— Я, — сказал Ньюмен Ногс. — Ваша племянница.
— Ну, так что с ней? — резко спросил Ральф.
— Она здесь.
— Здесь?
Ньюмен мотнул головой в сторону своей комнатки, давая понять, что она ждет там.
— Что ей нужно? — осведомился Ральф.
— Не знаю, — ответил Ньюмен. — Спросить? — быстро добавил он.
— Нет, — возразил Ральф. — Впустите ее… Постойте! — Он быстро спрятал стоявшую на столе шкатулку с деньгами, снабженную висячим замком, и на ее место положил пустой кошелек. — Вот теперь она может войти!
Хмуро улыбнувшись этому маневру, Ньюмен дал знак молодой леди войти и, придвинув ей стул, удалился; медленно уходя и прихрамывая, он украдкой поглядывал через плечо на Ральфа.
— Ну-с, — сказал Ральф довольно грубо, но все-таки в тоне его было больше добродушия, чем мог бы он проявить по отношению к кому бы то ни было другому. — Ну-с, моя… дорогая? Что у вас там еще?
Кэт подняла глаза, полные слез, и, сделав усилие, чтобы совладать со своим волнением, попыталась заговорить, но безуспешно. Снова опустив голову, она молчала. Ральфу не видно было ее лица, но он знал, что она плачет.
«Я угадываю причину, — подумал Ральф, некоторое время смотревший на нее молча. — Я угадываю причину. Ну-ну! — подумал Ральф, на секунду совсем растерявшись при виде терзаний своей красивой племянницы. — Велика беда! Всего несколько слезинок, а ей это послужит превосходным уроком, превосходным уроком».
— В чем дело? — спросил Ральф, придвигая стул и садясь против нее.
Его слегка смутила внезапная решимость, с какой Кэт подняла глаза и ответила ему.
— Дело, которое привело меня сюда, сэр, такого свойства, что вам должна кровь броситься в лицо и вам придется гореть от стыда, слушая меня, как горю я, рассказывая! Мне нанесли тяжелую обиду, мои чувства оскорблены, возмущены, ранены смертельно вашими друзьями.
— Друзьями! — нахмурясь, воскликнул Ральф. — Милая моя, у меня нет друзей.
— Значит, людьми, которых я встретила здесь! — воскликнула Кэт. — Если они вам не друзья и вы знали, что они за люди, о, тем стыднее вам, дядя, что вы ввели меня в их среду! Если вы подвергли меня таким испытаниям, потому что были обмануты в своем доверии или недостаточно знали ваших гостей, то и тогда вина ваша велика! Но если вы это сделали, зная их хорошо, — а теперь я думаю, что так оно и было, — то это величайшая подлость и жестокость!
Ральф отпрянул, приведенный в полное изумление этими откровенными словами, и бросил на Кэт самый суровый взгляд. Но она встретила его гордо и непоколебимо, и ее лицо, хотя и очень бледное, казалось сейчас, в минуту волнения, более благородным и прекрасным, чем когда бы то ни было.
— Я вижу, и в вас есть кровь этого мальчишки,сказал Ральф самым жестким своим тоном, когда вспыхнувшие ее глаза напомнили ему Николасв во время последнего их свидания.
— Надеюсь, что да! — ответила Кэт. — Я должна этим гордиться. Я молода, дядя, горести и трудности моего положения заставили меня склонить голову, но дольше я, дочь вашего брата, не хочу переносить эти оскорбления!
— Какие оскорбления, моя милая? — резко спросил Ральф.
— Вспомните, что произошло здесь, и задайте этот вопрос себе! — густо покраснев, ответила Кэт. — Дядя, вы должны — я уверена, что вы это сделаете, — должны избавить меня от общества гнусных и подлых людей, перед которыми я теперь беззащитна. Я не хочу, — сказала Кэт, быстро подойдя к старику и положив руку ему на плечо, — я не хочу быть вспыльчивой, я прошу у вас прощения, если вам показалось, что я вспылила, дорогой дядя, но вы не знаете, конечно вы не знаете, как я страдала. Вы не можете знать сердце молодой девушки — я не имею никакого права ждать этого от вас. Но, когда я говорю вам, что я несчастна, что сердце у меня надрывается, я уверена, что вы мне поможете. Я уверена, уверена!
Ральф мгновение смотрел на нее, потом отвернулся и стал нервно постукивать ногой по полу.
