Посмотрев презрительно и хмуро на предмет своего гнева, который выдержал его взгляд, но не произнес ни слова, Ральф отошел обычным своим шагом, нимало не любопытствуя узнать, что делает недавний его собеседник, и даже ни разу не оглянувшись. Последний остался стоять на том же месте, не спуская глаз с удаляющейся фигуры, пока она не скрылась из виду, а затем, скрестив на груди руки, словно ему стало зябко от сырости и голода, побрел, волоча ноги, по аллее и стал просить милостыню у прохожих.
Ральф, взволнованный только что происшедшим лишь в той мере, в какой он это обнаружил, спокойно продолжал путь и, выйдя из парка и оставив по правую руку Гольдн-сквер, прошел по нескольким улицам в западном конце города, пока не свернул на ту, где находилась резиденция мадам Мантадини. Фамилия этой леди уже не красовалась на ослепительно сверкавшей дощечке у двери; ее место заняла фамилия мисс Нэг, но в угасающем свете летнего вечера шляпки и платья были попрежнему смутно видны в окнах первого этажа, и, не считая очевидной перемены владельца, заведение сохраняло прежнюю свою физиономию.
— Гм! — пробормотал Ральф с видом знатока, проводя рукой по губам и осматривая дом сверху донизу. — Эти люди на вид преуспевают. Долго они не протянут, но раз я заблаговременно узнал об их делах, опасность мне не грозит, а прибыль недурна. Я должен не упускать их из виду, вот и все.
Самодовольно качнув головой, Ральф собрался уйти, как вдруг тонкий его слух уловил какой-то шум и гуд голосов, а также беготню вверх и вниз по лестницам в том самом доме, который являлся предметом его наблюдений; и пока он колебался, постучать ли в дверь, или еще послушать у замочной скважины, служанка мадам Манталини (которую он часто видел) внезапно распахнула дверь и стремительно выбежала, а голубые ленты ее чепчика развевались в воздухе.
— Эй? вы! Стойте! — крикнул Ральф. — Что случилось? Я пришел. Вы не слышали, как я стучал?
— О мистер Никльби, сэр! — воскликнула девушка. — Ради господа бога, поднемитесь наверх! Хозяин взял да и опять это сделал.
— Что сделал? — резко спросил Ральф. — О чем вы говорите?
— Я знала, что так и будет, если его до этого доведут! — вскричала девушка. — Я давно это говорила.
— Идите сюда, глупая девчонка, — сказал Ральф, схватив ее за руку, — и не разносите семейных дел по соседям, не подрывайте репутации заведения. Идите сюда! Слышите?
Без дальнейших увещаний он повел, или, вернее, втолкнул, испуганную девушку в дом и захлопнул дверь, затем, приказав ей идти впереди, последовал за ней наверх.
Руководствуясь гулом множества голосов, говоривших одновременно, и обогнав в нетерпении своем девушку, едва они поднялись на несколько ступеней, Ральф быстро достиг маленькой гостиной, где был несколько поражен весьма странною сценой, которую неожиданно увидел.
Здесь находились все молодые леди-работницы, иные в шляпках, иные без шляпок, в разнообразных позах, выражающих смятение и ужас; одни собрались вокруг мадам Манталини, которая заливалась слезами на одном стуле, другие вокруг мисс Нэг, которая заливалась слезами на другом, а иные вокруг мистера Манталини, который был, пожалуй, самой поразительной фигурой во всей группе, ибо ноги мистера Манталини были вытянуты во всю длину на полу, а голову его и плечи поддерживал рослый лакей, который как будто не знал, что с ними делать; глаза мистера Манталини были закрыты, лицо очень бледно, волосы плохо завиты, бакенбарды и усы обвисли, зубы стиснуты, и в правой руке он держал маленькую бутылочку, а в левой чайную ложечку, руки, ноги и плечи у него одеревенели и были неподвижны. И, однако, мадам Манталини не рыдала над его телом, но энергически ругалась, сидя на стуле; и всему этому сопутствовали громкие крики, которые буквально оглушали и, казалось, довели злосчастного лакея до грани сумасшествия.
— Что тут случилось? — спросил Ральф, проталкиваясь вперед.
