений он поспешил заявить, что сделка заключена, и скрепил ее, подав руку мистеру Винсенту Крамльсу.

повествует о труппе мистера, Винсента Крамльса и о его делах, домашних и театральных

Так как у мистера Крамльса стояло в конюшне гостиницы странное четвероногое животное, которое он называл пони, и экипаж неведомого образца, каковой он удостаивал наименования четырехколесного фаэтона, то на следующее утро Николас отправился в путь с большими удобствами, чем ожидал: директор и сам он занимали переднее сиденье, а юные Крамльсы и Смайк ютились в обществе плетеной корзинки, защищенной от сырости прочной клеенкой, в каковой корзинке находились палаши, пистолеты, косички, матросские костюмы и прочие необходимые профессиональные принадлежности упомянутых молодых джентльменов. В дороге пони действовал не спеша и — быть может, вследствие своего театрального воспитания — то и дело обнаруживал явную наклонность лечь.

Впрочем, мистер Винсент Крамльс неплохо удерживал его в стоячем положении, дергая вожжами и пуская в ход кнут, а когда эти средства не достигали цели и животное останавливалось, старший сын Крамльса вылезал и давал ему пинка. Благодаря таким поощрениям пони время от времени соглашался двигаться дальше, и они трусили к вящему удовольствию всех заинтересованных сторон (как справедливо заметил мистер Крамльс).

— По существу своему он хороший пони, — сказал мистер Крамльс, повернувшись к Николасу.

Он мог быть таким по существу, но уж никак не по виду, ибо шкура у него была самая грубая и безобразная. Поэтому Николас заметил только, что его это не удивляет.

— Много и много турне совершил этот пони, — сказал мистер Крамльс, ловко хлестнув его по глазу в знак старого знакомства. — Он все равно что один из членов нашей труппы. Его мать выступала на сцене.

— Вот как! — отозвался Николас.

— Свыше четырнадцати лет она ела в цирке яблочный пирог, — сообщил директор, — стреляла из пистолета, ложилась спать в ночном чепце — короче говоря, вела весь водевиль. А отец его был танцором.

— Он как-нибудь отличился?

— Не сказал бы, — ответил директор. — Он был довольно вульгарным пони. Дело в том, что поначалу его брали напрокат поденно, и он так до конца и не отвык от старых привычек. Он был хорош в мелодраме, но слишком груб, слишком груб. Когда умерла мать, он перешел на портвейн.

— На портвейн? — воскликнул Николас.

— Распивал портвейн с клоуном, — пояснил директор. — Но он был жаден и однажды вечером разгрыз стеклянную чашу и подавился; таким образом его вульгарность в конце концов привела его к гибели.

Потомок этого злополучного животного по мере выполнения своей дневной работы требовал удвоенного внимания со стороны мистера Крамльса, а потому у джентльмена оставалось мало времени для разговоров. Таким образом, Николас мог на досуге развлекаться собственными мыслями, пока они не подъехали к подъемному мосту в Портсмуте, где мистер Крамльс остановил пони.

— Мы здесь вылезем, — сказал директор, — а мальчики отведут его в конюшню и принесут багаж к нам на квартиру. Пусть и ваши вещи отнесут пока туда.

Поблагодарив мистера Винсента Крамльса за его любезное предложение, Николас выпрыгнул из экипажа и, подав руку Смайку, отправился в сопровождении директора по Хай-стрит к театру, чувствуя себя немного взволнованным и смущенным перспективой немедленно вступить в столь новый для него мир.