– Но неужели в вашей анархической теории нет места для бога…и в вас не осталось ни капли веры?..

– Что касается религии, то она будет разрушена, не будет ни какой причины для ее дальнейшего существования. Она потеряет всякое морального влияния на людей. Нет большей нелепости, чем вера в бога, которого не существует. После смерти все будет закончено. Люди должны пользоваться той жизнью, которая у них есть. Но когда я говорю о жизни, я имею в виду настоящую жизнь, а не ту, когда надо работать весь день на жиреющего хозяина, и, в то же время, умирать от голода.

– У вас на все есть готовый ответ…

– Ну, может быть, я знаю далеко не все. У таких, как я, у рабочего класса, у тех, кто вынужден трудиться от зари до зари, чтобы заработать себе на хлеб, к сожалению, нет времени, которое можно было бы посвятить чтению книг…

Так кто же был перед ним? Вор и убийца или революционер, который войдет в историю Франции? В какие-то минуты священник понимал, что в чем-то этот одержимый прав: общество несправедливо. Что мир поздно или рано изменится. Но между ним и этим приговоренным была огромная разница. Все общество, каждый из нас ограничен в своих действиях. Религией и верой. Воспитанием. Законом. В конце концов, страхом перед уголовным преследованием и наказанием. И только этот человек, связанный, закрытый за толстыми каменными тюремными стенами, приговоренный к смерти – сломал все препятствия и границы. Был по-настоящему свободен. И способен абсолютно на все ради достижения своих целей. И главное – Франсуа не был один. Таких, как он – много. Их становилось все больше.

Да и с одним Франуа государство, очевидно, не могло справиться. Власть оказалась не в силах остановить волну террора, накрывшую Францию. Сложно представить, что все это мог организовать всего один человек. Все, что оставалось руководству страны – это проводить бесконечные совещания. Премьер министр Эмиль Лубе проводит многочасовые встречи с военным министром и префектом полиции. Но все они бессильны против надвигающейся невиданной ранее революции – бунта индивидуалистов.

Его арестовали совершенно случайно: владелец ресторана «Бери» на бульваре Мажанта опознал его и сообщил полиции. Потребовалось не менее десяти человек, чтобы скрутить Франсуа и доставить в участок. При этом он орал на всю улицу: «Братья, за мной! Да здравствует анархия, да здравствует динамит!» Понадобилось несколько дней, чтобы взять с него первые показания. Он ни о чем не сожалел, разве что о том, что успел сделать так мало.

В Париже некому было судить его. Потому что и судьи, и присяжные боялись. Ресторан, в котором его скрутили, к этому моменту уже был взорван его последователями. Максимум, что Франсуа грозило, – это пожизненное заключение и ссылка в Новую Каледонию. И никто не сомневался, что поздно или рано он будет освобожден в результате революции или вытащен оттуда сподвижниками.

III.

Жизнь распорядилась иначе. Наступала эра криминалистики, и Франсуа смогли припомнить его былые преступные деяния. Уже приговоренного к вечной каторге Франсуа перевезли сюда, в Сент-Этьен. Для суда по обвинению в грабежах и убийствах. Власть всегда использует закон так, как ей заблагорассудится. И вот теперь Франсуа здесь, перед своим последним собеседником аббатом Кларе. Единственным человеком, которому позволено с ним общаться. Потому что слова его кажутся государственной карательной машине – опаснее динамита.

– Неужели Вы так и взойдете на эшафот без всякого покаяния?

– А что, если бы я раскаялся, меня простили бы? Я попросил бы прощения у бога, если бы он за это позволил мне продолжить мою борьбу. Но это бессмысленно. Я не верю в бога нет, и ни к чему мне все ваши покаяния. Мои друзья, мои соратники покинули меня. Но они еще дадут о себе знать. Мир еще увидит настоящую революцию.

– И Вам ни капельки не страшно предстать перед Всевышним?

– Мы, господин аббат, живем лишь раз и здесь, на земле, ибо нет никакой иной жизни за гробом. И если настоящая и единственная наша жизнь здесь, то, следовательно, необходимо стремиться всеми силами получить от нее наибольшее наслаждение. Для этого требуются деньги. А если денег нет, то надобно заняться вопросом их приобретения. Вот и все!

