– Посмотреть дашь, что там у тебя? Вдруг мне чего надо? – нагло прищурился парень.

– Нет, – твердо сказал Нун, бросая вещи обратно наверх.

Он был уверен, что парень полезет в драку. Однако тот, к его огромному удивлению, отошел. Сзади он услышал:

– Подойти сюда.

Анатолий пошел на голос. По самому центру камеры, на первом этаже, скрестив ноги по-турецки, сидел мужчина явно восточной внешности. Было ему не меньше пятидесяти. Коротко стриженные волосы были совсем седыми. Глаза выделялись жесткостью. Одет он был в теплый, очень приличный спортивный костюм, да и сзади него виднелось довольно дорогое новое стеганое одеяло. Оно очень отличалось от тех ветхих тряпок, которые были наброшены на все остальные нары, в том числе и на место Анатолия.

– Садись, – мужчина небрежно хлопнул ладонью по койке. – Меня зовут Эльмир. Как тебя величать?

Нун назвался. Мужчина кивнул, затем спросил:

– Из-за чего в политику влез? Чем зарабатываешь на жизнь?

– Ничем, – Анатолий старался отвечать спокойно, не показывать дрожи в голосе. – Я писатель.

– Писатель, правда? – оживился Эльмир. – Что же ты написал?

– Роман, – Анатолий отвел глаза в сторону, – о Моисее.

– Значит, хорошо знаешь Библию?

– Нет. Меня интересовало другое.

– Писатель… Писателя у нас еще не было. А я вот стихи пишу. Плохие, конечно.

– Ну, это не вам судить. Тем, кто читать будет.

– Правильный ответ, – Эльмир кивнул. – Ты вот что, писатель. Слушай сюда внимательно. Я тут главный. Если вопросы какие – сразу ко мне. Сам держишься тише воды, ниже травы. На рожон не лезь, со своим уставом не пробуксовывай. Никого трогать не будешь – и тебя оставят в покое. Я сказал.

– Я понял, – кивнул Анатолий.

– Это верно, понимай, – Эльмир вперил в него тяжелый взгляд неподвижных темных глаз. – Ну, лезь наверх. Понадобишься, позову.

Нуну не надо было повторять дважды. Кое-как он вскарабкался под потолок. На удивление, продавленная сетка нар оказалась удобной, а матрас – мягким. Он закрыл глаза и не заметил, как заснул.

Проснулся он от странного шума, который раздавался сразу со всех сторон. Несмотря на то что было три часа ночи, в камере никто не спал. Люди переговаривались, группками ходили туда-сюда, зачем-то стягивали с кроватей одеяла. Анатолий догадался, что именно ночью начинается настоящая жизнь.

Говорили все на каком-то странном жаргоне, которого он абсолютно не понимал. А потом, плюнув про себя, перестал даже прислушиваться. Прикрыл глаза, стараясь снова уснуть. Но дальше произошло невообразимое.

Со второго этажа за ноги сдернули какого-то мужчину, бросили на пол. На мгновение в воздухе мелькнули черные взъерошенные волосы, Анатолий это увидел. Затем на него начали набрасывать одеяла. А потом…

Били его ногами со всех сторон сразу. Из-под одеял были слышны сдавленные хрипы и приглушенные вопли. Единственными понятными Анатолию словами были «меси суку». От ужаса ему захотелось завыть. Но он молчал. Избиение несчастного длилось долго. Наконец жертву просто оставили на полу. Было видно, как сквозь тонкие одеяла щедро проступает кровь.

Утром в камере появились охранники и вынесли труп. Нун прекрасно понимал, что это труп – только мертвое тело могло пролежать на холодном цементном полу без единого звука.

Где-то через час после этого начался шмон. Всех заключенных выгнали в коридор и вверх дном перерыли всю камеру. Появилось тюремное начальство.

Два человека в форме страшно орали матом, выясняя, что произошло ночью. Все заключенные как один отвечали, что человек упал со второго этажа, а больше никто ничего не видел. Подошли к Анатолию.

– Ты, новенький… – Начальник тюрьмы крепко выругался сквозь зубы, – говори правду, иначе пойдешь в яму.

