Литмир - Электронная Библиотека

– Да, если бы я убил и ограбил нескольких буржуев для того, чтобы прокормить свою семью, я не считал бы себя преступником. Но и не был бы тем, кто я есть. Ведь это я 15 февраля 1892 года украл 30 килограммов тротила со склада угольной шахты возле города Саузи-суз-Этиоль. У моих друзей, может быть, никогда не хватило бы на это духу. Для того, чтобы взорвать этот мир.

Аббат Кларе знал эту историю. Ее знала вся Франция. О ней печатали во всех газетах. Первый взрыв прогремел уже 11 марта 1892 года. Обвалилось несколько лестничных пролетов в доме 136 на бульваре Сент-Жермен. Париж вздрогнул от взрывной волны. Экспертиза подтвердила, что остатки бомбы, начиненной картечью, имели прямое отношение к пропаже на шахте. Это была месть судье, который вел процессы против анархистов, участвовавших в демонстрации 1 мая годом ранее и требовавших восьмичасового рабочего дня. Только по чистой случайности служитель фемиды остался жив.

Песни Свободы - _1.jpg

Но уже спустя всего четыре дня прогремел второй взрыв. На этот раз бомба была подложена на подоконник казармы Лобо, где проживали 800 муниципальных гвардейцев – местных полицаев. И было совершенно неважно, что опять по стечению обстоятельств никто не погиб. Это был настоящий вызов власти: террористическая атака в самом центре города, рядом с городской ратушей и мэрией четвертого округа Парижа. На тех, кто должен был охранять закон и порядок. А на деле весь Париж наблюдал, как они, напуганные до смерти, носились вокруг полуразрушенного здания, как муравьи рядом с разоренным муравейником.

Все силы были брошены на поиски тех, кто это сделал. Аресты и обыски среди анархистов, да и всей оппозиции, ни к чему не привели. И только благодаря предательству полиции удалось узнать, кто стоял за этим взрывами. Им оказался – один – Франсуа, который был перед ним.

Первая попытка ареста Франсуа едва не стоила жизни полицейским. Он успел скрыться, а дом, в котором жил, заминировать.

К этому времени имя Равашоль стало нарицательным. Его знал весь Париж. Его боялись. Его любили. Газеты печатали биографию Франсуа и на перебой рассказывали, как простой рабочий, красильщик стал революционером, который взорвал Францию. В считанные дни по всей стране у него появились последователи. С его подачи революция вошла в новую стадию – индивидуального террора. И тогда многие революционно настроенные французы поняли, что если время свержения действующей власти и построения более справедливого общества еще не пришло, то можно взорвать то, что есть, виновных в этом, представителей этого самого государства. Здесь и сейчас.

Но Франсуа не только взрывал. Он еще и брал на себя ответственность за эти взрывы. Он находил возможность общаться с журналистами. Аббат Кларе помнил его интервью в одной из центральных газет, где Франсуа сказал: «Нас не любят. Но следует иметь в виду, что мы, в сущности, ничего, кроме счастья, человечеству не желаем. Путь революции кровав. Я вам точно скажу, чего я хочу: прежде всего, терроризировать судей. Когда больше не будет никого, кто посмеет нас судить, тогда мы начнем нападать на финансистов и политиков. У нас достаточно динамита, чтобы взорвать каждый дом, в котором проживает судья»

И слова его не расходились с делом. Уже через несколько дней после его знаменитого интервью был взорван дом прокурора Було, выступавшего на процессах против анархистов. Это было на улице в на Рю де Клиши. Взрывной волной жителей выбросило из постелей. Вся округа была разбужена истошными криками жильцов, взывавших о помощи через окна, потому что лестничные пролеты были полностью разрушены. Казалось, что он действительно мог бы взорвать каждый дом, в котором живет полицейский или судья. Любой представитель государственной власти.

– Неужели Вы все-таки считаете, что имеете право убивать, решать за господа бога, кому жить, а кому умереть?– спросил священник.