Когда борьба за выживание теряет всякий смысл, к кому-то приходит слабость и апатия. К кому-то цинизм и упорство. Этого не было написано в деле, но священник знал: Франсуа не воровал деньги на безбедное существование. Он тратил из добытого только на самое необходимое. И большую часть отдавал движению анархистов. Если бы не расстрел рабочих в Фурми и Клеши. И если бы полиция, которая стреляла, не обвинила бы его друзей в применении оружия. Скорее всего, именно это очередное свидетельство несправедливости государства и власти оказалось последней каплей. Которая превратила простого рабочего, преступника в прошлом, анархиста сегодня – в террориста и народного героя.

Аббат понял, что переубедить Франсуа невозможно. Нет в этом человеке раскаяния, потому что он прав. И чем дольше он общался с ним, тем больше Кларе беспокоился за свои собственные убеждения. Поэтому разговаривать дальше было бессмысленно. А исповедовать – некого.

IV.

Они попрощались. За священником закрылась дверь, и вновь лязгнул засов. Франсуа стало необычайно грустно. Неужели все кончено? И больше абсолютно ничего нельзя изменить? Камеру окутала бесконечная тюремная тишина. Наступала ночь. Франсуа было все равно. Если ничего нельзя сделать, то скорее бы все это закончилось. Что же будет после того, когда не станет его?

И почему никто ничего не сделал, чтобы спасти его? На первом суде, там, в Париже, представители фемиды боялись его значительно больше, чем смерть пугает его сейчас. Его друзья посылали им письма с угрозами. Присяжные не могли вынести свой вердикт. Но здесь, в родном городе, все изменилось. Неужели народная любовь и поддержка покинули его? Впрочем, и это ему было безразлично. Он сделал все, что мог. Как мог. А дальше – будь, что будет. В конце концов, осталось совсем недолго. Одна ночь. Всего несколько часов.

А все-таки, настанет ли когда-нибудь, после его смерти, век справедливости и равенства возможностей для человечества? Удастся ли когда-нибудь справиться с бедностью одних и неимоверным богатством других? Смогут ли когда-нибудь рабочие сами владеть тем, что они создают? Быть полноценными хозяевами своего производства?

И рухнет ли когда-нибудь государственная карательная машина, единственная задача которой состоит в том, чтобы сохранять все, как есть?

Он не знал, не мог знать ответы на эти вопросы. В конце концов, Франсуа был простым рабочим. Анархистом. Человеком, который смог разрушить ограничения общества. Наказать виновных в несправедливости. Но сейчас его миссия была полностью выполнена. Франсуа сделал то, что успел. Ему было все равно. Он был готов ко всему.

Франсуа улегся поудобнее на своем лежаке. Силы оставили его. Он заснул крепким сном человека, которому вдруг все стало безразличным.

Но ему не пришлось спать долго. Уже в половине четвертого дверь открылась и вошли четверо. Смотритель тюрьмы, врач, прокурор и аббат Кларе.

– Вставайте, Равашоль, Ваш час настал!

Но Франсуа уже было все равно. Он пережил ожидание казни. И теперь все, что осталось – это полное безразличие и смирение с тем, что ему предстояло. Единственное, что он ответил, было «Вот и хорошо!».

V.

С него сняли кожаный костюм, сковывающий его движения и предложили одеться в то, в чем он был на процессе. Еще раз зачитали приговор. Потом предложили выпить – и он выпил залпом целый стакан.

– Хотите ли еще чего-нибудь? – спросил прокурор так, как спрашивают только палачи перед казнью, осознавая свою вину, застенчиво и услужливо. Сначала Франсуа пробивала мелкая дрожь и он был бледен. Но он быстро сумел взять себя в руки. И оставался собой: бесстрашным Равашолем. Самообладание вернулось к нему. Он все еще был жив, и он был анархистом-революционером.

– Да, я хочу сказать несколько слов тем, кто придет на мою казнь.