Нун не знал, что такое яма, но, прямо глядя начальству в глаза, сказал:

– Я спал, мало что видел. Знаю, что он упал на пол с койки. Сверху. И все.

– С койки… – Начальник тюрьмы сжал кулаки и расхохотался: – Койки у него здесь, санаторий, бл… Интеллигент хренов, где ж ты взялся на мою голову!

Схватив Анатолия обеими руками за грудь, он швырнул его в стену. Спина моментально отозвалась резкой болью.

– Говори правду! Замочу, сука! – продолжал неистовствовать начальник.

– Он упал со второго этажа. Это правда… – повторил Нун.

Начальник со злостью отшвырнул его от себя в сторону. Всех заключенных загнали обратно в камеру. Постепенно они угомонились.

– Писатель, подойди, – скомандовал негромко Эльмир через время.

Анатолий подошел, молча сел на нары.

– Почему не сказал правду?

– Это не мое дело.

– Почему? Ты же писатель, гуманист. А здесь ночью на твоих глазах убили человека.

– Значит, было за что.

– Было, – губы Эльмира иронично скривились, – стукачом он был. Сукой. Двоих моих людей из-за него в яму спустили.

– В яму? – переспросил Нун.

– Это карцер. Наказание такое. А ты молодец. Вот что я тебе скажу… – Эльмир сделал паузу, потом произнес со всей серьезностью: – Мне тебя на воспитание дали. Временно. О чем я, ты понял? Вижу, понял. Но я тебя трогать не буду. И никто не тронет. Живи себе спокойно. Только не долго ты здесь проживешь.

– Что это значит? – против воли вздрогнул Анатолий.

– У мусоров на тебя свои планы. Заберут тебя скоро отсюда. Временный ты, понял? Не знаю, что они задумали, но то, что ты выйдешь отсюда, это точно.

– Хотелось бы, – грустно усмехнулся Нун.

– Не на волю, – покачал головой Эльмир, – но бояться не нужно. Не впадай в панику раньше времени. Время все покажет… писатель. Ну, иди.

Снова забираясь наверх, Анатолий обдумывал слова Эльмира. Что ждет его здесь? Что еще приготовила ему судьба? И временно – это сколько? Ему стало страшно. Неопределенность была страшней боли. Сейчас уже конец декабря. Сколько же еще он пробудет здесь?

4 марта 1967 года, Одесса, Треугольный переулок

Голова раскалывалась на части. Ощущение было таким, словно к ней привязали чугунную плиту, и этой плитой изо всех сил бьют по стене безостановочно, и бить будут до первой трещины… Разумеется, в чугунной плите…

Ко всему прочему – отвратительный привкус во рту. Он добавился почти сразу, как только головная боль стала невыносимой. Абсолютно жуткое ощущение – тошнотворный, гнилостный запах, который, казалось, пропитал своими мерзкими миазмами всю комнату.

Еще ни разу в жизни оперуполномоченный Емельянов не страдал так жутко от похмелья. Впрочем, и не пил он раньше столько ни разу.

Как все вчера началось? Кажется, они обмывали премию, которую выписали оперу из соседнего отдела, разумеется, не ему – он никогда не получал премий, а в последнее время вообще чувствовал себя как мозоль на пятке начальства, которая мешает, ее терпят, но срезать окончательно боятся, потому как это может вызвать опасную утечку «крови», то есть информации из их отдела, что было бы совсем уж опасным и совершенно неконструктивным решением.

Емельянов ненавидел такие слова – они вроде разумные, но на самом деле ничего не объясняют. Противные уж очень… Раньше, еще во время учебы в университете, ему и в голову не могло прийти, что тупой советский бюрократизм может существовать в таком месте, как уголовный розыск. Однако именно в уголовном розыске его было более чем достаточно. Взять хотя бы эту кучу бумажек по отчетности! Емельянов вынужден был писать эту самую отчетность каждый день до синевы в пальцах. И попробовал бы возразить! Хотя он не раз говорил на планерке, что бюрократическое заполнение бумажек по отчетности очень сильно мешает оперативно-розыскной деятельности, которой, собственно, и должен заниматься старший оперуполномоченный по особо важным делам. Но все, чего он добился, это только раздражение начальства, выразившееся в коронной одесской фразе: «Шая, замолчи свой рот!»