– Во всех слоях общества мы видим людей, которые желают если и не смерти, то, по крайней мере, неудачи своему ближнему, потому что эта неудача поможет улучшить их собственное положение. Разве промышленники не желают смерти своим конкурентам? Разве не хотят торговцы остаться единственными в своей сфере, чтобы воспользоваться всеми преимуществами этого? А надежда получить работу дает право безработному ждать, что кто-то ее лишится. В обществе, в котором все это происходит, не причин удивляться тем поступкам, в совершении которых меня обвиняют, они лишь логическое продолжение общей борьбы каждого человека за свое выживание. Все это приводит к мысли: «Раз таков порядок вещей, могу ли я колебаться в выборе средств, если голоден, даже если это повлечет жертвы. Разве хозяева, увольняя рабочих, беспокоятся о том, что те могут умереть от голода? Как кто-то может жить в роскоши, если рядом живут те, у кого нет даже самого насущного?»

У аббата Кларе не было особого богатства. А поэтому еще оставался остаток понимания того, что жизнь вокруг – не идеальна. Он приходил почти каждый день в эту тюрьму исповедовать приговоренных, облегчать души тех, кто шел на каторгу. Иногда он в глубине души презирал тех, с кем ему приходилось общаться по долгу службы.

А в этом человеке было что-то особенное. Аббат не мог понять, что. То, что говорил этот человек, чем-то отдаленно походило на христианство – нов то же время, это было совершенно другим. Религия нового времени и нового века.

Кларе больше не испытывал нетерпимости и ненависти к этому человеку. Не удивительно, что Франсуа так и не позволили выступить с речью в суде – этот простой рабочий, преступник и террорист – умел убеждать. Аббат сам не заметил, как пропала всякая брезгливость, и вот он уже сидит рядом с Франсу на соломе его лежака. И все-таки то, что говорил Равашоль, никак не вязалось с его представлениями о жизни и об устройстве общества.

– Но есть же другие, законные способы добиться социальной справедливости, – настаивал аббат,– увеличение налогов на богатых, например.

– В нашем обществе достигнуть справедливости невозможно. Ничто, не даже налог на доход, не может изменить порядок вещей. К сожалению, многие простые люди думают, что, если бы мы действовали так, как вы говорите, то жизнь стала бы лучше. Но это не правильный путь. Например, если мы обложим налогом собственников, то они увеличат стоимость аренды и, таким образом, переложат бремя выплат на тех, кто зарабатывает деньги своим трудом. Пока есть собственность, никакой закон не сможет ограничить право владельцев распоряжаться своим имуществом. И что с этим можно сделать? Только уничтожить частную собственность и истребить тех, кто присвоил все блага жизни себе. А когда мы сделаем это, мы откажемся от денег вообще для того, чтобы не возникало возможности накопления в будущем. Иначе, поздно или рано это, приведет к возвращению нынешнего режима

–Но как предприятия могут существовать без хозяина?..

– Владельцы не нужны. Эти люди – бездельники, которых содержат наши рабочие. Каждый должен делать что-то полезное для общества, выполнять ту работу, на которую он способен. Кто-то будет пекарем, кто-то учителем и так далее. Когда не будет бездельников, работать придется меньше – всего несколько часов в день. Так как люди не смогут оставаться без какой-либо занятости, каждый бы нашел себя в чем-то. И не было бы места лени.

– Так что, все зло от владельцев, которых вы так не любите, что готовы убивать?

– Нет, главное зло, в действительности, – это деньги. Они являются причиной всех разногласий, всей ненависти. Всех устремлений. Именно они создают собственность. Если бы мы больше не были обязаны платить за то, чтобы жить, деньги потеряли бы свою ценность. И при этом никто бы не смог обогатиться. Нечего было бы накапливать, не на что купить себе жизнь лучше, чем у других. Если бы не было денег, то стали всякие законы стали бы вовсе не нужны. И хозяев тоже бы не было. Исчезли бы масса бесполезных вещей, таких, как бухгалтерия. Не перед кем и не за что было бы отчитываться. Не было бы и других видов занятости, не было бы государственных чиновников, которые абсолютно ничего не производят и нечего не дают обществу. Анархия – это, прежде всего, уничтожение собственности.

7
{"b":"710707","o":1}