— Я терпела день за днем, — сказала Кэт, наклоняясь к нему и робко вкладывая маленькую ручку в его руку, — надеясь, что это преследование прекратится. Я терпела день за днем и должна была притворяться веселой, когда я была так несчастна. У меня не было ни помощника, ни советчика — никого, кто бы меня защитил. Мама думает, что они люди достойные, богатые, благовоспитанные, и как могу я, как могу я раскрыть ей глаза, когда ее так радуют эти маленькие иллюзии, а других радостей у нее нет? Леди, к которой вы меня поместили, не такая особа, чтобы я могла ей довериться в столь деликатном вопросе, и вот, наконец, я пришла к вам, к единственному другу, который здесь, близко,чуть ли не единственному другу, какой есть у меня на свете, — чтобы просить и умолять вас мне помочь!
— Как я могу помочь вам, дитя? — спросил Ральф, вставая со стула, и принялся шагать по комнате, снова заложив руки за спину.
— Я знаю, на одного из этих людей вы имеете влияние, — решительно заявила Кэт. — Разве ваше слово не заставит их тотчас же отказаться от этого недостойного поведения?
— Нет, — ответил Ральф, неожиданно повернувшись. — А если бы и заставило, я не могу сказать его.
— Не можете сказать его?
— Не могу, — повторил Ральф, останавливаясь как вкопанный и крепче сжимая за спиной руки. — Я не могу сказать его.
Кэт отступила шага на два и посмотрела на него, словно сомневаясь, не ослышалась ли она.
— Мы связаны делами, — сказал Ральф, балансируя то на носках, то на каблуках и холодно глядя в лицо племяннице, — делами, и я не могу нанести оскорбление этим людям. В конце концов что за беда? У нас у всех бывают свои испытания, и это одно из ваших. Иные девушки гордились бы, видя у своих ног таких поклонников.
— Гордились! — вскричала Кэт.
— Я не говорю, что вы не правы, презирая их, — продолжал Ральф, подняв указательный палец. — Нет, в этом вы проявили здравый смысл, как я и предвидел с самого начала. Ну что ж, прекрасно. Во всех других отношениях вы хорошо устроены. С вашим положением не так уж трудно мириться. Если этот молодой лорд ходит за вами по пятам и нашептывает вам на ухо бессмысленный вздор, что за беда? Страсть эта безнравственна? Пусть так: долго она не продлится. В один из ближайших дней появится что-нибудь новенькое, и вы будете свободны. А пока…
— А пока, — перебила Кэт со справедливым чувством гордости и негодования, — я должна быть позором для моего пола и игрушкой для другого, навлекать на себя заслуженное осуждение всех порядочных женщин и презрение всех честных и достойных мужчин, терять уважение к себе и быть униженной в глазах всех, кто на меня смотрит! Нет, этого не будет, хотя бы мне пришлось трудиться, стирая пальцы до кости, хотя бы я должна была взяться за самую грязную и тяжелую работу! Не поймите меня превратно. Я не опорочу вашей рекомендации. Я останусь в этом доме, куда вы меня поместили, пока не буду вправе покинуть его по условиям моего соглашения, но помните: тех людей я больше не увижу! Когда я оттуда уйду, я спрячусь от них и от вас, и, принявшись за тяжелый труд, чтобы содержать мать, я буду по крайней мере жить спокойно и верить, что бог мне поможет!
С этими словами она махнула рукой и вышла из комнаты, оставив Ральфа Никльби застывшим, как статуя.
Закрыв дверь, Кэт едва не вскрикнула от удивления, обнаружив Ньюмена Ногса, стоявшего в маленькой нише в стене, словно воронье пугало или Гай Фокс[59], спрятанный на зиму в чулан. Но у нее хватило присутствия духа сдержать себя, так как Ньюмен приложил палец к губам.
— Не надо, — сказал Ньюмен, выскользнув из своего тайника и провожая ее через холл. — Не плачьте, не плачьте.
А в это время две крупные слезы катились по щекам Ньюмена.
— Я знаю, каково вам! — сказал бедный Ногс, вытаскивая из кармана нечто похожее на старую пыльную тряпку и вытирая ею глаза Кэт с такою нежностью, словно она была малюткой. — Сейчас вы ослабели. Да, да, очень хорошо. Это правильно, мне это нравится. Правильно, что не ослабели перед ним. Да, да. Ха-ха-ха! О да! Бедняжка!