При этом вопросе гул усилился в двадцать раз, и бурный поток пронзительных и противоречивых замечаний: «Он отравился» — «Нет, не отравился», «Пошлите за доктором» — «Не посылайте», «Он умирает» — «Не умирает, только притворяется!» — соединился с другими возгласами и полился с ошеломляющей быстротой, пока не было замечено, что мадам Манталини обращается к Ральфу, после чего женская жажда узнать, что она скажет, одержала верх, и, словно по взаимному соглашению, мгновенно спустилось мертвое молчание, не нарушаемое даже шепотом.
Мистер Никльби, — сказала мадам Манталини,я не знаю, какой случай привел вас сюда…
Тут услышали, как булькающий голос произнес, будто в бреду: «Дьявольская красота!» — но никто не обратил на это внимания, кроме лакея, который, испугавшись столь зловещих звуков, исходивших словно из-под самых его пальцев, уронил с довольно громким стуком голову своего хозяина на пол, а затем, не пытаясь ее поднять, посмотрел на окружающих с таким видом, будто совершил нечто замечательное.
— Но я хочу, — продолжала мадам Манталини, вытирая глаза и говоря с величайшим негодованием, — хочу сказать раз и навсегда при вас и при всех здесь присутствующих, что больше я не буду потворствовать расточительности и порокам этого человека. Долго я была глупа, и он меня дурачил! В будущем пусть он сам себя содержит, если может, и пусть тратит сколько ему угодно денег и на кого угодно. Но деньги эти будут не мои, а потому вы лучше подумайте, прежде чем оказывать ему доверие.
Затем мадам Манталини, не обращая внимания на весьма патетические жадобы своего супруга, что аптекарь приготовил недостаточно крепкий раствор синильной кислоты и что ему придется выпить еще одну-две бутылочки, чтобы закончить начатое дело, — принялась перечислять галантные похождения этого приятного джентльмена, обманы, расточительность и измены (в особенности эти последние). В заключение она запротестовала против предположения, будто еще питает к нему хоть какую-нибудь склонность, и сослалась в доказательство этой перемены в своих чувствах на то, что за последние две недели он по крайней мере раз шесть пытался отравиться и ни разу она ни словом, ни делом не старалась спасти его жизнь.
— И я настаиваю на том, чтобы мы развелись и мне предоставили свободу, — всхлипывая, сказала мадам Манталини. — Если он посмеет отказать мне в разводе, я получу его по суду… Я могу его получить!.. И надеюсь, это послужит предостережением всем девушкам — свидетелям этой позорной сцены.
Мисс Нэг, будучи бесспорно старейшей девушкой из всех присутствовавших, сказала очень торжественно, что ей это послужит предостережением; то же сказали все молодые леди, за исключением двух или трех, которые как будто сомневались, могут ли такие бакенбарды провиниться.
— Зачем вы говорите все это перед столькими слушателями? — тихо сказал Ральф. — Вы знаете, что не думаете этого всерьез.
— Нет, всерьез! — громко возразила мадам Манталини, попятившись к мисс Нэг.
— Но подумайте, — увещевал Ральф, который был кровно заинтересован в этом деле. — Следовало бы здраво поразмыслить. У замужней женщины нет никакой собственности.
— Это вам не дьявольски одинокая особа, душа моя! — сказал мистер Манталини, приподнимаясь на локте.
— Я это прекрасно знаю, — заявила мадам Манталини, тряхнув головой, — и у меня собственности нет. Заведение, инвентарь, дом и все, что в нем находится, — все принадлежит мисс Нэг.
— Совершенно верно, мадам Манталини! — отозвалась мисс Нэг, с которой бывшая ее хозяйка тайком заключила дружеское соглашение по этому пункту.Сущая правда, мадам Манталини… гм!.. сущая правда! И никогда еще я не радовалась больше, чем теперь, что у меня хватило силы духа устоять перед брачными предложениями, как бы ни были они выгодны, когда я думаю о сегодняшнем моем положении, сравнивая его с вашим весьма печальным и весьма незаслуженным, мадам Манталини.
— Черт возьми! — вскричал мистер Манталини, поворачивая голову к жене. — Неужели она не ударит и не ущипнет завистливую старую вдовицу, которая осмеливается осуждать ее сокровище?
