Что ж, придется лежать на дне и ждать своего часа – а он непременно наступит.

Барвиха, февраль 1953 г.

Ужас и паника охватили страну.

Москва молчит, лежит вся в снегу. Куда-то исчезли министры, вход в Кремль напоминает вход в похоронное бюро. Даже старая лиса притих у себя в Кунцево, почти нигде не появляется.

Георгий, который приходит почти каждый день, вчера сказал, что я боюсь Хозяина – будто кто-то не боится!

Он сказал, что Молотов и Ворошилов почти покойники. Похоже, Хозяин уже уверен, что они агенты Запада. Дошел до того, что уверовал в свои фантазии! Самая большая страна в мире в руках дряхлого маньяка.

Я утроил охрану, отправил Нину и Сергея в Гагру, им лучше быть подальше от Москвы.

Меня вновь одолевает потливость и дрожат руки. Надо перестать пить. Неплохо бы показаться врачу, но теперь это трудно. Московские врачи не хотят нас обслуживать. Георгий рассказывал, что с трудом заставил дантиста посмотреть его дочь, которая мучилась зубной болью.

Этот дурень Деканозов пришел на днях с жалобой, что его продержали у Спасских ворот целый час. Ведь когда Сам в Кремле, этот идиот и на километр к Кремлю боится приблизиться, а тут гордость взыграла! С кем приходиться иметь дело! Слава аллаху, есть Надорайя и его преданные грузины!

Барвиха, февраль 1953 г.

Рафик доложил утром, что служащие сил специального назначения проникли в Кремль, застрелили Косныкина, оказавшего сопротивление при аресте, и арестовали его людей. Значит, Москва, за исключением Кунцево, под моим контролем. Если бы еще можно было положиться на кого-нибудь из маршалов и штабных, но у них ни памяти, ни соображения, они ослепли своей любовью к Хозяину и послушны как овцы.

Нина и Сергей в Гагре – увижу ли их когда-нибудь? Рафик старается развлечь меня как может, но все, на что он способен, – это поставлять сгорающих от нетерпения грубоватых девок из министерства. Как хочется чего-нибудь деликатного!

Мои ребята практикуются в стрельбе целыми днями – приказал держать им себя в хорошей форме. Да и сам не отстаю, попадаю в яблочко с пяти – десяти метров, хотя и дрожат руки.

Очень было бы хорошо уйти па Запад – посмотрел бы, как буржуи прореагируют на появление творца коммунистического террора! Но это небезопасно. Я не думаю, что возможно повторение дела Троцкого. Боюсь, со мной могут поступить как с Гессом. Разве есть гарантия, что они, эти мягкотелые буржуи, не засудят меня как преступника? Хотя они и восхищаются Хозяином и приписывают ему героическую победу над фашизмом, я для них всего лишь полицейский, запятнанный кровью.

Остается одно. Я уже твердо решил. Хозяин – это плод, который давно перезрел. И пора его стряхнуть с дерева.

В машине, стоявшей у тротуара, сидели трое. Водитель, молодой человек, сидел рядом с человеком постарше, у которого на коленях лежала матерчатая сумка. Оба были в кожаных перчатках. Сидящий сзади был одет в темный костюм, во рту торчал костяной мундштук с сигаретой.

Автомобиль имел поддельный нью-йоркский номер. В его панель был вмонтирован приемник, настроенный на волну местной полиции.

Была ночь, начинался дождь. Мимо проехала патрульная машина, и слышно было, как полицейские доложили дежурному свое местонахождение. Человек на заднем сиденье посмотрел на часы и скомандовал: «Пора, у вас сорок минут».

Двое, сидевшие на переднем сиденье, вышли из машины и пошли по тротуару, внимательно вглядываясь в номера домов. Молодой человек взбежал по ступенькам здания, на стене которого виднелась табличка "Издательство «Бурн», и подошел к двери темного полированного дерева. Второй – пожилой – стоял внизу, внимательно наблюдая за улицей.

Молодой человек достал из кармана плоскую коробочку с набором инструментов, напоминающих хирургические, выбрал короткую пластину с двумя крючками и вставил в замок. Через несколько секунд дверь открылась. Молодой человек проник в здание, за ним вошел пожилой, аккуратно прикрыв дверь.

Лифта не было. По лестнице они поднялись на второй этаж и остановились у двери с табличкой «Издательский отдел». Дверь оказалась незапертой. Комната была просторной, с множеством столов, на которых стояли зачехленные пишущие машинки и лежали листы бумаги. Пожилой показал на потолок, и юноша вернулся на лестницу.

Пожилой подошел к бюро с папками, оно было незаперто. Нашел ящик с буквой "Б" и начал просматривать содержимое – документы, письма, газетные вырезки, фотографии авторов. Он извлек телеграмму следующего содержания: «Выплатить триста тысяч долларов Грегори банк Фолькскантонель Цюрих Детвайлер».

Он вытащил записную книжку, аккуратно скопировал телеграмму, положил ее в ящик и закрыл бюро.

Появился юноша, сообщил: «В столах ничего нет. Сейф старый – лет сто, не меньше. Вы его откроете перочинным ножом».

Пожилой прошел на третий этаж к двери с надписью «С. Мискин. Главный редактор». На полу кабинета лежал толстый светлый ковер, вдоль стен стояли кожаные кресла, на окнах висели ярко-оранжевые портьеры. В углу кабинета стоял сейф с медной ручкой и циферблатом.

Пожилой принялся за сейф. Шли минуты, а сейф все не поддавался. «Проклятье! Крепко сделано, не то что нынче!» – выругался пожилой. Он пробовал одну комбинацию за другой. Наконец раздался щелчок, и дверца открылась. На первой полке лежали документы, на второй – пачки долларов в банковской упаковке. Пожилой к ним не прикоснулся. Он достал с верхней полки папку с надписью «Берия» и открыл ее. В папке лежало несколько копий рукописи, отпечатанной на машинке. Он взял верхний экземпляр, положил папку в сейф, закрыл его и сказал: «Все в порядке. Пошли».

Через две минуты они были в машине, человек на заднем сиденье вложил текст телеграммы и копию рукописи в толстый конверт с надписью «Герр Дитрих Рош. Эйр Экспресс. Панам-Копенгаген».

«Аэропорт Кеннеди, – сказал он. – И пожалуйста, побыстрее – у нас мало времени».

Через несколько часов в аэропорту Копенгагена блондин со швейцарским паспортом по имени Рош получил конверт и передал его человеку за стойкой Аэрофлота. Вскоре конверт уже лежал на столе одного из кабинетов в здании КГБ на площади Дзержинского.